Наш спецкор Александр Мешков проехал по Великому наркопути

Александр МЕШКОВ, Фото автора. — 06.08.2009

Поезд Душанбе – Москва давно стал старинной железнодорожной легендой. Он считается надежным каналом поступления в Россию наркотиков и нелегальных мигрантов. Его не любят депутаты, но любят таможенники и пограничники как неиссякаемый источник податей. Его запрещали, вновь пускали и вновь запрещали. Так что же это все-таки за поезд-загадка? Наш корреспондент решил прокатиться с ветерком на восточном экспрессе.

Как достать билет на поезд?

Современные кассовые нанотехнологии позволяют купить билет на любой паровоз или самолет, не выходя из дома: по Интернету, по телефону или по блату. Я, как человек современный, часто пользуюсь этими инновациями. Но, как оказалось, к поезду Душанбе – Москва инновации не относятся.

- Билетов на поезд Душанбе – Москва нет до сентября! – сказали мне в престижном агентстве по бронированию билетов. Я позвонил своим коллегам в Казахстан, но даже они оказались бессильны. Казалось, никто не мог мне помочь. Тогда я решил на месте, в Казахстане, путем подкупа должностных лиц осуществить покупку билета. Я собрал свою нехитрую кладь и вылетел в город Атырау, нефтяную столицу Казахстана.

Когда без джинна не обойтись

В Атырау в этот день было вёдро. Дул жаркий сирокко. Температура – около 45 градусов в тени. Хороший хозяин верблюда в такую погоду на улицу не выгонит, но я все-таки был здесь. Мокрый от пота, но исполненный доброй надежды, я первым делом обратился в ближайшую билетную кассу с просьбой продать мне билет до Москвы. Мне тут же предложили билеты на любые проходящие поезда, кроме Душанбе – Москва.

- На этот поезд берут билеты за 45 суток только из самого Душанбе! – поясняла мне, неразумному, добрая казашка в окне кассы. – Да какая вам разница? В других поездах намного комфортнее душанбинского. А в нем вас разденут, разуют да еще, наверняка, и морду побьют. Моему зятю в прошлом году набили…

Горькая долюшка зятя меня насторожила, но я всегда верил в силу интернационализма. Казахстан оказался не без добрых людей. Предо мной вдруг возник джинн в виде мужичка в серой майке Dolce&Gabbana. (Здесь почти все ходят в Dolce&Gabbana. Редко кто одет от Пако Рабана или Готье. А уж нарядов от Юдашкина там вовсе не носят. Обидно за Отчизну!)

- Куда надо? – спросил джинн тихо, глядя в сторону.

- В Москву на поезде Душанбе – Москва, – ответил я шепотом и стал с наигранным восторгом осматривать потолок, как если бы я был в Сикстинской капелле. Мы отошли в сторонку. Он записал мои данные на пока еще не использованный клочок туалетной бумаги, наказал ждать и растворился в зыбком пространстве. Через полчаса он возник уже без бумажки, но зато с настоящим билетом в руках.

- Но тут не указано место, – забеспокоился я.

- Никто не знает места. Проводник найдет! – пообещал мне джинн и растворился. Он взял с меня вместо 14 тысяч тенге 30 тысяч (1000 рублей – примерно 4000 тенге), но я все-таки был благодарен ему. Иногда такие джинны нам нужны.

На маленьком железнодорожном вокзале Атырау было чисто и не по-вокзальному трезво и безбомжно. За короткие шесть часов моего пребывания лишь только один алчущий мужик с грязным бинтом на руке подошел ко мне и смущенно попросил 50 тенге на пиво.

«Аншлаг» на колесах

Мой паровоз опоздал всего на каких-то три часа. Разве это время в масштабе вечности! Поднявшись в вагон, я с удивлением обнаружил парадокс: он был наполовину пуст, хотя билеты в него достать было не легче, чем в Большой театр. Здесь я каждой частичкой кожи ощущал последствия глобального потепления. Жаркое больное дыхание старого вагона, затхлый сирокко пота, носков, трусов, несвежей жизни. Даже знатный металлург, ощутив здешний дискомфорт, в панике возвопил бы: «Мне дурно! Отнесите меня к мартену! Скорее же, черти!»

Я был встречен тремя десятками пар настороженных изумленных глаз, как если бы я был негр на пирушке скинхедов. Почти все эти смуглые златозубые мужчины были в бурых от пота майках-алкоголичках и в пижамных полосатых брюках – признак семейного благополучия. Дама в вагоне была только одна – раскрашенная, как матрешка, пятидесяти лет, но размером с трех двадцатилетних, в полосатом платье и таких же шальварах. Я, будучи от природы человеком предусмотрительным, чтобы растопить лед враждебности и непонимания, впрок закупил на казахском базаре тюбетейку, комуз, палку колбасы и две бутылки водки. Но что это? В этом поезде я оказался единственным носителем тюбетейки! Тогда я пошел другим путем: великодушно выставил из котомки на стол палку копченой колбасы, батон и сразу два пузыря водяры.

- Ну что ж, братишки! Давайте знакомиться! Звать меня Сашкою!

Воцарилась неловкая пауза. Мои братишки смотрели на меня враждебно, исподлобья, низко голову наклоня.

- А меня Аладдин! С лампой, слыхал? – ответил мне власогрудый мужик. Раздался сотрясающий взрыв смеха.

- А я Ходжа Насреддин! – сказал другой острослов, и его голос потонул в новом неистовом приступе ржания.

- А я… А я… – пытался сквозь стоны и хрипы соотечественников прорваться третий хохмач, – а я Али… Али- Баба!

Тут вагон просто чуть не сошел с рельсов от ядерного взрыва хохота. На шум сбежались пассажиры из других вагонов, проводники и даже бригадир поезда. Опоздавшим пересказывали эту интермедию. И те вновь смеялись до упаду. Я попал в эдакий железнодорожный трансвосточный «Аншлаг».

Песня остается с человеком

- Ну что ж! – сказал я, когда положенные на этот скетч полчаса наконец-то истекли: – Теперь, как говорится, милости прошу, в забегаловку моей души! Выпить за знакомство! – и барским жестом пригласил пассажиров к столу. Я представил, как бы обрадовались наши, русские, мужики. Однако мое приглашение было встречено несколько суховато. Таджики моментально угасли, словно свечи на ветру, стали расходиться. Водку пить отказались все. А колбаса вызвала даже негодование.

- Водку нам запрещает Коран. А колбаса – это свинья! – покачал головой худой таджик лет тридцати, сидевший ближе всех ко мне. Пришлось водку вылить! (Шутка. Храню ее для новогодней елки.) Рацион моих попутчиков не отличался разнообразием. Эти гурманы всю дорогу до Москвы ели буханками белый хлеб, макая кусочки в чай с сахаром. Зато мой комуз вызвал искреннюю детскую радость и сразу, как загулявшая девка, пошел по рукам. Позже я пойму, какую роковую ошибку я допустил, покупая в таджикский поезд этот нехитрый народный инструмент с двумя струнами. Я возблагодарил судьбу, что хватило ума не купить карнай. Мой инструмент и днем, и ночью не смолкал, его передавали из рук в руки, слово священный штандарт. Его приходили слушать из других вагонов. Атональная оратория для поезда, голоса, храпа и комуза стала навязчивым саундтреком абсурдного фильма, сопровождавшего мой беспокойный сон, прием пищи, грустные размышления и осторожные, словно вахты сапера, походы в туалет.

Беседы под стук колес

В целях экономии электроэнергии в поезде никогда не включали свет, и сумерки наступали с заходом солнца. Однако сумрак не омрачал нашего существования. Ночь напролет, не умолкая, звучали таджикские песни в сопровождении комуза, люди танцевали и искренне веселились. Я напрасно заставлял себя заснуть.

- Эй, друган! – укоризненно теребил меня за ногу сосед снизу. – Нехорошо спать! Слазь сюда! Общаться нужно! Анекдот рассказать! Песни поем! Зачем спать? Дома спать будешь!

Я почувствовал себя черствым букой и спустился вниз, чтобы присоединиться к сумеречному веселью, органично влиться в международный коллектив. Условно я назвал моих самых близких друзей так: Ортодокс (он все время молился), Балагур (сами понимаете почему), Бизнесмен (так он сам себя представил), Визирь (он пытался постигнуть онтологическую суть мироздания и донимал меня вопросами). Все они ехали в Россию искать работу. Как я понял, все они будущие нелегалы. Ортодокс недавно свадьбу сыграл с размахом на 12 тысяч долларов. Едет в Москву долг отрабатывать. Балагур уже три года в Москве нелегальничает, деньги домой отсылает. А Бизнесмен вообще говорит, что у него сумма ежемесячного товарооборота составляет 50 тысяч долларов. Правда, по его полуистлевшей майке, заставшей еще времена басмачества и коллективизации, этого не скажешь. Хотя у богачей свои причуды.

- Ну ведь можно неплохо заработать на наркотиках? – простодушно спрашиваю я его.

- Наркотики – это плохо, – уклончиво отвечает Бизнесмен. – Но заработать можно.

Мужики вокруг загадочно смеются.

- Всем хорош наша страна, горы, реки, воздух, – мечтательно говорит Балагур, – только работа нет. Я все умею. Крышу строить, дом покрыть. Но некому.

«Танцующие в темноте»

- Хочешь кат, хочешь шмат! Все есть! – по-братски приобнял меня за плечи Балагур. Он развязал целлофановый узелок и дал мне понюшку какой-то темной сыпучей субстанции типа нюхательного табака. – На, друган! Положи под язык.

- А что будет?

- Хорошо будет.

Все выжидательно смотрят на меня. Что не сделаешь ради интернациональной дружбы! Я послушно кладу. Горечь разлилась по рту. Слюна потекла ручьем. Через минуту в голове туман, на душе обман, в очах помутилось, мир вздрогнул, взмыл вверх и в танце закружился вокруг меня. Поплыли лица, полки, окна. Накрыло меня прилично и отпустило только спустя вечность. Я ощутил прилив радости и невыносимую легкость бытия. По их понятиям, кат не наркотик. Таджики сосут эту штуку постоянно, и их совсем не плющит от нее. Это как у нас покурить. Балагур играл на комузе и, пританцовывая, пел специально для меня по-русски:

Муджнуну было

двадцать лет,

Он хотел пожениться.

Родитель дал ему совет:

«Надо сначала институт

закончить.

Красивий девушка много».

Потом он, ерничая и кобенясь, пел по-таджикски, обращаясь ко мне лично, а публика просто каталась по вагону от смеха.

- Про что ты поешь? – спросил я Балагура, чтобы принять участие в общей ржачке.

- Я пою про то, как встретил русского брата в вагоне Москва – Душанбе, какой он умный, красивый, добрый, щедрый.

Этот перевод вызвал цунами хохота.

Таможня дает добро

«Кузай дальсаре таможенная декларация кардай ердык» – примерно так, проходя по вагону, тревожно кричала проводница, когда мы подъезжали к пограничной станции Ганюшкино. Проводница была крепко сбитой бой-бабой с насурмленными иссиня черными бровями и сильной, волевой натурой. Все ее слушались с полуслова, как заключенные вертухая.

- Если хочешь, чтобы сумка твой не сильно проверяли, надо всегда дать сто рублей проводнице, – запоздало посоветовал мне Балагур. (На каждом пункте по стольнику с рыла – получается нехило!) У тебя таможенники не возьмут, только у нее!

Но я не опустился до мздоимства.

- Двери заблокируй! – раздалась зычная команда. Это по вагону уже идут пограничники.

- Русский! Скажи, что эта дыня твой! – жалобно попросил меня Визирь. У него в сумке лежала огромная дыня. Он с ней постоянно носился как с писаной торбой – то доставал, то прятал.

- Мне нельзя! У меня судимость! – ответил я шепотом. Такое объяснение удовлетворило Визиря. А я подумал: «Если в этой дыне найдут наркоту, то мне будет непросто убедить таможню, что я просто пошутил». Пограничники с большими овчарками прошли быстро. Один только задержался возле меня, зачитавшись моим плечом.

- Нерусский, что ли? – спросил он, тыча пальцем в наколку.

- Русский, – ответил я гордо.

- А что ж ты не по-русски пишешь? – вознегодовал он. – Ты же не американец какой! Эх!

Хорошо, что это был не повод не пускать меня в Москву. После погранцов пришли таможенники в черной форме с маленькой юркой любознательной собачкой неясной породы. Судя по тому, как они споро и по-доброму проверяли багаж, проводницы дело свое делали добросовестно. Но мой рюкзак был потрошаем и перетряхиваем словно рождественская утка.

- На-ка открути вентиляционную решетку и светильник! – кропотливо, словно археолог Золотое руно, исследовав мой рюкзак, сказал мне один из них, протягивая пистолет-отвертку.

- Я никогда этого не делал, током не шарахнет? – растерялся я.

- Просто подставляешь к шурупу и нажимаешь курок.

Я добросовестно открутил вентиляционную решетку и светильник. Таможенник очень внимательно изучил их пыльную внутренность. Наркотиков, к его удивлению, и там не было.

- Я не буду больше платить! – раздался из глубины вагона истерический визг таджикской дамы. – Я уже платила! Вы не имеешь права!

- Она в декларации вместо слова «май» написала «05», теперь ее на каждом пункте пытаются высадить или бабки содрать! – злорадно смеялся Балагур. – Она уже рублей пятьсот отдала.

- А не проще исправить?

- Тогда вообще высадят!

Нас проверяли на казахской и на русской границах пограничники, таможенники, линейная милиция и еще какие-то непонятные люди. «Секретные службы!» – как пояснил мне всезнающий Визирь. Не знаю, делилась ли проводница с таможенниками, но при мне наркотики ни у кого обнаружены не были. Последним в этой проверочной череде прошел по вагонам бригадир поезда. Печально посмотрел на раскуроченные светильники, решетки и сказал негромко в пространство, неизвестно что имея в виду: «Гады».

После пограничников и таможенников появились комары и мухи.

Для полного дорожного комплекта не хватало только еще поноса. Но и он, проворный проказник, не заставил себя долго ждать. В туалет была огромная очередь. В прокуренном тамбуре пахло коноплей. Кто-то только что пропустил косячок…

КСТАТИ

Таджиков часто путают с ЛЮЛИ – таджикскими цыганами, которых часто можно встретить на улицах Москвы. «Настоящий таджик будет питаться хлебом и чаем и трудиться за рубль в неделю или повезет наркотик в заднице, но не станет попрошайничать» – так гордо заявили мне мои новые друзья.

Продолжение следует.

Источник:   http://www.kp.ru/