Глава V

Дар рагам хун, дар барам дил, дар танам љон мурдааст,

Вой бар ман, тифли ашки ман ба миљгон мурдааст.

Тирарўзињои мо поён надорад, эй дареѓ,

Дар сипењри мо магар Хуршеди тобон мурдааст?!

И кровь густа, и сердце стонет, душа моя мертва,

Горька судьба моя, остыла в веках слеза.

Не вижу конца бед своих, кто б помог мне

И утро хмурое, уже заря не та, и она мертва?!

Аваз вернулся к полудню, скорее раньше, чем его ждали. И выглядел очень довольным. Как только вошел во двор Турдикула, глазами пошарил по двору – взглядом искал пленного. Заметив его у дувала, обрадовался. Благодарил Оллоха, что в его отсутствие никаких чрезвычайных происшествий не случилось.

Некоторое время он постоял возле пленного. Посмотрел в его изможденные очертания лица и повернулся к Хасану, копошащемуся у казана и не заметившего прихода Аваза. Все мысли Хасана были заняты анашой, чтобы не пустить вхолостую и маленькую струйку ее дыма. Поняв состояние Хасана, Аваз также тихо и незаметно подошел к нему сзади. Он наслаждался его состоянием праздности. Хотел садиться с ним рядом, выхватить у него из рук курительную трубку и сделать пару затяжек, как вспомнил предупреждение Масъуда: «Аваз, я впервые вижу, что ты куришь анашу. На этот раз я тебя прощаю. Если попадешься еще раз, выпорю как следует и выгоню из отряда. Это мое первое и последнее предупреждение! Понял?!» «Понял! Виноват!» – ответил тогда Аваз. И не столько из-за боязни быть наказанным и изгнанным из отряда, сколько из уважения к Масъуду, он обещал бросить курить. Вспомнив тот разговор, Аваз воздержался взять у Хасана трубку. Но, зная, какое наслаждение испытывает Хасан, мешать ему не стал.  Не сказав ни слова, Аваз кончиком сапога слегка поддел его. Хасан понял, что кто-то шутить изволил с ним. Продолжая вытягивать струйки дыма, он лишь выдавил:

- Прекрати! Не мешай, чтобы дым вхолостую не шел!

Он все еще продолжал затягиваться дымом. Аваз вновь поддел его кончиком сапога.

- Прекрати, проклятый! Иначе дым уйдет вхолостую! – зло буркнул Хасан.

Аваз, наслаждаясь своим занятием, чуть было не взорвался хохотом, но воздержался и еще раз поддел Хасана.

- Эх, мать твою родненькую!.. – взорвавшись громким матом, Хасан встал и оглянулся. Увидев перед собой Аваза, сожалел о сказанном, упал перед ним на колени и начал умолять его о пощаде:

- Брат, родненький! Прости меня! Будь проклят я всем миром!.. Клянусь Оллохом! Подумал, что это Турдикул обратно вернулся. Прости, брат! Анаша проклятая такая сладкая, что забыл про все на свете! Не курил с самой ночи! Откуда мне знать, что вы придете и сыграете со мной такую шутку?

От громкого хохота Аваз схватился за живот. Его хохотом невольно заразился и Хасан:

- Брат, или смеёшься надо мной, или издеваешься?! Если меня не простишь, я буду проклят! По своей глупости я наговорил вам столько плохого! Прости!

- В случае необходимости не вредно, говорят. – смеясь, вставил Аваз. – Рифму нарушать никому не дано. Знаю, наслаждение от анаши слишком велико. Это зелье поведет тебя хоть на край света. Куда уж там ругань, мат? Боюсь, чтобы ты не убил и того нашего пленного!

Добрую весть тебе принес, Хасан. Этой ночью на перевале Соланг моджахеды напали на колонну техники шурави, направлявшуюся в Кабул. Был тяжелый бой. Наши подбили несколько танков, БТР и БМП. Убили множество кафиров. В качестве трофеев взяли оружие, боеприпасы, муку, рис и другое продовольствие. Бой длился до самого утра. Моджахеды тоже понесли потери. Но главное то, что раздобыли продовольствие, оружие с боеприпасами. Весь трофей отправили подальше от чужих глаз, спрятали куда следует.

- Да продлит Оллох твою жизнь, брат Аваз! – не скрывая своей радости, находясь под влиянием анаши, сказал Хасан. – Эти оккупанты вторглись на нашу землю, чтобы сровнять с землей наши дома, уничтожить всех нас. Так им и надо! Думают, что Афганистан – страна, не имеющая своих хозяев, и что им заблагорассудится, то и будут делать здесь! Ничего подобного! Пока жив хоть один афганский моджахед, кафирам не видать покоя как своих ушей!

- Помнишь, говорил: «Они хотели сами руководить нами и заставить нас отречься от своей веры, и, как они сами, стать кафирами» Не допустим! Не быть этому! – поддержал Хасана Аваз.

- Этот пленный свалился на нас, как головная боль. Если бы не он, остались бы здесь. Сейчас самое время движения колонн шурави через перевал Соланг. Каждый день с той стороны Пянджа, из Термеза в Хайратон на сотнях машинах перевозят оружие, боеприпасы, продовольствие. И по дороге Мазори Шариф и Кундуз едут сюда. Наши молодцы стерегут их за скалами Соланга. Если наша охота будет удачной, за двое-трое суток сможем запастись необходимым на год продовольствием, не говоря уже о захваченном в качестве трофея оружии  и боеприпасов. Этих оккупантов их же оружием и отправим в ад.

Но, командир нам с тобой, Хасан, приказал отвести пленного в Панджшер, к Ахмадшаху Масъуду и вернуться обратно. Ночью мы с тобой должны выступить.

- Как же мы пешком-то отведем его? – недовольный таким развитием событий, спросил Хасан.

- Нет, не пешком. – пояснил Аваз, – Ночью за нами приедут. На машине доедем до въезда в ущелье Панджшер. Где-то до кишлака Гульбахор. Дальше пешком, или на лошадях или ослах, до кишлака Поранди.

- Если на машине, прямой дорогой, то как?- спросил Хасан.

- Нельзя. Прямо у въезда в ущелье расположились отряды шурави. Вместе с пленным им в лапы попадем. Также во всех кишлаках у дороги до самого Джангалака шурави расставили свои блокпосты. Сейчас в ущелье идет бой. – Аваз разъяснил сложившуюся ситуацию.

- Значит, надо будет переодеть пленного в другую одежду? – спросил Хасан. – В этой одежде его сразу узнают, и мы попадем в руки шурави. Откуда нам найти тогда одежду этому сукину сыну?

- Надо осмотреть дом Турдикула. Может, осталось у него какое-нибудь старье из пастушьей одежды? – как бы к самому обращаясь, спросил Аваз, продолжая, – Да, это и не важно. Если не найдем, то своим поделюсь с ним. А себе куплю новую одежду.

- Так ведь у тебя же денег не было? – спросил Хасан. – теперь откуда у тебя деньги-то?

- Продал один автомат Калашникова, взятый в трофей у солдата шурави. – ответил Аваз.

- Какой же ты умный, брат Аваз! – полушутя, полусерьезно похвалил Аваза Хасан. – Оставил меня стеречь эту собаку, а сам пошел на охоту. Мы в этом деле соучастники. Мою долю мне не дашь?

- Какая такая у тебя доля? – с серьезным видом спросил Аваз. – Охотиться на них мне, а тебе – долю? Вот тебе твоя доля! – Аваз указал на Николая. – Как только отвезешь этого пленного в Панджшер и сдашь командирам, будешь требовать у них свою долю!

- Ах, так?! – зло спросил Хасан.

- Дружба дружбою, а табачок, как говорится, врозь, брат. – напомнил Аваз. – Жизнью рискуя, я ночь провел за скалами Соланга, а ты тем временем вместе с пленным спокойно спал у Турдикула. А еще требуешь долю. Оллох даст, если доставим пленного, и нам что-нибудь перепадет, отдам тебе, брат. Не сердись. Продав автомат, я заработал кое-какие деньги. У меня жена, дети. Оллохом клянусь, дома и грамма муки не было, чтобы и кашу им сварить. Вот хочу теперь им мешок муки, масла и другие продукты купить. Оллох даст, живыми и здоровыми придем в Панджшер, и если что-нибудь дадут, бери себе.

- Если в этой долине ничего мне не достанется, то в каменистом Панджшере что растет, чтобы мне перепадало? – несколько обиженным тоном спросил Хасан. – В этот злосчастный год население кишлаков Панджшера окружено врагами. Голодные все, нет никакой надежды, что скоро все образуется. А вы говорите, что взамен за этого пленного нам что-то дадут? Вы, брат Аваз, вспоминаете своих жену, детей, а мне прикажете не думать про моих отца, мать, сестер и братьев? И у них нет ничего съестного сейчас. Я – вся их надежда. Думают, раз я в отряде, значит, что-нибудь и  домой смогу принести.

Сказав это, Хасан умолк. Этой горькой правде Аваз ничем не мог возразить. Но надо было хоть чем-то утешить Хасана, и Аваз, сунув руку в карман, вынул оттуда пачку денег. Не считая, небольшую часть денег он протянул Хасану, сказав:

- Бери, брат! От чистого сердца даю! Купи что-нибудь себе. Оллох даст, не пропадем. Глядишь, в пути и добычу какую-нибудь найдем. Волка, говорят, ноги кормят. Всевышний сегодня так нам долю определил. Слава Оллоху, пока руки ноги крепкие, голодными не останемся.

- Вот это уже другое дело! По-братски, брат Аваз! – с благодарным видом сказал Хасан, сунув деньги в карман. – Думал, ни одного рубля мне не дашь. Как домой пойти с пустыми руками, без ничего? Все там с надеждой ждут меня. Думают, раз уж на войне, значит, и долю свою имеет. А не видишь ли ты, что наши с тобой братья по оружию какие имеют доходы от этого ремесла?

- Какие такие доходы, Хасан? Кто из них доходы имеет? Что ты имеешь в виду? – несколько обиженный, удивленный этим открытием, переспросил Аваз. – Днем и ночью, месяцами, годами мы воюем, жизнь наша висит на волоске. И в это время за нашей спиной кто-то из моджахедов заботится о своем кармане? Разве это по-мужски, охотиться, убивать такого же, как и ты сам, мужчину, продать трофейное оружие и жизнь свою устроить за чужой счет?

- Ладно, это все приключилось с нами не от хорошей жизни. Всему виной война, не расстраивайся! – желая успокоить задетое чувство Аваза, сказал Хасан. – Если бы шурави не напали на нас, мы по сей день были бы заняты своим дехканским ремеслом.

- Да, разве и от возни с дедовским плугом и захудалого вола, привязанного к нему, мы хороший урожай получали, что должны благодарить дехканское ремесло? Ничего подобного. Целый год тянули лямку, чтобы с голоду не подохнуть. И все! – вставил Аваз.

- Все равно, жили как-то спокойно, мирно, не тужили. – поддерживая Аваза, добавил Хасан. – Как бы там ни было, так не охотились на людей. Надоело купаться в луже крови. Иной раз мне кажется, что и кусок лепешки, который ем, смешан с кровью. По ночам сны страшные мучить стали. И когда бодрствую, и когда сплю, думаю, что вот-вот меня убьют. Нет ни сна, ни покоя.

- Да, ладно уж, чего там. Думаешь, этот искалеченный пленный шурави лучше нас с тобой живет? – спросил Аваз Хасана. – Нас ведь с тобой они вынудили взять в руки оружие, защитить свои дома, родину от них. Их самих кто сюда звал? Они сами ведь пришли к нам. Значит, не от хорошей жизни.

- Ты прав, Хасан, – сказал Аваз. – Они сами пришли к нам. Но знаешь, они сами живут хуже нас с тобой. Их привела сюда политика захватить чужие земли. Командование шурави направило сюда своих солдат, офицеров, самолеты и вертолеты, чтобы бомбили наши дома, города и кишлаки, разместили здесь свои военные базы. А мы с тобой добровольно пошли воевать, чтобы защитить свои дома, родных и близких. Этих, как я уже говорил, привезли сюда не по их воле. Они думали, что война это какая-то игра. Думали, что афганские моджахеды испугаются их силы и мощи и сдадутся. Думали, что, увидев их танки, БТРы, и самолеты, моджахеды и головы свои поднять не посмеют. Думали, что захотят, то и сделают с нами, с нашими родными и близкими.

Знаешь, Хасан, что было бы с этим пленным, если бы он отказался приехать на нашу родину?

- Не знаю. А что было бы тогда?

- По меньшей мере, посадили бы в тюрьму, лет этак на пятнадцать. И там сгнил бы. Не видать было бы тогда спокойной жизни и его родным, близким, родственникам.

- Ладно, два сапога – пара. Придя сюда, в каком выигрыше окажутся эти оккупанты-то? Какой клад зарыт на афганской земле, чтобы они его откопали себе? Мы сами от голода едва ноги тянем. Если бы был такой клад, мы бы сами давно его откопали. Так что, они здесь кроме своей смерти, больше ничего здесь не найдут, Зачем, спрашивается, приехали тогда?

- Цель у них одна: Захватить афганскую землю, а не наше богатство, – сказал Аваз. – Хотят превратить нашу родину в свою военную базу.

- Что, им своей земли мало что ли?- недоуменно спросил Хасан.

- Афганистан находится в окружении других стран. Шурави боятся, что если они первыми не захватят Афганистан, то сюда придут американцы. И тогда шурави не сдобровать. Американцы тоже намерены превратить Афганистан в свою военную базу. Шурави опередили их и первыми вошли сюда.

- Выходит, Афганистан как та невинная овца, осталась между двумя волками? – спросил Хасан.

- Точно определил, Хасан. Но как бы там ни было, и кто бы ими не руководил, все они ошибаются. Они не учли одного. А именно желания, воли афганского народа. Думают, что раз они великие государства, им все дозволено. Можно превратить нас в своих рабов. Ошибаются они. На протяжении веков никакой оккупант не смог подчинить себе этот народ. Наш славный, отважный и бесстрашный народ ни перед кем не преклонял и не будет преклонять колени. Особенно сегодня, когда у него в казне не осталось ровным счетом ничего. Мы же с тобой родились под звуками пуль и снарядов. И сколько помним себя, не можем и представить свою жизнь без воин, без убийств, кровопролития. Не то, что мы с тобой. Даже наши жены и дети воюют уже. Убежден. За веру, за наше праведное дело, за свой дом, за свою родину наш народ и жизни своей не пощадит.

Большинство моджахедов уже чем-то напоминают тех горных орлов. Готовы сто раз умереть, но не допустят, чтобы кто-нибудь разрушил их гнездо, убивал его птенцов.

- Много есть, что сказать, брат Аваз. Что-нибудь поесть принес? Проголодались. – сказал Хасан. – Что в мешке-то? Смотри, чтобы и пленный с голоду не подох. Утром возился с куском черствой лепешки. Справился, нет, не знаю.

- Когда возвращался, задался вопросом: «Есть ли у Турдикула что-нибудь съестное?» Потому на базаре купил три лепешки. До Панджшера еще два-три дня пути. Ты, Хасан, иди, разожги огонь, ставь чайник, завари чай. Я пока пойду, умоюсь. Настало время намаза. Закончу намаз, посидим, чаю выпьем.

- Как ты сказал, Хасан? Николаем зовут этого пленного? – спросил Аваз, поднимаясь.

- Да, брат, Николаем назвался. Еле-еле смог выпросить у него имя. Он, видимо, понял меня и ответил так: «Моё имя Николай».

- Ни без каких лишних движений? – вновь спросил Аваз.

- Да! Еще бы. Если что лишнее выкинет, я ему покажу кузькину мать!

- Иди, веди его сюда, на веранду. Пусть, что-нибудь покушает. – Аваз пошел совершить омовение.

Солнце находилось на самом зените. День становился все жарче. Раненому Николаю перенести жару свыше сорока градусов этого песчаного уголка было невыносимо. Вдобавок к жаре, на запах крови слеталась орава мух. От их укусов ему становилось невтерпеж. Его попытки отгонять их, были тщетны. Назойливые мухи не упускали своей возможности полакомиться человеческой кровью.

Он хотел поразмыслить о своем положении и несчастии, которое приключилось с ним. Пытался собраться с мыслями и подумать, наметить планы на будущее. Но боль в ноге, опустошенность в теле лишали его способности здраво мыслить. Может, большая потеря крови была тому причиной, что у него не хватило сил, чтобы и мух отогнать от себя.

Иногда воспоминания о родной станице Некрасовская, что в Краснодарском крае Советской России, как сладкий сон бередили его мозг. И тогда больше всего перед его взором всплывали родимые образы: Матери Екатерины и старшей сестры Валентины.

Особенно запомнился ему тот день, когда Николая провожали в армию. До самого последнего прощального мгновения мать старалась держать себя в руках, не проявлять слабости, чтобы единственный сын не видел материнских слез. Но когда Николай вместе с другими призывниками сел в автобус «ПАЗик», мать не смогла удержаться: Накапливаясь, предательская слеза сперва увлажнила материнские глаза, переполнила их, а затем струйкой потекла-таки по ее румяным щекам:

- Родненький мой! Знаешь ли ты, что кроме тебя больше некому нести мой гроб? Я, твой больной отец, сестра Валентина – все будем ждать тебя! Колюшка! Не дай нам, двум слабым существам, не дождаться тебя!.. – разрыдалась она, обняв своего Николая, накрывая поцелуями его волосы, глаза. Обнимая мать за плечи, отвечая на материнскую ласку сыновней любовью, Николай заметил, что и в девичьих глазах его землячек, стоявших чуть поодаль, тоже блуждают слезы. Особенно, в глазах его любимых одноклассниц Веры и Наташи. То ли слова матери их растрогали, то ли долгая разлука была тому виной, что и они не отворачивались, не пытались даже скрывать свои чувственные слезы.

Автобус тронул с места. Прибавляя в скорости, он становился все дальше и дальше. И чем дальше уходил он, тем мельче становились фигуры родных и близких, пришедших провожать своих детей на военную службу. …

Обмакнув кусок лепешки в горячий чай, опасаясь, что от прикосновения лепешки к израненным губам и деснам ему станет больно, Николай, осторожно сунул кусок в рот. Но вместо ожидаемой боли прикосновение горячей лепешки к губам и деснам доставило ему какое-то необъяснимое облегчение во рту. И вдруг его осенило: Сколько он себя помнит, он не вспомнил, чтобы хоть раз в жизни задумывался бы над тем, чтобы лепешку или что-нибудь другое съестное жевал и ел, не торопясь, спокойно. Теперь же обстоятельства изменились, и он вынужден считаться и с этим фактом.

Закончив обеденную трапезу, принесенной Авазом, Николай почувствовал себя чуть бодрее, лучше.

За этот час и сутки, проведенные в плену, отношение этих двух моджахедов, с породой которых он впервые сталкивался в жизни лицом к лицу, ему пришлось по душе. После того, как убили его товарищей, а его самого поранили и избили до полусмерти, связали проволокой, сунули в мешок, принесли и бросили в грязный вонючий сарай, он пришел в себя и первой мыслью, пришедшей ему в голову было то, что его однозначно будут мучить, не исключено, что могут и убить. Иногда задавался кажущимся теперь в его положении и глупым вопросом: «За какие грехи судьба подвергает его стольким тяжким пыткам?»

Размышляя про себя, он делал и свои выводы: У него когда-то и в мыслях не было, что может оказаться на афганской земле. Откуда ему было знать, что его в числе десятки тысяч русских, украинцев, татаров, казахов, таджиков насильно, путем обмана, вооружат, как воинов-интернационалистов привезут на афганскую землю и бросают на явную смерть. Если бы он знал все это, ни за что не согласился бы приехать сюда. Пусть отдали бы его в трибунал, посадили бы в тюрьму. Ничего, пережил бы это.

Николай никогда не желал стать убийцей, но дело уже зашло слишком далеко. И теперь он находился во власти этих двух моджахедов. Как враг, как убийца. На первый взгляд они своей небритой бородой, смуглым видом, своей одеждой казались Николаю людьми, кто месяцами не мыл свое лицо, одежду. Один их неопрятный вид вызывал у Николая отвращение к ним, отталкивал его от них. Ему противно было находиться с ними рядом, видеть их неопрятные рожи.

До призыва в армию жизнь Николая, как и всех русских парнишек, была окружена чистотой и опрятностью. Как в школе, так и дома, на селе, в общественных местах. Он, как и большинство его сверстников, хорошо воспитывался, получил хорошее образование, всего было в достатке. Он не знал жизненных трудностей.

Николай вспомнил, как после окончания восьми классов средней школы поступил в профессионально-техническое училище и за два года успел получить диплом механизатора-тракториста и вернуться в родную станицу. Там ему дали пахотный трактор ДТ-75, и он занялся сельским хозяйством. В сезон пахоты – пахал, когда надо было сеять пшеницу, сеял. Одним словом всем своим существом окунулся в сельскую жизнь своей станицы.

Именно в эту пору на него положили свои влюбленные глаза его одноклассницы, молоденькие девушки станицы – Вера и Наташа. Они, словно, соревновались, кто из них добьется-таки любви Николая. Оказавшись между молотом и наковальней, Николай почувствовал себя весьма неловко. И было отчего. Он сперва влюбился, было в красивую, статную Веру, своим бойким нравом легко покорившей Николая. Но тут подошла горделивая, черноокая, с волосами цвета черносливы, Наташа и призналась ему в любви. Хотя и Николай рассказал ей о своей любви к Вере, но Наташа никак не хотела воспринимать их чувства за чистую любовь. Более того, Николай назло не пригласил Наташу на свой день рождения, но упрямая, она все-таки пришла. Пришла, чтобы назло Вере сообщить родителям Николая о своей любви к их сыну. Пусть, их сын Николай не откажет ей в любви. Своим подарком Наташа хотела доказать, что она любит Николая всем своим существом и чтобы добиться своей цели, она готова бороться с Верой. Куда она только не ездила, где только не была, в какие магазины Краснодара только не заходила, чтобы найти, купить, подарить Николаю в день рождения макет любимого трактора «Беларусь». С надеждой, чтобы понравиться Николаю, она еще надела и свое любимое платье, с такими же красивыми идущими ей свадебными туфлями и букетом красивых роз, как символ своей огромной любви. И пришла к ним домой. Наташа зашла к ним во двор в то самое время, когда Николай сидел рядом со своими друзьями Виктором и Валерием. А друзья по очереди поздравляли его с днем рождения и в его честь произносили тосты, опорожняли свои рюмки. Все сидевшие за столом Наташе были знакомы, и ее демонстративно торжественный приход уже о многом говорил собравшимся. Она также демонстративно прошла к Николаю, вручила ему свой подарок. И когда Николай открыл коробку и вынул оттуда макет своего любимого трактора, по его восторженному от радости лицу нетрудно было догадаться, что Наташа попала в самое яблочко. Она воспользовалась торжественностью момента и при всех поцеловала его в румяную от радости и смущения щеку. Взрыв аплодисментов был ей в качестве награды. Затем Наташа прошла к матери Николая и села с ней рядом. Екатерина Андреевна тоже не скрывала своего восхищения поступком девушки и оценивающе начала разглядывать ее. «Да, Колян мой действительно знает толк в девушках, раз успел вскружить голову такой красавице как Наташа» Но она еще не знала, что ее сын выбрал не Наташу, а Веру. А Вера в это время сидела чуть дальше, в кругу своих подруг и исподлобья наблюдала за всем происходящим. С трудом удержалась, скрыла свои чувства даже в тот момент, когда Наташа демонстративно поцеловала Николая в щеку. Румянец, мгновенно покрывший ее лицо, был спрятан от посторонних глаз густой прядью русых волос. Она была уверена, что их частые и долгие свидания, горячие поцелуи, их признания во взаимной любви не могли не потревожить сердце Николая, не могли пройти бесследно. Она была уверена и в том, что в станице Николай никого так не любит, как Веру, что он только о ней и думает. Действительно, в тот момент, когда Наташа при всех поцеловала Николая в щеку, ревность будто током ударила Веру. Если бы в эти минуты Вера с Наташей были в отдельности, то Вера обязательно сказала бы ей о своей любви к Николаю, попросила бы ее не становиться между ними. Но сейчас был не тот момент и не та обстановка, чтобы Вере стоило возвысить голос в защиту своей любви. Наташа же, вопреки бездействию Веры, была довольна своим поступком. Она была рада тому, что сама первой сделала шаг к покорению сердца своего любимого и дала всем понять, что она свой выбор сделала: среди всех парней станицы Николай, самый рослый, стройный, красивый и умный – ею любимый. Пусть, Вера завидует ей, сжигаемая ревностью. Что делать с собой Наташе, так страшно влюбленной в Николая, что она готова ради своего любимого пожертвовать всем своим существом, что жизнь свою не может представить без Николая? …

При такой знойной жаре песков Афганистана, вспоминать такие сладкие мгновения той прошедшей на родине жизни измотанному от раны и бессилия Николаю было очень приятно. Эти воспоминания придавали ему какое-то чувство уверенности, веру, удерживали его в этой жизни, не давали сорваться. Он вспомнил и последнее наставление матери: «Сыночек! При любых обстоятельствах береги себя, свою молодую жизнь! Запомни, кроме тебя у меня больше никого нет!» …

После того, как пообедал чаем и лепешкой, Николай отполз от Аваза и Хасана чуть дальше, ближе к дувалу, чтобы в его тени вновь предаться своим сладким воспоминаниям, так хорошо успокаивающим его израненное тело и мозг.

… В то время Николай, действительно, находился в любовных тисках этих двух девиц и не знал, как от них освободиться. И, Вера, и Наташа будто соревновались, кто из них больше любит Николая, и кому из них он отдаст свое предпочтение. Николай потерял сон и покой.

Старания Наташи были больше, нежели у Веры. Наташе было чуждо чувство стыда и в жизни будто кроме, как любить Николая, у нее не было других увлечений. В последние недели все ее помыслы и дела только и были заняты Николаем. Днем, когда Николай уходил на сельхозработы, Наташа шла следом. Она спрашивала у окружающих и всегда была в курсе, где сегодня Николай, на каком он участке, что будет делать. Не найдя возможности быть с ним рядом везде, она вечером дожидалась его возвращения с работы или шла к нему домой. Хоть час, хоть полчаса беседовала, шутила с ним, озорничала, приглашала на свидание. Вскоре ее старания принесли свои плоды. Николай тоже полюбил ее. Чаша весов любви Николая склонилась в пользу Наташи. И теперь большую часть своего свободного времени Николай стал проводить с ней.

Теперь же вся та чистая любовь осталась там, вдали, в родной станице Николая – Некрасовске Краснодарского края Российской Федерации. А здесь, в далеком Афганистане – его избитое, израненное тело. В плену у моджахедов Аваза и Хасана, способных сделать с ним все, что им захочется.

- Если бы захотели убить, за прошедшие сутки убили бы. Даже еще раньше, когда прикончили тех двоих моих сослуживцев. – про себя подумал Николай.- А может, они хотят убить меня прилюдно, с позором, чтобы другим неповадно было? – в мозгу пронеслась и эта мысль. – Боже, упаси от такой расправы!

Да, ему приходилось слышать и про такую расправу. Будто на этой земле прежде, чем убивать врагов, сначала отрубают им уши, нос, язык. И только потом убивают. Рассказывали и о такой расправе. На голову врагу ложили замешанное тесто в виде кружочка. Затем этот кружок заливали маслом и сжигали. Или, что еще страшнее, когда с живого врага сдирали кожу. «Какое ему наказание придумают?» – промелькнуло в голове Николая. «Единственный выход из этого положения – покончить с собой. Иного выхода я не вижу. Но как? Раненая нога не позволяет и шевелиться, чтобы воспользоваться каким-нибудь удобным моментом и прикончить себя ножом или оружием моджахедов. Здесь нет и какого-нибудь яда или смертельного лекарства, чтобы употребить и сразу умереть. Что же делать тогда? Все равно они меня в живых не оставят. Почему тогда тянут? Не знаю их языка, не понимаю, о чем говорят. Если бы понимал, понял бы их намерения. Жаль, и они меня не понимают, и я не понимаю их. Если бы мы понимали друг друга, я бы смог объяснить, доказать им свою невиновность. Рассказал бы им, что за всю жизнь ни одной птички даже не убивал, не говоря уже о человеке. И это, наверняка, спасло бы мне жизнь.

В их страну я приехал не по своей воле. Нас привезли в принудительном порядке, путем обмана, как воинов-интернационалистов, в защиту народа Афганистана. Богом клянусь, не только у меня, но и в моем роду нет такого человека, кто поднял бы руку, чтобы убивать человека. До сегодняшнего дня я ни разу не брал оружия в руки с целью убивать человека. Меня, как и вас, призвали в армию ради защиты рубежей своей родины. Моя основная профессия – крестьянин-механизатор, а не убийца. Работал трактористом. Мои родители воспитали и вырастили меня в крестьянском духе. Чтобы своим ремеслом приносил пользу людям. Землю пахал, сеял, урожай собирал. И тысячи людей пользовались плодами моего труда.

Что меня призвали в ряды вооруженных сил, так это у нас на родине законом положено. Каждый юноша, достигший восемнадцатилетнего возраста, может быть призван на срочную двухгодичную армейскую службу. Некоторое время проходил учебную подготовку в городе Мари Туркмении. Потом нас привезли сюда. В аэродроме Багрома охраняли военные самолеты. По поручению командира пошли за индийской коноплей. И попались вам. Виноват я перед вами только этим. Но не объяснишь же все это знаками этим двум моджахедам. Если бы знал язык фарси-таджикский, объяснил бы, кто я такой. Однозначно мог бы оградить себя от смерти. Увы, незнание языка может обречь меня на явную смерть. …

Была ночь конца жаркого лета. Сильный ветер, поднявшийся после полуденного намаза, поднял в небо пыль и песок. От этого стало труднее дышать. Пыль, песок сразу прилипали к потному от жары телу. От этого становилось еще неприятнее. Одежда моджахедов, не выстиранная месяцами, прилипала к их потным телам. Николая, привыкшего к чистоте, от них воняло и тошнило.

Как только стемнело, к дому Турдикула подъехал старенький «УАЗ-469». Аваз и Хасан куском какой-то материи повязали Николаю глаза. Он понял, что его сейчас куда-то повезут и не хотят, чтобы он видел, куда и какими тропами будут ехать. Аваз и Хасан вязли Николая за руки и за ноги и посадили в машину. Хасан сел рядом с Николаем, а Аваз устроился рядом с шофером

- Поехали! – скомандовал Аваз, и машина тронулась.

Николай понял, что его куда-то везут. «Бог даст, выпадет удобный момент, и он, избавившись от моджахедов, сможет на этой машине убежать от них к своим. По сидению и звуку мотора сразу догадался, что едут на «уазике». Он вспомнил, что еще во время учебы на гражданке научился управлять и этой маркой машины. Искорка надежды, что наконец-то может освободиться из плена, на какое-то мгновение зажглась, было в мозгу Николая. Но тут же другая мысль «Как со связанными глазами и руками справится с тремя моджахедами?» подавила и эту искорку. Это было пределом его мечтаний. И не более того.

Николай знал, что одно лишнее движение может стоить ему жизни, поскольку моджахеды были вооружены новейшими марками автомата Калашникова. Чего стоят эти автоматы, знал и сам Николай. Будучи солдатом мотострелковой воинской части, он был знаком со всеми марками оружия. И в случае необходимости мог пользоваться большинством из них. За ним в роте закрепили АКМ новейшей марки. И когда он увидел такой же автомат в руках Аваза и Хасана, сначала удивился, откуда у моджахедов такие автоматы. Подумав, понял, откуда: совершая набеги на военные колонны, блок-посты, расположения советских войск, они овладевали всем тем оружием, которыми располагал их враг.

«Глаза завязаны, руки связаны, чтобы никаких лишних движений не сделал!» – пронеслось в голове Николая. – «Чуть что, эти палачи сразу могут приставить нож к горлу. Не будет тогда нужды и в автомате. Да и потом, как я попытаюсь сделать лишнего движения при раненой ноге? Ползком далеко не уйдешь. Если все же удастся убежать от них, то самым благоприятным исходом может быть то, что покончу с собой. А что я видел в этой своей короткой жизни, чтобы свести с ней счеты?

После окончания трактористских курсов, некоторое время поработал по этой специальности и был призван на срочную воинскую службу. Теперь я здесь, в плену, а мои мать и отец, Вера, Наташа и сестра Валентина остались там. По словам матери, они там все глаза проглядели.

Правда, что в воинской части служили со мной еще двое моих земляков – Солдатенко Валерий и Читриков Виктор, но они остались там, в воинской части, в Багроме, а я попал в плен. Они тоже не знают о случившемся со мной. Не знают, куда я пошел, и что ранен в ногу и попал в плен.

Не исключено, что Виктор и Валерий узнали о случившемся. Может, в ту злосчастную ночь весь батальон подняли на поиск. Но ясное дело, что никто из сослуживцев не в курсе произошедшего с нами. Только старшина Андреев, пославший нас за коноплей, знал, с какой целью мы покинули расположение воинской части. Тот участок, на котором напали на нас, находится в трех километрах от нашей воинской части, за холмом, возле крепости Шери Бардухел. В аэродроме, при звуке мощных двигателей военных самолетов невозможно услышать отдаленный звук автоматных очередей. Кстати, в этом крае уже все привыкли к стрельбе, и никому нет дела до того, кто и откуда стреляет»

Николаю вспомнилось, что со времени приезда сюда он и писал письма домой, но ни разу не обмолвился и строчкой о своей службе здесь, в Афганистане. Всем солдатам и офицерам, несшим службу в Афганистане, КГБ неоднократно напоминал, не указать в письмах место службы. Письма читались и перечитывались специальными служащими, прежде чем рассылались по адресатам. Если же кто-нибудь нарушал эти инструкции, то виновные привлекались к ответственности. Хотя  адрес на конверте был заменен формулировкой «Полевая почта №27730 «А», специальные служащие в почтовых узлах связи знали точные координаты отправителя. Это означало, что не только родители, но и никто другой не знал, что Николай Быстров находится в плену у моджахедов, а его сослуживцев убили.

Уазик остановился. Его высадили и повели в дом. Он услышал людские голоса, журчание падающей откуда-то речной воды и с закрытыми глазами прочувствовал, что находится на равнинной местности, и где-то на этой равнине течет река. В эту секунду отчего-то вспомнил плотину могучей Красноярской гидроэлектростанции, находящуюся далеко от его родной станицы, но почему-то пришедшую Николаю на память. И вновь наплыли сладкие воспоминания о родине. Николай вспомнил, как летом они с Наташей как-то поехали туда. Да, кстати, Наташа сама заставила его поехать с ней в Красноярск. Пол дня они гуляли по аллеям и скверам Красноярска. А ближе к полудню отправились на ГЭС. Действительно, Николай увидел то, чего за всю свою жизнь ни разу не видел. ГЭС поразила его своей величественностью. По словам Николая, строители этого грандиозного сооружения проделали такую работу, какую нигде в мире никто не мог бы сделать. После этого путешествия любовь Николая к Наташе вспыхнула с удвоенной силой. «Кто знает, может, эта девушка, пылающая любовью к Николаю, таким способом хотела найти путь к его сердцу» – подумал Николай. Во всяком случае, как бы там ни было, после этого путешествия Николай еще сильнее привязался к Наташе. И он обещал ей, что в жизни не женится ни на ком другом, кроме Наташи.

- Ты хитрый! Может быть, и Вере такое же обещание дал? – вполне серьезно спросила Наташа, будучи в курсе отношений Николая и Веры.

- Нет, Наташа, – ответил Николай. – Богом клянусь. Да, говорил Вере, что люблю ее. Но не обещал связаться с ней узами брака. – желая оправдать себя перед Наташей, сказал Николай. – Сама знаешь, она опередила тебя и влюбилась в меня. Откуда мне знать, что ты своей красотой, красноречием, бойкостью и нравом поразишь меня? Да так, что я и голову потеряю перед твоей красотой, влюбляюсь в тебя по уши. Так и есть. В этой жизни кроме тебя ни на ком больше не женюсь. Дай Бог, вот отслужу армию, вернусь, сыграем свадьбу, будем счастливо жить! Два года пройдут незаметно, Наташенька!

- Сделаю все, чтобы ты выкинул Веру из сердца. Пока не добьюсь этого, не поверю ни одному твоему слову! – не сбавляя тона, сказала Наташа, хотя на душе рада была искренности слов Николая.

- Сама лучше меня знаешь, что и к Вере я не был особо привязан. Так, мимолетное увлечение. Как обычно привязываются друг к другу молодые сверстники из одного села, гуляют друг с другом. Так и мы с Верой. Ладно, если бы в это время ты не появилась, может, со временем мы полюбили бы друг друга, как я тебя сейчас. Но ты превзошла ее, околдовала меня, отняла меня у Веры. Своими волшебными глазами, красивыми бровями и ресницами, волосами ты смогла околдовать, влюбить меня в себя. Ты понимаешь, что на всю оставшуюся жизнь сделала меня рабом прекрасной, очаровательной Наташи?!

- Говоришь как поэт! Слова, полные любви, красивые, сочные, ласкающие слух. – выразила свое понимание Наташа. – Но на сердце у меня почему-то не спокойно. Оно мне подсказывает, что ты вот уедешь на воинскую службу и влюбишься там в какую-нибудь девушку, красивее меня. А я останусь несчастной. Нельзя ли поехать с тобой на службу? Скажи, почему девушек не берут в армию? А то и я поехала бы с тобой, не дала бы тебя другой девушке, чтобы ты остался моим до конца жизни. Хочу как моя тетя – твоя мать – стать самой счастливой матерью на свете.

Знай, Николай, что кроме тебя роднее, любимее для меня больше никого нет. Ни о ком другом больше не думаю и не мечтаю. Ты и только ты, Николай, можешь сделать меня самой счастливой женщиной на свете! И никто другой! Я эту свою мечту лелею днем и ночью, месяцами, годами. Не раз хотела отречься от тебя, но твоя любовь глубоко пустила корни в моем сердце. Я жить без тебя не смогу. Поэтому столько времени боролась, чтобы добиться взаимной любви. Как птенец куропатки, лелеяла в своем сердце любовь к тебе, сделалась твоей рабыней, а тебя сделала своим рабом. ….

- Вставай, паскуда! Вставай и сядь на ишака! – окрик Аваза прервал нить сладостных воспоминаний Николая. Да, это была лишь мгновенная слабость, которую он позволил себе. В следующий миг он вспомнил про висящую на волоске собственную жизнь, и вновь вернулся к реалиям сегодняшним. Он не понял, что говорит моджахед. Да и вряд ли  с завязанными глазами он мог бы куда-то идти без посторонней помощи. По тону окрика понял, что от него чего-то хотят. Сразу же чуть поднял от земли обе руки и спросил:

- Что мне делать?

- Оставь свое «Что, Что» и сразу вставай с места! – крикнул Аваз и поднял Николая за плечи, чтобы посадить на ишака. – Сколько тебя, негодяя, таскать нам на себе?!

- Что ворчишь, брат Аваз? – послышался голос Хасана. – Разве я не говорил, что еще есть время, давай прикончим его, скинем в какую-нибудь яму. Заклюют его там черные вороны, грифы и делу конец. А вы упрямо отказались. Теперь ворчите?

- Если таков приказ командиров, какое мы с тобой имеем право убивать пленного? – чуть сердито спросил Аваз. – Еще, брат, трудности впереди. Мы с тобой еще только у входа в ущелье Панджшер. До этого места нас привезли на машине. До Бозорака и Джангалака Панджшера еще далеко. Единственной дорогой вдоль реки нам не идти. Там на каждом шагу кафиры стерегут. Придется окольной горной тропой пойти в обход в кишлак. Благодари Оллоха, что нашли ишака и лошадь. Иначе еще двое-трое суток остались бы здесь с этим инвалидом. Вставай, приведи лошадей и двинемся дальше, – сказал Аваз, поднимая и ведя Николая к ишаку.

- Привяжи лошадей к тутовнику и помоги посадить этого урода на ишак. – дожидаясь, пока придет, Аваз попросил Хасана.

- Развяжи ему руки и ноги, а то не сможет садиться на ишака. – велел Аваз Хасану и тот быстро развязал ему руки и ноги и посадил на ишака.

Они молча двинулись в путь. В эту полночь вокруг было темно и прохладно. Путники, за день измотавшиеся от ходьбы и хлопот в дневную жару и пыль, как только окунулись в горную прохладу и свежесть, сразу почувствовали в теле бодрящую свежесть, усталость с них будто рукой сняло. Это и понятно было. Несмотря на свою усталость, Аваз и Хасан были еще полны сил. Тяжелая кочевая, полная опасности,  жизнь моджахеда сделала их бесстрашными, сильными и выносливыми, как волк. Так же как и те хищные звери, моджахеды тоже не признавали трудностей, обстоятельства вынуждали их всегда быть зоркими и внимательными. Однодневные, двухдневные тяжелые походы по горным тропам, таившим в себе опасность для жизни, им были нипочем. Они не знали, что такое сытость, не могли вспомнить, ели ли она когда-нибудь досыта и то, что желудку их угодно было есть. Не евши сутками, голодные, где бы не находились, будь то в горах, или на равнине, они могли неделями довольствоваться и куском лепешки, и горсткой сухих толченых плодов тутовника. И все это было для них делом обыденным, в порядке вещей, ибо иной жизни они не знали и не представляли себе, чего вовсе не скажешь о Николае. Росшему в относительном достатке и изобилии, Николаю такая жизнь была не то, что дико, но и невыносимо тяжко. Ему, впервые севшему на осла, двигавшемуся по горной тропе, каждое движение животного отдавалось невыносимой болью в его шатающейся раненой ноге.

От каждого очередного толчка животного ему так и хотелось крикнуть от боли, но страх, что в ответ он будет жестоко избит моджахедами, удерживал его от этого шага. И сжав губы, он заглатывал каждый очередной приступ боли. Кроме, как терпеть боль, в эту ночь иного выхода у него не было.

Они двигались всю ночь. До самого подножья Гиндукуша. По извилистым узким горным тропам. Мимо огромных горных скал, валунов. С завязанными глазами Николай всего этого не видел, а ощущал. Но он не знал, куда и зачем его везут. Интересная натура у человека. В любой ситуации, даже при смерти, хочет все видеть своими глазами. Потому, быть может, и Николая в эту ночь больше мучила не столько боль в ноге, сколько отсутствие возможности видеть, что творится вокруг него. В эти часы он готов был быть заживо похороненным, лишь бы сняли с его глаз повязку. Знал и понимал, что его спутники никак не согласятся снять повязку. Увы, он вынужден был терпеть и эти муки.

Ближе к рассвету привезли его живого в дом другого моджахеда, как и Аваз и Хасан. В кишлак Поранди, что находился чуть выше по ущелью Панджшер. После того, как гости постучались в калитку и окликнули хозяина, на голос вышел сам хозяин дома.

- Брат Киёмиддин, – обратился к нему Аваз. – Извини, что в это раннее утро побеспокоили тебя. С самого Багрома везем пленного кафира. Кроме тебя никого здесь не знаем. Потому постучались к тебе. Не знаем, какова обстановка в ущелье Панджшер. Хотим у тебя совершить намаз и попросить совета, что делать дальше. Всю ночь двигались сюда.

- К добру это. Добро пожаловать. Заходите в дом. – поздоровавшись с гостями, Киёмиддин попросил их пройти в дом. – О вашем прибытии я знал заранее. Молодые моджахеды сообщили, что на перевале Соланг добились успеха. Обрадовался очень. Прикажете, привязать и накормить лошадей? А другую лошадь не нашли, что пленного на осла посадили? – указывая на Николая, добавил Киёмиддин.

- Лошадь бы нашли. Да вот подумали и решили, что на этом пути ему удобнее будет на осле ехать. – сказал Аваз, – Зачем, кстати, ослу на лошади ехать? Этому ослу и этого осла достаточно.

- Этот кафир и этого осла испоганит. – вступил в разговор Хасан. – Смотри, мы слезли с лошадей, а этот осел все еще сидит.

- Не знаешь, что нога у него ранена? – напомнил Аваз, обращаясь к Хасану. – Давай, поможем ему слезть.

- Добро пожаловать! Заходите в дом, а я приготовлю вам воды для омовения, – сказал Киёмиддин и направился к дому. Аваз и Хасан вдвоем помогли Николаю слезть.

Уже рассвело. Дул легкий прохладный утренний ветерок. Аваз снял повязку с глаз Николая и вместе с Хасаном повели его в дом. А сами взялись за приготовления к утреннему намазу.