Глава XIV

Мурѓи шикастаболам роње ба осмон ку,

Дар рўзи бекасињо ёрони мењрубон ку?

Гар бар замин нињам сар, ку гўшаи фароѓат?

В-ар бар фалак гурезам, асбобу нардбон ку?

Раненная птица где путь в небеса,

Где ласковая подруга в дни одиночество.

Как ложусь где найти мне покой,
Как уйти в иной мир и как найти туда путь.

Конец осени выдался слегка холодным. По своему жизненному опыту жители кишлаков ущелья Панджшера хорошо знали, что по всем приметам зима в этом году наступит раньше обычного и будет холодной. Вместе с делами по хозяйству, они были заняты и приготовлением запасов дров на зиму. Знали, что, начиная с первых снегов до наступления Навруза, зима будет лютовать, и, чтобы выжить до весенней оттепели, им мучений не избежать, если заранее не запасутся дровами. Плюс к таким неудобствам, причиняемым природой, добавляло людям забот и хлопот и их нищенский уровень жизни, бедность, доставшиеся им от войны.

Окидывая взором всю окрестность, обнаруживая, что вокруг лишь одни горы, каменные утесы, скалы, да голая земля, невольно поражаешься той стойкости, с которой живут люди в этих кишлаках, и не один или два года. Если в былые годы относительного спокойствия, когда не было воин, люди спускались на заработки в долины, в другие кишлаки, города, чтобы запастись на зиму всем необходимым, то теперь были лишены и этой возможности.

Нет-нет, да вспоминали старожилы и притчу такую: Тысячу лет назад до правления Султон Махмуда Газнави, тюркские и мангитские интервенты называли ущелье Панджшер Кичкином. И с той поры осталось в памяти людей такое двустишие:

Ба Кичкин марав, эй писар, зинњор,

Ки суми самандат шавад пора пор.

Ки дарёи пурхашм дорад ситез,

Гиёње надорад ба љуз санги тез.

О молодец, не ходи в Кечкин никогда,

Копыта коня растеряется весь.

Что у бущующей реки намерение плохое,

Нет растений кроме острых камней

Местами, на берегах реки Панджшер, берущей свое начало с родников и снегов северо-восточного Гиндукуша и Бадахшона и спускающейся до самых низовьев, лишь небольшой кусочек земли люди очистили от камней, засыпали землей, обработали под свои огороды, засеивали пшеницей.  Соломы и сена, собранных с этих участков, хватило и скотине.

Кроме этого жители кишлаков сажали вокруг своих домов и плодовые деревья, пользовались их плодами. В холодную же зиму эти самые деревья спасали их и от лютых морозов, защищая вместе с тем и от жесточайших холодных зимних ветров. Так они и жили в своих низеньких глинобитных и каменных домиках.

Наблюдая за их хозяйством, их повседневной жизнью, поражаешься опять их стойкости. В этом ущелье, начисто лишенном любых условий для человеческой жизни, люди живут веками. Лишь прекрасный климат и чистейшая питьевая вода, которые имеются здесь, вот то единственное, что отличает ущелье Панджшер от других мест Афганистана, и которому могут позавидовать люди из других провинций страны. Может быть, это и удерживало жителей кишлаков в этом ущелье. И так веками прижились здесь люди, обрели себе родину и не могут себе представить жизнь в другом месте, пусть даже намного богаче, чем здесь.

Дорога, протянувшаяся вдоль реки Панджшер, единственная нить, связующая города и кишлаки юга Афганистана с северными провинциями. Гордый непокорный народ, живущий в этом ущелье, является единственной преградой на пути врагов, стремящихся к рудникам лазурита, находящимся чуть выше Панджшера и служащим населению источником их существования в трудные периоды жизни. И это не случайно. Своей ценностью здешний лазурит издавна привлекал внимание богачей и сильных мира сего. Кольца и серьги, другие дорогие вещицы, изготовленные из этого металла, пользуются особой популярностью у богачей, королей и других состоятельных людей мира.

Некогда основным занятием молодежи этих кишлаков была и охота. Им, молодым, тоже было, на кого охотиться. Много живности и дичи было в горах. И, ясное дело, у каждого дома были и охотничьи ружья, и кинжалы. Хорошо ими владели и пользовались. Бывало, что и в дни свадеб и особых торжеств устраивали соревнования по стрельбе.

Ущелье Панджшер узкое и тянется до ста километров. Двигаясь по нему, кажется, что острые пики горных вершин аж нависают над головой и вот-вот готовы сорваться. Каждый, кто с плохими намерениями ступает в это ущелье, никогда не останется вне поля зрения смелых и отважных молодых охотников, как свои пять пальцев знающих здесь каждую тропинку, скалу, с детских лет обученных метко стрелять.

Отличие населения кишлаков ущелья Панджшер от жителей других провинций заключается в том, что все они происходят от одной общей для всех семьи. Все они состоят между собой в родственных отношениях. Отсюда и их сплоченность, единство во взглядах и действиях, характере, их взаимное уважение, послушание старших.

Передавая все эти качества из поколения в поколение, они сохранили свою самобытность и не допустили, чтобы хоть чья-то поганая нога ступала и растоптала этот народ, его нравы и обычаи. И сами, сколько помнят себя, ни разу не зарились на чужое богатство, не шли оружием на соседние с ними кишлаки.

В тот пасмурный холодный вечер, когда небо заволокло черными тучами, Масъуд вызвал к себе Солеха Мухаммада и Хусайнхона из кишлака Бозорак.

- Солехджон, вместе с Хусайнхоном предупредите всех моджахедов, чтобы к утру были здесь. Есть весьма важный разговор. – обратился к ним Масъуд, как только они вошли в его землянку.

- Омир Сохиб, – Солех Мухаммад осмелился было возразить. – все нынче заняты покосом, уборкой урожая и находятся вдали от своих домов. Да и темнеть начинает уже. Как мы сейчас их всех найдем-то?

- Инструкции таковы! – сказал Масъуд. – Вы идите вдоль ущелья, сообщите их домашним. Они потом предупредят тех, кто на уборке. Пусть хоть до полночи, хоть до глубокой ночи. До утра они должны собраться. Это важно. Знаю, в нынешних условиях неудобно отвлечь людей от дел. Но мы вынуждены собраться. Нынче дорог каждый час. Можем и опоздать. Иного выхода у нас нет. В добрый путь! Да хранит вас Оллох!

Солех и Хусайнхон вышли из землянки Масъуда. Вдобавок к холодному ветру начал накрапывать и дождь.

- Было бы лучше, если бы вместо нас послал кого-нибудь другого. – сказал Хусайн, обращаясь к Солеху. – Только что вернулись из Соланга. Уставшие, разбитые, изможденные. Теперь опять в путь! Невезучие мы с вами, Солех Мухаммад.

- Ладно уж, чего мне жалуешься-то? Если не хочешь, почему не сказал самому Омиру Сохибу? – попытался успокоить друга Солех Мухаммад.

- Ему невозможно возражать. – оправдывался Хусайн. И подумав о чем-то, добавил: – Ладно, ничего страшного не будет, если еще ночь не поспим. Возьмем только лошадей. Раз уж так срочно, значит, и дело важное. А к трудностям нам уже не привыкать. Пошли, возьмем что-нибудь съестное и в путь!

Вернулись они под самое утро. Взглянув в окошко, увидели Масъуда занятым чтением Корана.

- Пока лучше его не беспокоить. – сказал Солех, сойдя с лошади, чтобы совершить утренний намаз. Хусайн тоже привязал свою лошадь к тутовнику и тоже пошел за ним.

Дождь перестал накрапывать. По-прежнему стоял густой туман. Сквозь густой пелены тумана стали просачиваться лучики солнца. Светало. Постепенно стали просматриваться жилища людей, рассыпанные по склонам ущелья и вдоль реки.

Закончив чтение Корана, Масъуд вышел из землянки. Узнал и о возвращении Солеха Мухаммада и Хусайнхона. Понял, что за ночь они намучились предостаточно. Успокаивал Масъуд себя тем, что они еще молоды и ночь, проведенная ими без сна, не так уж вредна их здоровью: «Перекусят что-нибудь, попьют чай, и усталость, будто рукой снимет» – подумал он.

- Заходите, Регистони! – обратился Масъуд к Солеху, и сам первым прошел в землянку. Минуту спустя он вышел оттуда и вместе со своими спутниками направился к кишлачной мечети.

По дороге в мечеть Масъуд вспомнил, что по законам ислама утренний намаз он должен был совершить в мечети вместе со всеми. Но из опасения, что еще темно, а до мечети было далеко, и не исключено, что враги готовят на него покушение, намаз совершил в своей землянке. «Нынче много врагов развелось у меня. – думал Масъуд. – Хотя и нахожусь я у себя на родине, осторожность не помешает в моем положении. Наверное, из-за таких вот опасений и этой ночью плохо спалось мне»: После вечернего намаза пошел проведать семейство дяди. Побеседовал с ними. И там долго задержаться не смог. Хотя целую неделю не был у себя дома, и туда не смог заглянуть, ходил в сторону Фархора и кишлаков, расположенных вдоль берега реки Пяндж, беседовал с людьми, поделился с ними своими планами. Вернувшись домой, хотел было эту ночь провести у себя дома, но мысль о готовящемся на него покушении не давала основания успокоиться, терять бдительность. Вернулся в свою землянку, и здесь же переночевал.

Эти мысли не давали ему покоя, возможности расслабиться хоть на какое-то время. Складывающаяся ситуация заставляла его быть предельно осторожным. Он понимал, какую тяжелую ношу ответственности за судьбы людей взвалил на свои плечи. Теперь он должен был заботиться о себе не столько ради своей личной безопасности, сколько ради безопасности населения всех кишлаков, расположенных в ущелье Панджшер. Люди надеялись на него, связывали с ним свою судьбу, свою жизнь. Чувствуя эту ответственность, он считал своим долгом заботиться и о них, думать и действовать так, чтобы ни в чем не ошибиться. И то, что он попросил всех жителей кишлаков переселиться в эту холодную пору в другие места, исходило не от каких-либо догадок и личной прихоти Масъуда, а здравый ум и точный расчет, основанный на достоверных сведениях, подсказывало ему пойти на такой шаг.

Неделю назад надежные люди донесли ему, что шурави готовят очередное, седьмое по счету, наступление на Панджшер. Узнав об этом, Масъуд потерял покой. Он вновь представил себе весь ужас картины предстоящего боя. Не знал теперь, как предотвратить это наступление. Мысленно задавался вопросами относительно причин такого поведения шурави и никак не мог найти им объяснений. Сослаться на подписанный и заключенный с шурави мир? Но и этот факт не мог сослужить ему утешением. Масъуд не верил этим бумагам, будучи на себе испытавший их силу и влияние, зная, на какие уловки и вероломство способен их враг.

«Не раз и не два, а целых шесть раз напали на это ущелье. Убили множество людей, разрушили их дома. Но кроме, как тысячи убитых и искалеченных солдат и офицеров своих отсюда вы ничего другого не смогли взять. – мысленно обращался к своим врагам Масъуд. Население Панджшера не преклонило перед вами колени, не стало вашим рабом. Наоборот, мы победили вас. Вы вынуждены были пойти на мировую, заключить мир с моджахедами Панджшера. Смогли захватить весь Афганистан. Но здесь, в этом захолустном ущелье, застряли. Вас, вершителей судеб людских, остановила, заставила преклонить перед собой колени всего лишь горстка молодых моджахедов! Вы не смогли сломать хребет Панджшера, Панджшер переломил вам хребет, опозорил вас на весь мир! Вы еще не знаете, что я в курсе ваших дел и знаю все о вашем предстоящем вероломном наступлении на Панджшер. Из достоверных источников знаю точно, что в этом наступлении вы задействуете немного немало 200 самолетов-истребителей, бомбардировщиков и вертолетов, 1200 единиц бронетехники, более десяти тысяч солдат и офицеров пехоты. Что ж, приходите, посмотрим, как река Панджшер будет наводнена людской кровью! Приходите, я жду вас! Приходите и знайте, что еще ни одна вражеская нога не прошла по этому ущелью на север Афганистана. Не пройдете и вы! Здесь вы найдете свою погибель! Пока кровь течет в моих жилах, не допущу, чтобы ваша нога ступала по могилам наших отцов и дедов. …» – такими мыслями Масъуд переступил порог кишлачной мечети.

Мечеть была полна народом. Имам-хатиб выразительно читал суры Корана, комментировал прочитанное. Все внимательно слушали его. Несколько человек заметили приход Масъуда и хотели, было встать, но Масъуд жестом руки остановил их. Чтобы не помешать им, Масъуд сел в углу и тоже стал слушать.

Закончив чтение суры, в знак благодарности за воздаяния, имам-хатиб вознес руки к небу, поблагодарил Всевышнего за ниспосланное и пошел навстречу Масъуду:

- Добро пожаловать, Омир Сохиб, в святую обитель Оллоха. Вы по-прежнему так же скромны, как и были. Было бы лучше, если бы прошли вперед. Извините, что, занятый чтением сур Корана, не заметил вашего прихода. – обратился к Масъуду имам-хатиб.

- Это вы меня извините, что из-за меня прервали проповедь.  – поправил Масъуд, вставая навстречу имам-хатибу.

- Это все к добру, Омир Сохиб! – заметил имам-хатиб. – Вы вовсе не помешали. Наоборот, порадовали нас своим визитом!

- Слава Оллоху, к добру это, домуллох! – сказал Масъуд. – Нас сюда к вам привело одно важное дело. Да простит меня Оллох, послал людей, чтобы собрали жителей Панджшера у меня. А к вам, как к своим односельчанам, пришел сам!

- Мы тоже рады видеть вас, Омир Сохиб. – сказал имам-хатиб. – Да хранит вас Оллох! Мы благодарны вам за то, что охраняете наш мир и покой. Молимся всегда за вас Оллоху! Да хранит вас Оллох! Когда к вам прийти? Прямо сейчас или чуть позже?

- Прямо сейчас. Пока из дальних кишлаков еще не пришли, вы успеете попить дома чай и прийти ко мне.

- Хорошо! – из уважения приложив руки к груди, сказал имам-хатиб и вышел вслед за Масудом во двор.

Во дворе его окружили односельчане. Интересовались его жизнью, бытом, заботящими его делами. Видно было, что Масъуда очень уважают, почитают за честь поздороваться, поговорить с ним. Оглядываясь по сторонам, обведя взглядом людей, Масъуд увидел одни знакомые ему лица. Это и понятно было. Детство, отрочество юность и молодые годы его жизни прошли в этом кишлаке Джангалак, в кругу этих вот самых людей. Седобородые старцы помнят его аж с младенческих лет. Прямо на их глазах и рос он, знал всех поименно, и с каждым из них что-то связывало его. Он не пожалел, что сам пришел пригласить своих земляков на собрание, а не послал кого-то другого.

Когда Масъуд пришел к своей землянке, там уже собралось много народу. Как доложили Солех Мухаммад и Хусайнхон, пришли не только моджахеды, но и седобородые аксакалы кишлаков, главы семейств, другая молодежь.

Сквозь пелены рассеивающихся туч просачивались лучики солнца. Было холодно.

«В горах, наверное, ночью шел снег, что так холодно» – подумал Масъуд. Поздоровавшись со всеми, Масъуд прошел в свою землянку и вышел обратно. Остановился на возвышении, чтобы всем было видно его, и обратился к собравшимся:

- Прошу прощения за то, что вынужден был потревожить вас в столь неудобное для вас время. И послужили тому причиной весьма веские обстоятельства, складывающиеся сейчас. Подумал, что решение возникшей проблемы невозможно без вашего согласия. Потому, не собрав и не побеседовав с вами, я не смогу решить ее!

Всем вам известно, что после долгих сражений и кровопролития, благодаря героизму ваших детей и братьев на полях битвы, мы заставили шурави заключить с нами мир, прекратить кровопролитие. Мы с ними договорились, что в течение года они не нападут на Панджшер. Однако не прошло и месяца, как мы с вами стали свидетелями того, как их самолеты и вертолеты бомбили наши кишлаки. Это свое вероломство шурави объяснили тем, что якобы по чьей-то ошибке нас бомбила авиация правительства Кормала. «Ладно уж, черт с вами!» – сказали мы им в ответ. Простив их, в этот раз мы поверили им. Но надежные люди сообщили нам, что шурави готовят очередное, крупномасштабное наступление на Панджшер. И в этот раз шурави вместе с правительственными войсками Бобрака Кормала намерены подавить, уничтожить все живое по всему ущелью Панджшер. А что это значит, мы с вами уже знаем по своему прошлому опыту. Они хотят убрать нас с вами с дороги, ведущей на север страны. После того, как уничтожат нас и захватят северные провинции страны, весь Афганистан будет в их подчинении.

Я и до этого знал, что шурави не оставят нас в покое. Поэтому какое-то время провел и на севере Афганистана. Там имел беседу с руководителями регионов, кишлаков, авторитетными людьми. Вместе с населением этих кишлаков создали там свои боевые укрепления. Просил их поддержать нас в этой нашей борьбе. И самое главное, попросил их, когда для нас наступят трудные времена, разместить в своих кишлаках население кишлаков ущелья Панджшер. Они согласились!

Сегодня настал тот день, когда мы с вами должны покинуть свои дома и отправиться в безопасные места. С датой наступления своих войск шурави определились. В срочном порядке вы должны покинуть свои кишлаки. Когда начнутся боевые действия, вам уже не удастся сделать это без риска для жизни.

Поэтому, убедительно прошу вас! Чтобы избежать печального конца, как можно скорее уберите урожай и в срочном порядке покидайте свои дома, кишлаки! Теперь я слушаю вас! – Масъуд замолк, обведя взглядом собравшихся.

- Омир Сохиб! – из толпы раздался голос старика Махсиддина из кишлака Аъноба. – Омир Сохиб, с первых дней войны жители кишлаков Панджшера выбрали вас руководителем фронта, и по сей день они находятся под вашей защитой! Вы и впредь являетесь нашим руководителем, и мы доверяем вам нашу судьбу! Оллох свидетель! Как вы скажете, так мы и поступим!

- Омир Сохиб! Мы все на вашей стороне, согласны с вами! – воскликнули другие из толпы.

- Вы наш предводитель и советник! Как скажете, куда скажете, так и сделаем, туда и пойдем! – поддержали другие голоса.

- До вашего прихода сюда, мы тут посовещались с командирами моджахедов и пришли к такому выводу. – вновь обратился к собравшимся Масъуд. – Прямо сейчас, придя домой, сообщите всем, чтобы начали приготовления к переселению. Кроме моджахедов в кишлаках никто не должен оставаться. Все должны на время покинуть свои дома! Шурави своими бомбами намерены перекопать все ущелье, не оставить в живых никого! Поэтому, чтобы выжить, кроме, как на время покинуть свои дома, мы другого выхода не нашли. Повторяю, дорог каждый день и каждый час. До наступления холодов в Панджшере кроме моджахедов никого не должно остаться! Заберите с собой все, что можете нести!

И еще одна, убедительная просьба. Обо всем этом никому чужому ничего не говорите. Иначе подлый и хитрый враг наш тоже не дремлет. Предпримет и свои хитрые уловки, чтобы обмануть нас с вами.

За пределами своих кишлаков никто из вас не останется без крыши над головой! Люди в других кишлаках временно приютят вас! Как я уже говорил вам, в течение одной недели я был в сопредельных с ущельем Панджшер кишлаках. Как гласит народная мудрость, друзья познаются в беде. Беседовал с аксакалами этих кишлаков, их руководителями, объяснил им наше с вами положение. Они все согласились приютить вас в своих домах. Если кому-то в чем-то будет трудно, обратитесь прямо к нам. Чем сможем, тем и поможем. Да хранит вас Оллох!

Масъуд замолчал. Он знал, что этой печальной вестью еще больше омрачит и без того тяжелое настроение жителей кишлаков. Но он прекрасно осознавал, что иного выхода при создавшемся положении нет. Мол, пусть на время поживут вдали от дома, хозяйства своего, но останутся живыми, нежели быть при своем хозяйстве, но с риском для жизни. А народ этот, судя по историческим фактам, веками жил в таких вот условиях и привык к таким лишениям и трудностям.

Он хорошо осознавал и другую истину: Раз уж народ этот доверил тебе свою судьбу, будь добр, оправдай его доверие.

Простившись с людьми, Масъуд направил свой взор на склон горы Мунджахар и увидел солнечный диск. Постоял так некоторое время, призадумавшись над чем-то, потом вошел в свою землянку, сел на табуретку. «Что еще осталось не законченным? – мысленно задавался вопросом Масъуд. – Раз уж моджахеды здесь, сегодня же надо поговорить с ними»

Даже при встрече с собравшимися жителями кишлаков Масъуд не мог сказать им все, что он думал и знал. Он знал, что и среди этих людей есть шпионы, подосланные к нему или шурави или людьми Бобрака Кормала. И если они узнают о его планах, то руководство армии врага обязательно примет какие-то адекватные меры, что может помешать ему, осуществить задуманное. Одной из характерных особенностей Масъуда как раз и было то, что он вплоть до последних минут перед началом какого-то дела мог держать тайну в строжайшем секрете. Даже от своих ближайших командиров. И этим его качеством восхищались не только его командиры, но и высшие офицеры во вражеском стане. «Тайна, которую знают двое, это уже не тайна! – не раз он повторял уже когда-то услышанную и знакомую фразу и всякий раз твердил своим подчиненным:  – Пусть каждый сверчок знает свой шесток!»

Как раз в это самое время он почему-то вспомнил и о пленном, который содержался у Киёмиддина и сейчас находился рядом с его телохранителями. Решил, прежде чем поговорить с молодыми моджахедами, поговорить с Исломиддином:

- Приведите ко мне Исломиддина!

- Ассалому-алейкум! – переступив порог землянки, Николай поприветствовал Масъуда на языке дари и остановился лицом к лицу с ним.

- Ваалейкум бар салом! Как самочувствие? – также поприветствовав Николая, спросил Масъуд.

- Слава Оллоху, самочувствие хорошее, Омир Сохиб.

- Говорят, научился читать и писать на языке фарси?

- Научился чтению «Алифбо» (Букварь), читаю «Чоркитоб» (Четверокнижие). Слава Оллоху, теперь упражняюсь в чтении Корана. Молюсь регулярно.

- Кто тебе помогает в этом?

- Дети акои Киёмиддина. Потом Солех Мухаммад прислал мне книги. – несколько смущенным тоном ответил Николай.

- Ручка, тетрадь ест?

- Да, есть, Омир Сохиб.

- Почему не вернулся в свою воинскую часть?

- По законам Советского Союза меня арестуют и посадят в тюрьму. Хочу остаться здесь, служить вместе с моджахедами. Слава Оллоху, принял ислам, стал мусульманином. Как говорят моджахеды, вы дали мне имя Исломиддин. Я с радостью принимаю это имя. И если вы, Омир Сохиб, разрешите, останусь с моджахедами.

- Я в курсе твоих дел, Исломиддин. – сказал Масъуд. – Скажу Солеху Мухаммаду, чтобы ты, как инструктор, обучал моджахедов владению оружием. Хочешь остаться с моими телохранителями? – серьезно спросил Масъуд. – Я все время испытываю затруднения из-за отсутствия переводчика с русского языка на дари. Если у тебя есть желание, вместе с тем, как будешь инструктором и моим телохранителем, будешь еще и моим переводчиком. Если когда-нибудь тебе это надоест, скажешь, освободим. Что на это скажешь?

- Что вы прикажете, то и сделаю. Буду служить и делать то, что вы считаете достойным для меня. – сказал Николай, как моджахеды уважительно приложив обе руки к груди.

- Иди, скажи коко Тоджиддину, чтобы выдал тебе оружие. И будь вместе с моими телохранителями. Поступил мужественно, благородно, тебе ответят тем же! Понял меня, Исломиддин? – спросил Масъуд.

- Я благодарен вам, Омир Сохиб! – сказал Николай и весьма довольный исходом беседы, вышел было из землянки, как Масъуд остановил его:

- Исломиддин, продолжай изучать Коран. Коран – послание Творца-создателя. Сказал, что регулярно молишься. Это правда?

- Да, Омир Сохиб. Молюсь регулярно. Да услышит мою молитву Оллох!

- Это хорошо. Я принес тебе книги. У себя на родине читал книги?

- Да, иногда читал, понемногу.

- Не понемногу читать надо, а заняться этим надо регулярно и больше. Чтение развивает мышление и мировоззрение. Бери вот эту книгу.  – протягивая Николаю книгу, сказал Масъуд. – Она напечатана на фарси. И читать тебе будет легко, и алфавит выучишь заодно. Горького читал, знаешь?

- Алексея Максимовича Горького изучал в школе, знаю.

- Здесь его произведения «Детство», «В людях», «Мои университеты». Солеху Мухаммаду отдал как-то «Избранное Гафиза», чтобы тебе передал. Бери у него, читай, выучи газели наизусть.

- Хорошо, Омир Сохиб. Гафиз – поэт высокого полета.

- Оказывается, знаешь его! Это хорошо. – отметил Масъуд, задумавшись. – С родителями переписываешься?

- Письма отправляю, а ответов от них не получаю. Скорее всего, мои письма до них не доходят. Не исключено, что представители советской службы безопасности перехватывают мои письма. Однажды у Киёмиддина получил письмо от командующего советскими войсками Бориса Громова. Он приказывал мне вернуться в свою воинскую часть. Мол, он гарантирует мне свободу. Я отказался. Я не верю им. Если вернусь, арестуют, лишат меня свободы. Вы добры ко мне, Омир Сохиб. Я никуда не хочу уходить. Если вы разрешите, останусь вместе с моджахедами.

- Да, они способны на любые подлости. – поддержал его Масъуд.- Надо искать пути и связаться с родителями, чтобы они знали, что ты жив и здоров. В этом мире человек живет надеждой. Кто знает, может, обстоятельства будут складываться так, что представится и такая возможность, и ты вернешься к себе домой, на родину.

Я в курсе всех твоих дел и твоего жизненного пути. Этот француз Кристоф де Понфилий своими фильмами прославил тебя на весь мир. Поэтому советское командование так забеспокоилось и ищет к тебе подходы. Важно, что ты благородный и мужественный человек. Оллох даст, представится возможность, отправлю тебя на родину. Тогда и жить будешь по-другому. Не случайно кто-то из великих писал как-то:

Кунад њамљинс бо њамљинс парвоз,

Кабутар бо кабутар, боз бо боз.

У каждого рода своё однородье,

Голубь с голубкой, сокол с соколом.

Еще об одном спрошу тебя. Ты только не стесняйся и говори правду. Какие чувства связывают тебя с дочерью Киёмиддина?

- От вас ничего не утаишь, Омир Сохиб. Одила влюбилась в меня. Она тоже мне нравится.

- Ее зовут Одила?

- Да, Омир Сохиб.

- Ты, действительно, благородный мужчина, Исломиддин. С таким благородным сердцем ты обязательно обретешь счастье. Готовься, сам засватаю ее тебе. Жизнь скоротечна. Да и возраст твой подходящий. Да еще чужестранец ты. Сколько мучений пришлось терпеть тебе вдали от родины, от родных и близких, в огне войны и кровопролитий. Кто знает, что случится с нами завтра? Если создашь семью, может, и наследник какой от тебя останется, след какой-то оставишь о себе.

- Омир Сохиб, я теперь не считаю себя чужестранцем,. Привык уже к этим местам, не мучаюсь никак.

- Кому ты это говоришь, Исломиддин? Мне тоже, как и тебе, когда-то пришлось скитаться по другим странам, вкусить этот горький хлеб. Знаю, это очень тяжело. До конца дней своих не забуду, как не смог присутствовать на похоронах матери. Ее хоронили, а я в этот день находился в Пакистане и не смог попрощаться с ней. …

Такими вот соображениями руковожусь, когда говорю, что сам буду женить тебя. Ты, Исломиддин, будешь счастливым человеком! Ладно, до свидания! Можешь идти.

- До свидания! – ответил Николай и, окрыленный произведенным впечатлением, вышел из землянки. Он был безмерно рад, что Масъуд засватает за него Одилу, и жизнь его потечет по новому руслу. Счастливее себя он другого более не представлял. До сегодняшнего разговора он считал себя полностью оторванным от родины, от родных и близких. Однозначно считал, что по возвращению на родину его сразу арестуют и посадят в тюрьму. И вспомнилась ему военная присяга, которую он принял:

«…Если я нарушу эту мою торжественную клятву, то пусть меня постигнет суровая кара Советского закона и ненависть трудящихся. …» Вспомнил текст присяги и ему показалось, будто только вчера он стоял в строю и с автоматом на груди в торжественной обстановке произносил эти фразы и подписывался под текстом присяги. И этот документ во время судебного процесса будет основным свидетелем, на основании которого гуманный суд Советского Союза вынесет свой вердикт.

После беседы с Масъудом что-то опять екнуло под грудью у Исломиддина. Он опять вспомнил свой родной Некрасовск, родителей, близких. Будто они заново родились для него. И вместе с тем, Исломиддин открыл для себя и нечто другое, святое, сокровенное: Никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах ему не забыть эти самые дорогие и близкие для него образы. Они всегда с ним.

Когда Масъуд освободил из плена и предоставил ему полную свободу выбора, Николай заново пересмотрел и сравнил свое нынешнее положение с тем, какое могло ожидать его на родине, если он примет решение вернуться туда. О суровости законов Советского Союза он знал не понаслышке. Ему сразу вспомнилась отчего-то страшная участь, постигшая военных заключенных городов Мари и Кушки Туркмении. Вспомнил и напрочь выбросил, было из головы и мысль о возвращении на родину. Но тут вспомнил и другую фразу Масъуда относительно представившейся возможности и складывающихся условий для его возвращения на родину. Как говорится, времена меняются, меняются и люди. Не исключено, что наступят и такие времена и будут созданы такие условия, когда его возвращение может быть вполне осуществимым делом, без каких-либо тяжелых последствий для него. Где-то в подсознании у Николая вновь вспыхнул огонек надежды:

«Так ведь кроме отца и матери, единственной сестры на этом свете у меня из родных больше никого нет. – думая, размышлял Николай. – Еще и любимая Наташа. Боже, с той счастливой беззаботной поры, что я провел на родине, сколько времени-то прошло? От родителей, от Наташи до сих пор ни одного письма не получил. А ведь каждый месяц пишу им и одноклассникам письма, а ответов нет. Может, из войсковой части отправили им письмо с извещением о моей смерти? Может, мои сослуживцы Валерий и Виктор сообщили моим родителям, что я убит? Но ведь о нашем выходе из расположения воинской части кроме старшины никто не знал, и никто ничего не ведает о том, что случилось с нами потом.

А Масъуд утверждает, что по фильмам француза Кристофа де Понфилия меня уже знают по всему миру. Действительно, Кристоф снял фильм о моем нынешнем положении, о том, что я думаю о войне в Афганистане. Неужто и его показывали в Советском Союзе? Пропади все это пропадом, главное, чтобы родители узнали, что я жив.

Нет, нет! Фильм Кристофа ни за что не будут показывать у нас на родине. Ибо в фильме этом – одно сплошное разоблачение грязной захватнической политики Советского Союза.  …» – такого рода размышления не давали Николаю покоя. А после беседы с Масъудом огонек надежды вновь блеснул перед его взором.

Нынче, вспоминая церемонию своих проводов в армию, Николай понял, что он по сравнению с тем периодом своей жизни возмужал, и теперь каждое слово матери понимает по-другому, как благословение: «Сынок! Береги себя при любых обстоятельствах! У меня кроме тебя больше никого нет на этом свете! Кроме тебя больше некому гроб мой нести!» Больно кольнула его сердце прощальная фраза матери. Будто само собой, как пленка кино, прокрутил в памяти все пережитое. И невольно пришел к выводу, что от самого прибытия в Афганистан до сегодняшнего дня он только и делал, что следовал наставлениям матери, благодаря чему и остался жив. А ради чего, он не счел важным размышлять про это, ибо все уже было ясно. «Мать! Ты великая женщина!» – восклицая, Николай мысленно обращался к ней.

… Теперь все свое время Исломиддин проводил рядом с Масъудом. С каждым днем он открывал в Масъуде человека необыкновенного, почтенного, заслуживающего уважения. Перед Исломиддином предстал не тот великий и прославленный полководец, о котором ходили легенды, которого уважали как свои, так и враги, а простой обыкновенный мужчина, каких тысячи. Но во много раз умнее, прозорливее других, глубоко разбирающийся в психологии и натуре людей, тактике руководства людьми, отлично понимающий тактику и стратегию ведения боя с противником, во много раз превосходящим его войско, как по численности, так и по боевому оснащению. Плюс ко всему этому, Исломиддин заметил, что не было и дня, когда Масъуд по какой-либо причине не совершал бы обряд намаза или откладывал бы его на время. В обращениях с людьми он был весьма прост, учтив и вежлив. Никогда не повышал голоса. Всегда был чист и опрятен. В одежде был скромен, и одевался как все другие моджахеды. Неприхотлив был и в еде. Питался простыми блюдами, какие всегда были под рукой. Часто ограничивался даже куском лепешки и пиалкой зеленого чая. Сколько помнил Исломиддин, не было и ночи, чтобы Масъуд дважды ночевал в одном и том же месте. По поступающим ежедневно сообщениям он понимал, что на него готовят покушение. Враг не дремал. Во вражеском стане намечались мероприятия, разрабатывались планы по его физическому устранению. И всякий раз коса их находила на камень, планы рушились. Благодаря четкой работе своих верных людей во вражеском стане, Масъуд всякий раз на один или два хода опережал своих недругов, заставлял их ошибиться, и террор не удавался. Он прекрасно отдавал себе отчет, что во имя спасения жизни людей, доверивших ему свои судьбы, не имеет права рисковать своей жизнью. Поэтому всегда действовал весьма осторожно, о своих планах и предстоящих делах ни с кем не делился.

По сложившейся раз и навсегда привычке, день свой он начинал с утренним пением петухов, когда солнечные лучи с востока  только начинали очерчивать гребни гор Гиндукуша. Совершив омовение и закончив обряд намаза, час с лишним проводил над чтением Корана. Завтрак его тоже был неприхотлив. Ограничивался лишь миской молока, пиалкой чая и куском лепешки. Затем начинался его рабочий день. Отдавал поручения, слушал отчеты командиров, совершал обходы участков, встречался с людьми. Так продолжалось до последних солнечных лучей. И всегда в кармане носил книжку с творением великих мыслителей Востока. Большей частью брал с собой «Избранное Гафиза».

Наблюдая за образом жизни Масъуда, Исломиддин тоже решил во всем следовать ему, ибо этого требовали сложившиеся обстоятельства. Все время находясь рядом с Масъудом, Исломиддин иначе жить и действовать не мог. Согласовывая свой образ жизни с Масъудом, он стал замечать, что с каждым  днем его поведение, его действия все больше становятся похожими на других моджахедов. Улучшается его самочувствие, здоровье. Выходило, что плен сказался в его жизни положительным образом. Заслужить доверие людей своего окружения это для Исломиддина означало остаться в живых. Моджахеды не только не убили его, наоборот, приблизили к себе. А сам Масъуд не только поверил, но и доверил ему свою личную безопасность.

«А ведь я, хотел того или нет, когда-то являлся врагом Масъуда. – делал выводы Исломиддин. – А этот человек своим благородством и мужественностью из врага смог сотворить друга. Может быть, и те стихотворные строчки, которые часто твердит Масъуд, сказаны не случайно:

Ба даст овардани дунё њунар нест.

Якеро, гар тавонї, дил ба даст ор.

Завоевание мира, это не ремесло,

Если сможешь, завоюй серце одного.

Да, человеческое общество помнит много воин и героев. Но такого, как Масъуд, умеющего прощать своего кровного врага и сотворить из него верного друга, по-моему, в истории такие случаи, если и были, то единичны.

Пока в моих жилах течет кровь, до конца жизни буду верен Масъуду, служить его идеалам, его религии. …»