Глава IX

Дил муќими кўи љонон асту, ман ин љо ѓариб,

Чун кунад бечораи мискинтан танњо ѓариб?

Серце стремится к любимой, но мы здесь на чужбине,

Что может поделать одинокий и жалкий скиталец.

Во дворе Киёмиддина, куда Аваз и Хасан доставили Николая на осле, он чувствовал себя еще тяжелее, чем прежде. Все тело болело. Со связанными глазами, передвигаясь с места на место, он понял, что, преодолевая по горным тропам долгий и трудный путь, он все дальше уходил от аэродрома Багрома. Только не знал, где и в какую сторону его вели. Судя по прохладному климату, он подумал, что находится где-то на северо-востоке от Багрома. Там, в Багроме, погода стояла невыносимо жаркая. В это утро, когда моджахеды привезли и положили его во дворе, и сами о чем-то беседовали с хозяином дома, он, Николай, так и не понял, о чем они говорили: полная неясность своего положения. С его глаз сняли повязку. Он осмотрелся. Обзор со всех сторон закрывал высокий забор. Напротив себя увидел двух мужчин, захвативших в плен и доставивших его сюда, и чуть дальше – каменный дом. Чужой, незнакомый, стоявший и беседовавший со знакомыми Николая, по всей вероятности, и был хозяином дома. Ростом чуть выше Николая, с короткой черной бородой, серой чалмой на голове. С первого взгляда Николай прочувствовал, что орлиные глаза хозяина дома настроены к нему более доброжелательно, нежели те двое, что привезли его сюда. Да и интонация голоса, его движения говорили о том, что он вовсе не настроен к нему так враждебно, как эти двое.

Все трое мужчин оставили Николая прямо у входа в дом, а сами пошли совершить омовение. Николай, прислонившись на бок, хотел, было сесть на рядом стоявший камень, как резкая боль, ударившая по ноге, молнией обожгла и прошлась по всему телу. Опершись обеими руками об землю, хотел, было хоть как-то унять, заглушить невыносимую боль, но она все нарастала, скрючивала его. Выдержав короткую паузу, затем, поворачиваясь на бок, прикусывая губу, искал удобного положения, когда боль пройдет, утихнет. То ли боль отошла, то ли он сам стал привыкать к ней, но мгновение спустя его слух отчего-то стал улавливать пение какой-то птицы. Подавив в себе боль, глубоко вдыхая холодного утреннего воздуха, с закрытыми глазами Николай стал вслушиваться в это пение. Птице той, конечно, было не до Николая. Да и откуда ей было знать, что она своим пением привлечет чье-то внимание к своей персоне. Она вся была поглощена своим занятием. Хотя пению птицы по тембру звучания и своей мелодичностью было далеко до пения соловья, но Николаю оно почему-то пришлось по душе. Он почувствовал какое-то внутреннее облегчение и постепенно начал осознавать, что начинает воспринимать и красоту окружающих гор, и свежесть утренней прохлады. Прежние чувства постепенно начинали возвращаться к нему. Он открыл глаза и направил взор в ту сторону откуда доносилось пение птицы. Хотел посмотреть, что это за птица, которая в этом чужом для него краю пожелала вселить в его душу чисто человеческие чувства, пробудить в нем любовь к жизни. И среди ветвей тутовника он обнаружил-таки птицу, вся черная, смахивающая больше на скворца, нежели на ворона, но чуть меньше. Как называется эта птица, Николай так и не понял. Но, несмотря на свою непривлекательность, все же птица эта, как показалось Николаю, хорошо пела. Он вывел для себя, что пение ее все-таки как-то положительно повлияло на его самочувствие. Этому он был рад.

Вольная птица по-прежнему сидела на ветке и продолжала исполнять свое соло. Откуда ей было знать, что человек, лежавший внизу, на земле, благодарен ей за свое возвращение к жизни. В это мгновение к пению птицы откуда-то присоединилось и журчание воды. Николай понял, что где-то поблизости течет и какая-то речушка.

«И все-таки жизнь прекрасна. – подумалось Николаю. – И красота ее заключается вот и в этом пении птицы, и журчании реки, повседневных хлопотах людских, с раннего утра занятых своим повседневным бытом. А что с ним сделают эти хищные люди с волчьими лицами? Куда, и с какой целью меня привели? Не понимаю. Если бы хотели убить, там же и убили бы, в Багроме, а не мучились бы со мной, доставляя в такую даль»

В это время, веником подметая, из дома вышла стройная девушка в ситцевом платье, с марлевым платком на голове. Увидев лежащего на боку мужчину, она отпрянула, было назад. Но потом, видимо, осмелев, подошла поближе, посмотрела на него повнимательнее, чтобы убедиться, жив ли он. По легкому движению его тела она поняла, что он жив. Девушка оглянулась по сторонам и увидела посреди двора привязанных к дереву лошадь и осла и поняла, что в доме гости. Но что это за гости, она еще не знала. Повернулась назад, вошла в дом и через калитку прошла на другую сторону двора, к своей матери, хлопотавшей у таганки. Девушка подошла к матери и спросила:

- Мама, на той стороне, во дворе к дереву привязаны лошадь и осел. У входа в дом лежит чужой мужчина. Испугалась. Кто они?

- Не бойся, доченька. Какого-то пленного доставили сюда. Он раненый. Эти двое вместе с отцом в доме совершают намаз. Иди, доченька, приготовь дастархан, заверни в нем лепешку. Разбуди Шамсулхака, Парвиза и Нурулло. А то отец будет ругаться, что дома гости, а они все еще спят.

Слова матери несколько успокоили девушку, и она прошла в комнату, чтобы разбудить братьев. Но мысли ее почему-то все еще были заняты раненым пленным: «Кто этот пленный, и куда он ранен, что не может стоять на ногах, а лежит бессильный, прямо на земле?»

Совершив утренний намаз, гости вышли во двор, и подошли к пленному. Киемиддин крикнул:

- Шамсулхак, неси в чайнике воды, чтобы пленный гость умылся. – повернулся к Николаю, осмотрел его, пробурчал. – Что это за грязное изможденное лицо. Будто бы никогда и не умывался.

Киёмиддин перевел взгляд на Аваза и Хасана:

- Вы не дали этому кафиру умыться?

- Зачем этой собаке мыться? – ответил Аваз. – Солех Мухаммад не дал прикончить его, а то я давно, там же, прикончил бы его и не возились столько. Сколько хлопот и мучений с ним натерпелись-то. Вы, брат Киёмиддин, такой же сердобольный и жалостливый, что этому уроду еще хотите помыть лицо?

- Урод не урод, а сегодня он пленный и нуждается в нашей помощи. Он впервые переступил порог моего дома. Значит, он мой гость. А уважение к гостю – это и по шариату святое дело. Вот когда уйдет из моего дома и будет в вашей власти, тогда вы и будете решать, что с ним делать. А пока он – мой гость. И окажу ему все почести, какие положено оказывать гостю.

Шамсулхак принес воды и остановился возле Николая. Из словесной разборки мужчин Николай ничего так и не понял. Но, судя по тому, что возле него остановился юноша с чайником в руке, он догадался, что хозяева хотят, чтобы он умылся. Опершись обеими руками об землю, Николай приподнялся. Хотел, было встать, но не смог. Боль еще раз пронзила его. Сильнее, чем прежде. Николай сел на камень, засучил рукава и приготовился умыться. Действительно, с того самого момента, когда оказался в плену, Николай еще ни разу не умывался. Теплая вода, ласкавшая ему руки, лицо, глаза, шею, действовала на него упоительно. С каждой секундой он чувствовал прилив свежести.

- Сынок, полотенца не принес, что ли? – спросил Киёмиддин, не заметив в руке Шамсулхака полотенца. Мальчик смутился.

- Пусть, вытрется краем пиджака. – как бы заступившись за Шамсулхака, сказал Хасан, который стоял чуть дальше и наблюдал за Николаем. – Этот ублюдок и полотенце испоганит.

- Испоганит, не испоганит, он сегодня причастен к нашему добру и злу. – сказал Киёмиддин. – Говорят, гость – посланник Оллоха. Раз уж так, то в чем нам его упрекать? Вы привели его в мой дом. В чем я провинился, что со мной говорите таким тоном? Не нравится вам, заберите его и делу конец. Нечего мне одолжение делать.

- Доставили его сюда по поручению Солеха Мухаммада. Выпьем по пиалке чая, отправимся в Панджшер, доложим. Пусть, они там сами и решают, что с ним делать. – сказал Аваз.

– Ведите в дом. Пусть, что-нибудь с нами покушает. Потом, если хотите, можете уйти. – сказал Киёмиддин и вошел в дом.

- Бери его подмышки. – Аваз обратился к Хасану, и сам взялся с левой стороны, чуточку приподняв, помогая встать. Николай понял, что его хотят перенести в другое место. Сжав губы зубами, всю тяжесть своего тела перенес на левую ногу и встал на ноги. Хасан тоже помог ему. Поддержав Николая за руки, Хасан и Аваз ввели его в дом. Пригнувшись, чтобы не удариться головой о притолоку двери, Николай вошел в кибитку. На полу поверх циновочной подстилки был разостлан потертый палас. В углу кибитки стоял кувшин с водой, накрытый жестяной миской. Стены были обмазаны глиной. У входа возвышался тандыр, напротив умывальник. Николай впервые заходил в дом афганцев и до этого момента еще не знал, что из себя представляет внутреннее убранство дома рядовых афганцев. С первых же минут, как он оказался в гостях у афганцев и увидел, как его встретили и как с ним обходятся хозяева, понял, что здесь однозначно его не убьют. Если что-нибудь с ним и сделают, то точно не здесь. От этой мысли Николай почувствовал некоторое облегчение. По разостланной на полу материи он понял, что это скатерть. На ней из съестного пока ничего не было. В кибитке не было окна. Единственным отверстием был дымоход, через который и просачивался лучик света.

- Дорогой Аваз, вы вместе с Хасаном пройдите вперед и посадите рядом пленного. –обратился к гостям Киёмиддин и вышел, чтобы принести чайник чая.

- Брат Киёмиддин специально сажает эту собаку рядом с нами за дастарханом? – недовольный пробурчал Хасан, обращаясь к Авазу.

- На мелочи не обращай внимания, Хасан. Выпьем по пиалке чаю и отправимся обратно. Пусть, Киёмиддин сам решает, что с этим сукиным сыном делать. Мы с тобой свою задачу выполнили. Доставили пленного в дом к Киёмиддину. Сообщим об этом в Панджшере и отправимся по своим делам.

С алюминиевым чайником, четырьмя пиалками и сложенной вчетверо лепешкой чаппоти в руках, Киёмиддин вошел в кибитку, положил все на дастархан, сам сел у края и стал разливать чай.

- В эту тяжелую годину у вас нашлось столько добра. И на том спасибо. У нас и этого нет. – сказал Аваз. – Вот уже который месяц, как наши дети питаются толченым тутовником. Виной всему этому проклятая война!

- Был бы рад, если бы таких дорогих гостей, как вы, сладостями, варениями потчевал, да зарезал бы барашка. Увы, не то время нынче на дворе, чтобы угостить вас, как хотелось бы мне. Посмотрите сами. Откуда вас судьба занесла в мой дом? Где ваши дома, и где наш Поранди? – своим сладкоречием ласкал слух гостей Киёмиддин. – Будем уповать на Оллоха, что и мы с вами доживем до тех дней, когда закончится эта война, и заживем мы в мире и благоденствии. Тогда я буду счастлив принять вас как самых дорогих гостей.

- Говорят, обещанного три года ждут.  – шутя, сказал Аваз, взяв у него из руки пиалу чая. – Сколько помню себя, столько эта война продолжается. Конца и края ее не видать. Когда она закончится, и мы вдоволь наедимся бараниной, еще неизвестно.

- Надежда умирает, как говорится, последней. – желая вселить дух оптимизма, в такт ему отметил Киёмиддин. – Будем благодарны Оллоху и за то, что имеем сейчас. Живы, здоровы, семья, дети есть, слава Оллоху. Чего нам еще надо-то?

Из всего сказанного Николай ничего не понял. Взяв пиалку чая, обмакнув в ней кусок лепешки, он молча продолжал жевать этот кусок. Голодный, он почувствовал в этом куске какой-то особый вкус. Будто ничего вкуснее до сих пор в жизни он не ел. Проглотив свой кусок лепешки, он только потом понял, что этой своей долей он так и не успел утолить голод. Ему хотелось есть, а на скатерти ничего съестного уже не было.

Гости изъявили желание встать. Хозяин вознес руки к груди и в знак благодарности Оллоху за ниспосланное добро, зачитал отрывок из суры Корана. «Омин!»- сказали все хором и встали.

- Когда вы сюда собрались, что велел передать Солех Мухаммад? – выйдя провожать своих гостей, снимая с ветки поводья лошади, спросил Киёмиддин у Аваза, собравшегося садиться на лошадь.

- Сказал лишь, что до тех пор, пока не заживет раненая нога пленного, пусть он побудет у вас. Поскольку там нет лекаря, чтобы лечить его. Потом сами и отведете его в Панджшер. – объяснил Аваз.

Чуть подумав, Киёмиддин вновь обратился к гостям:

- Не обессудьте, если не смог вас должным образом встретить, принять у себя. Всегда рад буду вашему приходу!

- Да хранит вас Оллох, акои Киёмиддин! – сказал Аваз.

- И вас пусть хранит Оллох! – сказал Киёмиддин на прощание и, проводив их взглядом, вернулся в дом. Николай сидел за дастарханом. По тому, как он жадно съел свой кусок лепешки, Киёмиддин понял, что пленный очень голоден. «Жена говорила, что дома в дастархане осталось лишь одна лепешка. – размышлял Киёмиддин. – Если половину он возьмет с собой на поле, где он будет убирать пшеницу, то детям останется лишь половина. Им до вечера ничего так и не останется. Что делать? Если свою половинку отдаст пленному, сам до вечера останется голодным. Жалко, конечно, человека!.. Будь что будет!» И Киёмиддин, выйдя из кибитки, подошел к жене:

- Мать Шамсулхака! Мою долю лепешки отдашь нашему гостю.

- Так, ты же на поле идешь! Что, сам голодным хочешь остаться? – удивилась Хамида, сочувственно посмотрев на мужа.

- Нет, чуть позже пойду. Гость голодный. Оллоху суждено было поделить мою долю с ним. Если съем один, будет несправедливо.

- Отец Одилы, у нас дом полон едоков. В это тяжелое время Оллох свалил на нашу голову еще одного едока. Сам знаешь, у нас самих и краюхи лепешки нет. Какая же еще может быть доля у этого пленного кафира, что ты твердишь о какой-то справедливости?

- Жена, одумайся, не говори глупостей! Ты ведь в свое время не была такой скупердяйкой! Что на тебя нашло?

- Это вы – Благородный Хотами Той, а я – скупердяйка. – обиженно пробормотала Хамида. – Твою долю отдам ему, а долю детей не тронем. Нам с детьми что делать с этим пленным? Сначала иди, сдай его куда следует, потом отправляйся на поле косить.

- Вечером принесу немного пшеничных колосьев. Очистишь, сваришь далду*. Ничего, Оллох не оставит нас голодными. – сказал Киёмиддин, видя, как жена успокаивается. – Пленный ранен. Осмотрю его раненую ногу. Надо, чтобы рана не гноилась. Смажу рану мазью, потом отправлюсь на поле.

- Боюсь, как бы в твое отсутствие этот пленный кафир не натворил чего! Что мы с детьми сможем сделать тогда? – делилась своими страхами жена.

- Сейчас он занят собой. Он не то, что шагать, двигаться даже не может. И потом. Если заметишь какое-нибудь лишнее движение, знай: Пистолет мой во внутренней комнате, лежит в нище над балкой. Целиться и стрелять ты умеешь. Чего еще боишься, что из мухи делаешь слона? – попробовал, было успокоить жену Киёмиддин.

- Нет, не боюсь. Просто из осторожности спрашиваю. Не хватило нам самим головной боли, так еще одного, причем пленного кафира, к нам привели. Вот из-за чего мои опасения. – поделилась своими соображениями Хамида.

- Солех Мухаммад послал этого пленного. Не подчиняться что ли? – спросил Киёмиддин.

- Тот Солех Мухаммад, что из Бозорака? – переспросила Хамида.

- Да, он самый. Он у Омир Сохиба за командира, пользуется у него уважением. Его нельзя не уважать. Сколько добра он нам сделал, сама знаешь не хуже меня, мать Одилы. Я долго думал, прежде, чем решиться. В это военное время иного выхода, как терпеть, вынести все, у нас нет.

После этих слов Хамида принесла кусок лепешки и отдала мужу. Киемиддин отнес кусок пленному. Николай сидел в той же позе, над недопитой пиалкой чая, погруженный в свои мысли.

- Бери. Половина – тебе, половина – мне! – протягивая кусок лепешки, сказал Киёмиддин и положил его перед Николаем. А свою половину завернул в платок.

Николай увидел свой кусок, но не осмелился дотронуться до него: Из слов и действий хозяина дома понял, что у него дома больше нет ничего съестного. Особенно в эту пору, когда прошлогодние запасы зерна и прочего урожая кончились, а новый урожай еще только начали собирать. А в семье у Киёмиддина пятеро голодных детей. Жестом сопровождая свою русскую речь, он поблагодарил хозяина за щедрость и сунул кусок лепешки обратно в руку Киёмиддина. Но Киёмиддин положил этот кусок обратно на дастархан и быстро вышел из дому, чтобы Николай при нем не испытывал неудобств.

«Аваз сказал, что этого парня взяли не на поле боя, а на плантациях конопли. – вспоминал Киёмиддин. – На наркомана он не похож. Но кто знает, враг есть враг. *Далда – блюдо, сваренное из зерен пшеницы путем долгой варки.

Надо быть осторожным. Сейчас этот пленный похож на раненого орла. Ничего не может предпринять в свою защиту. А сколько они наших молодых невинных жизней погубили своими танками, самолетами, вертолетами, сколько сел наших сровняли с землей? Не счесть. Одному Оллоху известно обо всех их злодеяниях. Съест лепешку, осмотрю его рану и отправлюсь на поле, – решил, было Киёмиддин, но вспомнил, что необходимо сообщить о пленном командиру моджахедов кишлака Диловару. –

Да и что может поделать слабая Хамида, если этот кафир задумает что-нибудь плохое, если я оставлю его одного дома?» – размышляя так, по тропинке между заборами Киёмиддин вышел к дому Диловара. Он был дома. Сообщив о пленном, Киёмиддин сразу же вернулся обратно домой. Зайдя к пленному, Киёмиддин увидел, что Николай так и не дотронулся до лепешки и лежит на боку. Киемиддин подумал, было что пленный притворяется спящим. Вглядываясь пристальнее в него, понял, что пленный действительно спит. Кашлянув раза два, Киёмиддин дал понять о своем приходе. Пленный не двигался. Двигаясь ночью по горным тропам, да еще в таком состоянии, Николай страшно устал, и теперь над ним властвовал крепкий сон.

Через час Киёмиддин все же разбудил Николая, ибо ему самому надо было идти на поле, а предстояло еще осмотреть рану Николая. Сняв повязку с ноги, он помыл рану теплой водой и мылом, смазал ее какой-то мазью, перевязал. Закончив всю эту процедуру, Киёмиддин на дари и при помощи жестов объяснил Николаю, что оставляет его одного дома, а сам идет на поле и, может быть, домой вернется поздно вечером, когда стемнеет.

Час крепкого сна, обработка раны положительно сказались на общем самочувствии Николая. Он почувствовал некоторое облегчение. Но само положение действовало на него угнетающе. И было отчего. Молодой человек, в самом расцвете сил, еще не испытавший трудностей жизни, в числе десятка тысяч таких же, как он, молодых парней был призван в ряды вооруженных сил. И привезли его в Афганистан. Не успев понять, что собой представляет служба в рядах вооруженных сил, что такое война, причем афганская, как по нелепой случайности оказался в плену у моджахедов, да еще в таком состоянии.

Придя в себя после ухода Киёмиддина, Николай погрузился в свои размышления. Он был образованным грамотным молодым человеком. До призыва в армию много читал книги, газеты, и журналы. Был осведомлен и в вопросах политики. Оставаясь наедине с собой, оценивая свое сегодняшнее состояние, в поисках причины такого стечения обстоятельств, решил, что судьба сама сыграла с ним жестокую шутку. Не исключено, что закономерным итогом всему этому будет смерть.

«Если бы он был офицером и знал военные секреты, моджахеды, наверное, могли бы использовать его в своих интересах. В таком случае у него был бы шанс остаться живым. А он всего лишь рядовой солдат, которого вместе с тысячами таких же, как он призвали в армию. И при неподчинении приказам своих командиров нетрудно было бы угодить даже под суд. Командовали им самим, а не он командовал другими, чтобы для врага представлял какой-то интерес. Как бы Николай не тянул нить своих долгих и глубоких размышлений, при всем своем желании и положении он никак не рассчитывал на то, что останется жив. Да если и останется жив, и будет отпущен на родину, то и в воинской части и на родине теперь он будет считаться изменником родины, и будет привлечен к ответственности. При таком раскладе же ему светит как минимум 15 лет лишения свободы. Спрашивается, за что такая несправедливость? По всем пунктам выходило, что он ни в коем случае не должен был попасть в руки врага. Его совесть была чиста. Николай за всю свою молодую жизнь и воробушка не убивал, не говоря уже о человеке. Кроме, как стрелять по мишеням на стрельбище, не пришлось-таки ему стрелять по живым людям и на афганской земле. – тянулась нить размышлений Николая. – Нас привезли в эту страну как воинов-интернационалистов, чтобы защитить мир и спокойствие на этой земле, чтобы, благодаря нашему вмешательству, противоборствующие стороны прекратили братоубийственную войну и взялись за строительство мирной жизни. Мы сами толком не знали, что кроется за всеми этими понятиями. На самом же деле вышло, что руководство Советского Союза ввело свои войска в эту страну, чтобы тем самым опередить, не допустить, чтобы в Афганистан первыми вошли американские войска, захватили его. После того, как советские войска вошли в Афганистан и встали на защиту новоявленных властей коммунистического режима, американские власти не поскупились, и только на антисоветскую пропаганду потратили немного-немало двухсот миллионов долларов, используя в этих целях всю свою шпионскую сеть, религиозные движения, само мусульманство Афганистана. С другой стороны, вокруг этой кампании американцы подняли небывалую шумиху и в мировом масштабе. Единственная их цель заключалась в том, чтобы, во что бы то ни стало, любым путем поднять все мировое сообщество против Советского Союза и выдворить его войска из Афганистана.

В противоборстве двух великих держав мира Афганистан с его многострадальным народом оказался, как говорится, между молотом и наковальней. Иначе говоря, Афганистан оказался тем полигоном, на котором перетасовывали свои карты эти два великих игрока, не считаясь с тем фактом, что жертвой этих политических игр станут десятки тысяч ни в чем неповинных граждан этой страны, их дома, села и города.

Советский Союз опередил американцев. Используя фактор границы с сопредельным государством, защиты коммунистического режима Бобрака Кормала, Советский Союз ввел свои войска в эту страну. Теперь американцам необходимо было отомстить Советскому Союзу за такую прыть. И американские политики прекрасно понимали, что во все века, даже при революции, самой надежной победой является не та, которая достигнута бряцанием оружия, а та, которая достигнута на идеологическом фронте. Во все времена, во всех сражениях победителем выходил тот, кто совершал революцию в умах людей. И американцы в своей борьбе руководствуются именно этим, опираясь на религиозный фактор, являющийся ключевым и в решении политических вопросов. Пользуясь этим фактором, американские идеологи пытались насаждать в умах афганцев идею о том, что Советский Союз намерен отделить население от своих религиозных основ. Твердили, что коммунисты своим государственным устройством не признают ни Оллоха, ни его пророка Мухаммада, ни религии, ни исламских ценностей, и борьба их в основном направлена на искоренение Ислама с лица земли. С другой стороны американцы снабжали афганских моджахедов оружием и направляли их на борьбу с советскими войсками. И советские солдаты и офицеры теперь воспринимались афганцами не как воины-интернационалисты, приносящие мир в дома афганцев, а считались заклятыми врагами афганского народа, ибо шурави в основном признавались ими как иноверцы, враждебно настроенные к исламу, пустившему в этой стране корни аж тысяча четыреста лет назад, передаваясь из поколение в поколение. В дополнение к этому, моджахедам Афганистана поставляли оружие и из соседнего Пакистана, чтобы борьба с шурави не прекращалась ни на день.

Советские солдаты и офицеры вместе с невинным населением Афганистана теперь становились мишенью невидимого невооруженным глазом американского оружия. Сегодня одной из таких жертв был Николай, как куропатка сраженный пулей моджахеда-охотника». Судьба забросила его в ущелье Поранди, в дом Киёмиддина. Будь на его месте любой другой, не позавидовал бы той участи, какая была уготована Николаю. Он не знал и не мог знать, куда его поведут дальше, что ждет его в будущем. Николай находился в одном из каменных домов у подножья горного хребта Гиндукуша. Его окружали опытные охотники, закаленные в боях. Кроме, как отдаться воле судьбы, ему ничего не оставалось делать. Одновременно он твердо знал, что одно лишнее движение с его стороны может стоить ему жизни.

После ухода Киёмиддина Николай почувствовал, что все вокруг тихо и спокойно. Избитые места, раненая нога все еще болели. Сильная боль в теле лишала его силы. Внутри дома воздух стоял прохладный. Уходя, хозяин закрыл за собой дверь. Свежий воздух находил дорогу себе через дымоход. До слуха Николая донесся слабый звук ручного транзисторного радиоприемника, настроенного на радиоволны столицы Таджикистана, города Душанбе. Николай не понимал таджикского языка. Но само название таджикского радио, выступление ведущих, отдельные русские слова, входившие в лексикон таджикского языка – все это для Николая, оказавшегося на чужбине, так далеко от родных стен, было подарком судьбы.

Он, профессиональный механизатор из станицы Некрасовска Краснодарского края, при словах «механизатор», «трактор» и «комбайн» устремил свой слух в сторону голоса, надеясь услышать что-нибудь на своем родном русском. Перед его взором всплыли бескрайние просторы родного Краснодарского края, нивы Кубани. Мысленно прочувствовал и запах родной земли. И перед его взором возникли образы родной матери и любимой Наташи. …Выступление ведущей сменила песня. Хотя слова песни и голос певца были настроены не на мажорные ноты, все же в одной из строчек Николай уловил слово «русь». Он воодушевился. И под пение этой песни вновь фантазия полета мыслей увела его в дальние просторы родной земли российской.

«Моњи кишвари Руси, майли мазњаби мо кун,

Ё бие мусулмон шав, ё маро насоро кун. …»

Края русского луна, прими ты нашу веру,

Иль стань ты мусульманкой, иль поменяй нашу веру.

пел певец Умар Темур по радио Таджикистана. И через каждые четыре строчки он возвращался к этому припеву, воодушевляя тем самым Николая. Он, хотя и не понимал значения содержания всей песни, но был благодарен тому, что звучало слово «Русь», и благодаря этому, Николай мысленно парил над просторами родной земли.

- Мама!.. Мамочка!.. Змея меня ужалит!.. – внезапно со двора донесся истошный крик, прервав нить полета фантазии Николая. Хотя он и не разбирался в смысле слов, по истошному крику понял, что случилось что-то ужасное. За короткое время своей службы, из бесед с сослуживцами Николай успел узнать, что постороннему мужчине в Афганистане категорически запрещено смотреть на женщин, находящихся даже под паранджой. А в том положении, в котором находился Николай, не то, что смотреть, даже услышать их голос, можно было расценить как преступление. Но крик вынудил Николая сквозь проем в двери посмотреть наружу.

- Мама!.. Мамочка!.. Змея эфа!..- вновь раздался тот же крик. Ползая на животе, Николай открыл дверь, осмотрел двор. Кроме девушки, дочери хозяина, там никого не было. Николай тут же увидел эфу, длиной где-то около полтора метра, приподнявшей высоко свое туловище напротив девушки. Все говорило о том, что змея намерена нападать. Испугавшись вида ядовитой змеи, девушка стояла, прижавшись к забору. Своим мощным туловищем напугав девушку и загородив ей путь, змея, по всей вероятности, готовилась нанести ей удар. Как только дверь открылась, по ее скрипу девушка заметила Николая. На ее лице Николай легко прочел мольбу о помощи. Николай также заметил, что в руках у девушки не было ничего, чем она могла защититься. Где-то он вычитал, что в таких случаях одно неосторожное движение может спровоцировать змею на ответную реакцию. И скорее всего от испуга она невольно может атаковать, ужалить девушку. Мгновенно оценив ситуацию, Николай жестами дал понять девушке, чтобы она не двигалась, стояла на том же месте. Сам Николай выполз из дому, осмотрелся, чтобы найти что-нибудь, чем можно будет защититься от змеи. Чуть дальше от него, возле танура, лежала кочерга. Николай дополз, взял ее в руки. Он рассчитал: Расстояние между ним и змеей где-то порядка десяти шагов. Попытка попасть в змею с такого расстояния – дело рискованное, опять-таки змею может спровоцировать на атаку. Нужно действовать наверняка. Ситуация требовала моментального принятия решения, ибо змея, как показалось Николаю, тоже выжидала удобного момента для нападения, а Николай не мог встать, чтобы подойти, обратив внимание змеи на себя, спасти девушку. И вдруг Николая осенила другая мысль. Он начал ударить палкой по лежащим рядом камням, чтобы привлечь внимание змеи к себе. Хитрость удалась. Змея повернула туловище на голос. Она заметила лежащего чуть дальше Николая, грозящего ей палкой. Плавно повернувшись в сторону Николая, шелестя и медленно извиваясь, чешуйчатое тело полутораметровой змеи поползло к Николаю. Где-то в двух шагах от Николая эфа остановилась. По ее позе легко можно было догадаться, что она готовится к нападению. Николай понимал, что дорога каждая секунда. И он, не медля, с размаху ударил палкой по шее змеи. Удар оказался настолько сильным и точным, что змея, как резиновый жгут, расстелилась на землю. Интуитивно эфа попыталась, было поднять туловище, атаковать, но верхняя часть мощного тела уже не подчинялась ей. Извиваясь и сворачиваясь в клубок, она собиралась силами, чтобы поскорее отползти на безопасное расстояние. Николай был на высоте. Он еще ближе подполз к змее и начал ее добивать.

Девушка, все так же тихо стоявшая и прижавшаяся к забору, наблюдала за происходящим. Видно было, что от шока она не могла и слова выговорить. Она видела, как мужчина, добив змею, медленно отполз от нее чуть дальше, остановился, свернулся калачиком и руками начал массировать ногу. Только сейчас девушка заметила, что у него ранена нога, и он сам нуждается в помощи. И первым желанием ее было подойти и помочь ему. Но воздержалась, ибо стыд, точнее, установившиеся за века традиции, с малых лет воспитывавшие женщин, ни при каких обстоятельствах не встречаться лицом к лицу с посторонним мужчиной, – табу остановило ее. Сколько бы Одиле не хотелось оказать помощь своему спасителю, она и шагу сделать не осмелилась более. И не то, что подойти к нему, не имела права даже поблагодарить его за свое спасение. Вера и веками сложившиеся традиции запрещали, лишали ее всего этого. Все это промелькнуло в ее голове лишь мгновение. Она стояла ошарашенная, сама не ведая, как потекли по ее щеке слезы жалости и сострадания.

Одила только у себя дома и во дворе ходила без паранджи. Находясь рядом с незнакомым мужчиной, да еще с открытым лицом, она вдруг осознала свое нынешнее положение и направилась к дому. Но мысли ее все же были заняты теперь Николаем. В доме и во дворе стало по-прежнему тихо и спокойно. Будто минуту назад не было и смертельной опасности, и схватки с ядовитой змеей.

Как только боль в ноге отошла, Николай ползком направился в дом, откуда выполз. Двигаясь, он понял, что ноги поцарапаны до крови. И теперь ему еще труднее было ползать, возвращаться назад в дом. В его мозгу теперь пылала и другая, более жестокая мысль: Застав его во дворе, хозяин может подумать, что пленный задумал сбежать или что-то еще похуже. И тогда Николаю не придется надеяться на пощаду. Прикусив губу, он все-таки дополз до двери. Оперся всем телом об косяк двери, перевел дух. Почувствовал, что по телу течет пот. Запахло зловонием. «Это, видимо, смешались кровь, грязь, пот» – подумал он. И ему стало как-то тошно. …

«Где теперь сауна, горячая вода, никелированный тазик, чтобы помыться, как следует, почувствовать себя в сказочном мире? Где тот блаженный пар, пробивающий до мозга и костей, приносящий всему телу облегчение? Где венички банные, чтобы прощупать спину аж до покраснения? Где пиво жигулевское?.. Разрешили хотя бы холодной водой и мылом помыться, чтобы очиститься от этой грязи. .. О боже, какую же ты судьбу мне предопределил? Что за напасть такая? В чем я провинился перед тобой, что в самые молодые годы жизни подверг меня таким наказаниям, стольким испытаниям? Неужели это все в ответ за то, что служу родине-матери, в Афганистане?» – пронеслось в голове, вспоминая былое и желаемое, задаваясь вопросами.

Собравшись силами, Николай сделал еще одно усилие, перевернулся на живот и начал ползти внутрь дома. Добравшись-таки до своего места, опустил голову на палас. Видно было, что он сильно устал. Вдобавок к этому и сильно проголодался. Хотелось есть. Но на скатерти кроме куска лепешки ничего больше не было. Про себя решил: «Пусть, умрет с голоду, но до этого куска лепешки не дотронется.» Он знал, что, уходя, Киёмиддин оставил ему свою долю, из жалости. Усталый, изможденный, Николай вскоре заснул. Шамсулхак, старший сын Киёмиддина, принес ему чай. Увидев пленного спящим, юноша оставил чайник и пошел за пиалками в другую комнату. На этот раз вместе с пиалками принес и положил на дастархан миску. Шамсулхак снова посмотрел на пленного. Видя его спящим, не решился разбудить и прошел в другую комнату. Судя по той заботе, какую Шамсулхак проявлял  к Николаю, нетрудно было догадаться, что сестра рассказала о случившемся братьям и матери. Все, кроме отца, уже знали о случившемся. Теперь каждый по-своему старался отблагодарить Николая за проявленную доброту. Хамида, жена Киёмиддина, попросила у соседа миску с ряженкой и сказала детям:

- Если бы этот пленный кафир не был хорошим человеком, он не спас бы Одилу от змеи. И какие черти угораздили меня пойти к соседке Ханифамо и задержаться там, сама не пойму. Да и откуда мне было знать, что такое может случиться, и змея нападет на мою дочь. Если бы этот пленный кафир не спас Одиле жизнь, кто знает, что было бы потом. Оставьте змею до прихода отца. Пусть, увидит, какой он благородный этот пленный кафир. Шамсулхак, неси ему ряженку и поблагодари его от имени отца. Когда  отец придет, сама обо всем расскажу ему. Пусть знает, хоть он и кафир, но нашей Одиле спас жизнь. Видимо, и человек он добрый. Если бы таким не был, не поступил бы так. Пропади пропадом эта наша нищета. Нет и двух яичек, чтобы пожарить ему.

Высказавшись, мать указала дочери:

- Одила, тебе страшно было-то? Дома, хотя и нет масла, но постарайся два три дня не есть ничего калорийного, приготовленного на масле. Впредь по дому и по двору не ходи без паранджи. Это считается большим грехом. Соседки под разными предлогами придут посмотреть на пленного кафира, а языки у них, сама знаешь, какие. Будут искать повода, чтобы хоть как-то позлословить, посплетничать. Боюсь, не наплели бы чего и о нашей семье.

Другие дети, Шамсулхак и Нурулло, молчали и слушали наставления матери, хотя все желали знать, кто этот пленный, где и за что был ранен. Но об этом от матери ничего так и не узнали.

День близился к вечеру. Солнечный диск медленно опускался на острые гребни Гиндукуша. Чем ближе становился вечер, тем прохладнее становился воздух. Посреди ущелья текла небольшая речушка, взявшая свое начало у горных родников и талых вод снежных вершин, вливающиеся затем в реку Панджшер. Река разделяла ущелье на две части, и в конце ущелья сливалась с водами Хазорчашмы, что текла вниз по ущелью, превратившись в огромную реку. Эта вода была пресная, и все население  близлежащих к реке кишлаков использовало ее.

Дома, построенные из камня и глинозема, возвышались над обоими берегами реки, и располагались, словно один над другим. Так тянулись они дальше и выше по склону горы. Стороннему наблюдателю эта картина напоминало строение гнезда ласточки. И так в этом ущелье нашло себе приют и крышу над головой не одно поколение людей, веками преследуемых разбойниками с большой дороги. Изобилием плодородных земель не баловала жителей этих кишлаков и сама природа. Одни каменные глыбы, да отдельные кусочки земли с плодородной почвой. На склонах гор аж до самых далей не видно и кустика живого, пригодного для употребления. Только близ своего жилья люди сажали и выращивали редко встречающиеся в этих местах яблоню, тутовник, груши и другие плодовые деревья. Да и то не столько, чтобы людям можно было вдоволь наедаться их плодами.

Рабочую силу, как и принято было  в этих краях, в основном составляли мужчины и молодежь. В поисках куска хлеба насущного весной и летом они спускались с гор, уезжали зарабатывать в другие города и села. Возвращались зимой. Из-за отсутствия работы, рабочих мест, своих производственных структур большинство населения вело нищенский образ жизни. В большинстве кишлаков здешних мест не было школ и медицинских учреждений. Нуждающиеся в лечении люди прибегали к услугам местных знахарей, не имевших соответствующего медицинского образования.

Повсеместно, по всему Афганистану, господствующей религией является ислам. И все проблемы, возникающие в быту, решаются местными муллами и хакимами согласно требованиям заповедей ислама.

Николай немного был наслышан обо всем этом и теперь ему самому на собственной шкуре приходилось испытать все это, ближе познакомиться с этими обычаями и традициями. Основная же трудность для Николая заключалась в незнании языка дари. До сих пор он так и не встретил хотя бы одного человека, понимающего русский язык. С ним в течение всего этого времени общались, если надо было, языком жестов. И он отвечал тем же. За трое суток плена запомнилось ему лишь слово «Оча», которое произнесла дочь хозяина дома, позвав на помощь. Но он не понимал значения и этого слова.

Перед закатом солнца, когда последние золотые прощальные лучи солнца, поднимаясь ввысь, прошлись по горным склонам, Николая разбудило пение той самой, уже знакомой, птицы. Ее пение действовало на Николая успокаивающе. Он открыл глаза, перевернулся на бок и вслушался в чириканье птицы. По ее пению Николай понял, что птица не в том состоянии, в котором находится Николай. Она на свободе. И, кто знает, может, имеет и свою любимую половину, чтобы построить себе гнездышко, чтобы вольготнее жить и продолжить свой род.

«Эта птица и ведать не ведает о политических играх руководства сверхдержав мира. Об их интригах, вовлекших в кровавую бойню войны сотни, десятки тысяч людей. Наоборот, при малейшей опасности, угрожающей ее покою, она вспорхнет крылышками и улетит прочь» – отдался размышлениями Николай.

Вслушиваясь и наслаждаясь пением птицы, Николай посмотрел на разостланную скатерть. Увидев миску с ряженкой, обрадовался. Невольно поднес руку к миске, облокотившись другой рукой об пол. Поднес миску к губам и жадно сделал глоток. На секунду переведя дух, сделал второй глоток. С каждым очередным глотком ему становилось легче на душе, глаза становились светлее. Он поставил миску на скатерть и вновь взгляд его остановился на куске лепешки, оставленный ему хозяином дома. С выпитой ряженкой голод вновь проснулся в Николае, напомнил о себе. Ему страшно хотелось взять и съесть этот кусок. Рука сама невольно потянулась к куску лепешки. Взяв машинально кусок, на полпути рука остановилась, положила кусок обратно на скатерть. Николай нашел в себе силы воздержаться. «Боже, и как же этот народ живет  при таких условиях?..» – судя по своему состоянию, не без доли риторики спросил себя Николай. Сам, живущий некогда в достатке, представить себе не мог, что есть еще на земле страны, народ которых живет только мечтой о куске хлеба. Виноватой во всем этом несчастии Николай считал войну. С одной стороны, людей до ручки доводит сплошная неграмотность, невежество, с другой стороны – отсутствие воли и желания избавиться от веками устоявшихся, как догма, традиций и обычаев, мешающих им идти вперед, по пути прогресса. И где преобладают такие симптомы, там и больше воин, разрушений, убийств, что не дает им возможности выпрямиться, сделать свою жизнь краше, богаче, содержательнее.

В это мгновение сквозь дверной проем Николай заметил, как девушка возится возле таганка. Вспомнил ее испуганные глаза, слезы, стекавшие по ее щеке. И вдруг отчего-то Николаю стало не по себе. Тогда, занятый змеей, преисполненный желанием расправиться с ней, Николай как-то особо и не обратил внимания на телосложение девушки,  на ее стан. Теперь же обнаружил, что она весьма красивого телосложения, такие же, как у его Наташи, красивые глаза. Николай всмотрелся и заметил, что девушка все еще стоит к нему спиной и кипятит воду в чайнике. Волосы девушки, сплетенные в косы и откинутые назад, были настолько длинные, что опускались аж ниже колен. И это придавало ей еще больше  женственности и красоты. Она, видимо, и не догадывалась, что в эти минуты ее с ног до головы оценивающе осматривает пара чужих посторонних мужских глаз. Знай, она это, мгновенно убралась бы прочь, а свои дела поручила бы брату. Занятая лишь своими мыслями, она продолжала также беззаботно класть в огонь дрова. Как только пламя под чайником воспылало, она направилась в дом.

Мысли Николая вновь вернулись к любимой Наташе: «Когда находился в учебно-тренировочной базе в городе Мари Туркменистана, от Наташи получил письмо. То письмо до сих пор лежит в его вещевом мешке, в Багроме. Оно там, а я здесь. Неужели во время моего отсутствия мои товарищи забрали то письмо и книги? Те книги и письма от Наташи, сестер и матери – вот все мое богатство, которое я привез с собой в Багром. Знают ли мои однополчане и односельчане Валерий и Виктор, приехавшие служить со мной в Афганистан, и оставшиеся сейчас в Багроме, что я жив и нахожусь в плену у моджахедов? Сообщили ли они обо мне моим родным?

В тот день, когда нас отправили за коноплей, кроме старшины никто больше не знал об этом. Мы втроем отошли от аэропорта и воинской части, по меньшей мере, на три километра. Услышали они звуки стрельбы или нет, искали они нас или нет, знают ли они о гибели моих товарищей и о моем плене, тоже ничего мне не известно. В любом случае, любым путем надо сообщить в воинскую часть о своей участи. Но что я могу сделать при таком своем положении? Во-первых, останусь ли я жив, это еще вопрос. Но, если и останусь жив, то по возвращении в воинскую часть или к себе на родину, меня будут судить как предателя. Какую ошибку я допустил, что оказался в таком положении? Хотя бы родители узнали, что я жив, пока этого для меня было бы достаточно. Но кто сообщит им об этом? Может, покончить с собой? В таком случае раз и навсегда избавлюсь от мучений, но не смогу увидеть родителей, Наташу. А какие до этого строил планы, о чем только не мечтал, чего только не обещал своей любимой? Она до сих пор ждет, надеется, что я вернусь к ней, мы сыграем с ней свадьбу и заживем счастливой жизнью. Выходит, покончив с собой, все эти мечты я унесу в могилу?» В это мгновение перед взором Николая возник образ матери, со слезами на глазах провожавшей сына в армию: «Сыночек, держись при любых обстоятельствах!.. Возвращайся живым и здоровым!.. Кроме тебя у меня больше никого нет!.. Некому, кроме тебя, гроб мой нести!.. Некому!.. Некому!..» Сердце Николая что-то вдруг прищемило.

«Эх, будь проклята эта жизнь со всеми ее сладостями и горечью, со всеми ее муками и последствиями!..» – будто выдохнул Николай и заключил: «В любом случае жизнь человеку дается лишь один раз. Раз уж жив, значит, надо терпеть все эти трудности, чтобы выжить. Жизнь – оказывается, штука дорогая и слаще, чем смерть!..»