Глава Х

Куњан дарахтаму ин кўдакон зананд ба сангам,

Ба ѓайри мева дар ин бўстон гуноњ надорам.

Дереву – старцу подобен я, дети бросают камнями, меня,

Кроме плодов никакой другой вины нет у меня.

Командующий сороковой армией Ограниченного контингента Советских войск в Демократической Республике Афганистан Борис Громов, вызванный Политическим Бюро ЦК КПСС в Москву, чувствовал себя не столь уютно, как хотелось бы ему. Он знал, что большинство членов Политбюро и вообще все руководители партии и государства не довольны ходом боевых действий в Афганистане. Рядовые граждане, потерявшие в этой войне своих детей, выражали свое возмущение случившимся трагическим последствиям. Не исключено, что не только его, но и министра обороны и председателя Комитета Государственной Безопасности СССР, многих командующих, имеющих отношение к войне в Афганистане, снимут с должностей. Особенно беспокоила всех участь, постигшая несколькими днями раньше войсковой части, дислоцированной в кишлаках Руха и Аъноба ущелья Панджшер. Здесь потери в живой силе были особенно велики.

Военные, направленные сюда, не справлялись с поставленными перед ними задачами и кроме, как убивать мирных граждан, ничего они не добились. Небольшие вооруженные группы, особенно моджахеды Ахмадшаха Масъуда, как кость в горле льва, раз за разом давали о себе знать, нанеся ощутимый урон советским войскам, как в живой силе, так и в технике. Вследствие таких частых стычек не хватало и авиации, предназначенной везти на родину цинковые гробы убитых солдат и офицеров.

Со дня ввода так называемого Ограниченного контингента Советских войск в Афганистан шли годы, а обстановка в этой стране никак не менялась в лучшую сторону. Наоборот, с каждым днем, неделей, месяцем оперативная обстановка становилась все хуже и хуже.  И этой войне не было видно ни конца, ни края.

По всему Афганистану орудовали  вооруженные группировки. Грабежам и убийствам не было предела. То один, то другой кишлак подвергался массовому террору. Вооруженные формирования всячески пытались поднять народ против вновь образованного законного правительства, так называемого демократического строя. Устои этого государственного устройства были под угрозой развала. В боевых стычках с моджахедами с советской стороны ежедневно гибли десятки, а то и сотни военнослужащих.

Чтобы в своем выступлении перед политическим руководством страны, особенно перед министром обороны и генеральным секретарем ЦК КПСС, не допускать каких-либо ошибок, Борис Громов, проведший эту ночь в своей резиденции, находящейся в войсковой части у дворца президента Афганистана в Кабуле, до самого утра ломал голову над составлением отчета Политбюро ЦК КПСС. Он хотел, чтобы речь его была лаконичной содержательной и понравилась всем собравшимся, и чтобы никто не мог придираться к каким-либо мелочам.

Самолет держал курс на Москву. Наблюдая сверху через иллюминатор за картиной горного пейзажа, вновь отдался своим размышлениям. Он вывел, что с первых дней, когда на эту землю со всей своей боевой мощью вступила советская армия, он, Борис Громов, до сих пор не знает, что такое покой, отдых и беззаботная жизнь. В последнее время на первый план у руководства советской страны проблемы Афганистана отодвинули на второй план все другие внешние и внутренние вопросы общественно-политической жизни страны. Говоря другими словами, афганский вопрос заметно подорвал авторитет Советского Союза в политических кругах Европы, Америки и мусульманских странах. Репортеры газет, радио и телевидения многих стран посвящали этой войне столько материалов, что уже не было и резона скрывать правду о ней.

Фильмы, снятые за последние пять лет Кристофом де Понфилием и распространенные в европейских странах, сообщили всему миру о той страшной трагедии, которую обрушил на голову афганского народа Советский Союз. Вспомнив имя Кристофа де Понфилия, Борис Громов почувствовал себя несколько неуютно. «Сколько не пытался задержать этого французского кинорежиссера, не смог. Он всегда в Панджшере и находится под опекой Масъуда. КГБ тоже не справился с ним. Этот негодяй ежегодно выпускает по одному или два фильма о наших боевых операциях в Панджшере и распространяет по всему миру» – размышлял Б. Громов. Ему вспомнилась и телепередача «Служу Советскому Союзу!», которую смотрел однажды вместе со своим помощником, генералом Варенниковым. Вспомнил и при одном только воспоминании ему стало плохо. То ли воспоминания эти были столь тяжелыми, то ли воздух в салоне самолета стал тяжелым, он почувствовал, что ему не хватает воздуха. Быстро расстегнув верхние пуговицы кителя, перевел дух и, чтобы быстрее избавиться и от дурных воспоминаний, через иллюминатор посмотрел вниз. По плывущим внизу горам Гиссарского хребта, окружившим столицу Таджикистана город Душанбе, по красивой архитектуре городских линий проспектов и улиц, по зеленому оазису, в котором утопал город, Б. Громов понял, что самолет давно уже пересек границу и находится на советской территории. Он успокоился. «Теперь может и мыслями собраться. Его самолету ничего уже не грозит. И до Москвы еще долго лететь. Будет и время подготовиться, как следует» – подумал он. Но как только оторвал взор от раскинувшейся внизу живописной картины, сразу в памяти всплыли сюжеты фильмов того же самого Кристофа-француза. Картины эти одна за другой промелькнули перед его взором. Особенно его раздражали откровенные признания русских военнослужащих, оказавшихся в плену у моджахедов и выступающих перед объективом кинокамеры. По одному из таких фильмов он узнал и о русском парне, рядовом Николае Быстрове, попавшем в плен к моджахедам и доставленном в Панджшер.

«Эти уроды раскроют все наши карты. Надо побольше проводить политзанятий среди солдат и офицеров, улучшить военно-патриотическую работу. – вывел для себя Б. Громов. И мысли его вновь вернулись к тому фильму. – Хорошо, что у нас в стране КГБ запретил трансляцию таких фильмов. Иначе народ узнал бы о судьбах своих детей. И это не сошло бы нам с руки.

Да, кстати, один рядовой военнослужащий, попавший в плен, может снести головы десяткам генералов и маршалов. Человеку, посмотревшему фильмы Кристофа, станут противны и правительство, и государство Советов. Сколько я не пытался освободить тех же пленных и вернуть их в свои воинские части, как назло, сами пленные не захотели возвращаться. И всякий раз свой отказ они обосновывают тем, что в случае возвращения по советским законам они все равно они будут привлечены к уголовной ответственности, и им грозит пятнадцать лет лишения свободы. Выбор их был однозначен: Уж лучше оставаться им в плену, нежели возвращаться на родину и быть осужденным. Если по логике рассуждать, они в чем-то и правы. Что делаем и какую выгоду мы ищем в этой богом забытой, нищей и обездоленной стране кроме, как потерять убитыми своих же детей? В чем провинились молодые русские, украинские, казахские, туркменские, таджикские парни, что из-за спокойствия чужого нам афганского народа лишаются своей жизни?

Если конкретно, то и мы с афганцами так и не поняли друг друга. Сколько мы им твердили, что нам нет дела до вашей религии, что мы хотим принести вам мир, помочь вам сделать вашу страну краше и богаче, как соседние с вами наши Таджикистан, Узбекистан и Казахстан, и вы тоже по соседству с нами заживете как эти народы. Увы. Со своей идеологией и политикой вторглись сюда мусульманские страны, Америка и другие страны из мира капитала, насаждали среди населения семена антисоветизма, снабдили их оружием и подняли их против нас. Вышло, что все наши старания оказались как горох об стену. Как все это объяснить политическому руководству страны? Они тоже, как и религиозные фанатики Афганистана, заражены коммунистическими идеями и никак не могут избавиться от них, понять истинное положение вещей.

Если уж за семь лет мы не смогли найти с афганцами общий язык, то не добьемся этого и в последующие годы. По-моему, никто, кроме самих афганцев, не сможет успокоить это воинствующее племя, в течение нескольких веков мракобесия, невежества и предрассудков воюющих между собой. Спокойствие и мир в эту страну может принести только здравый рассудок. Если есть здравый рассудок, и общество будет развиваться. В этой же стране девяносто-девяносто пять процентов населения элементарно неграмотны, не умеют даже писать и читать.

Наших солдат и офицеров привезли сюда, чтобы защитить вновь созданное правительство афганского государства, помочь им в построении демократического государства. И это при том, что само это государство по уровню своего развития находится еще на феодальной стадии развития. Здесь доминирует ислам, и государством в основном управляют религиозные деятели.

Ладно, скажем, что благодаря прогрессивному руководству ведущих сил страны свершилась революция, и у руля власти встали демократическая и коммунистическая партии, цель которых заключалась лишь в одном – продвижение Афганистана по демократическому пути развития, хотя и революцию-то в Афганистане совершил Советский Союз, извне, так сказать, насильно.

Выходит, не год и не два, а целых пятьдесят лет все помыслы руководства Советского Союза были направлены на то, как, какими путями и способами захватить Афганистан, разместить здесь свои военные базы, чтобы не допустить сюда американцев и англичан.

Строительство дорог и коммуникаций электростанций, домостроительных и мукомольных комбинатов, оросительных сооружений, аэропортов, обучение молодежи Афганистана в вузах Советского Союза, еще сотни других дел. И все это преследовало лишь одну цель – показать афганскому народу, политикам Афганистана, чтобы убедились воочию, что советские люди желают им мира и процветания. И что в итоге? Сегодня выступления одного муллы достаточно, чтобы игнорировать все сделанное Советским Союзом для этой страны, признать нас врагами ислама, убийцей афганского народа. Достаточно и намека, чтобы сбить этот народ с правильного пути. Если хоть один мулла скажет, что кафиры своими поступками хотят изгадить наши дома, разрушить веками установившиеся традиции, превратить Афганистан в страну кафиров, в ту же минуту толпа невежд готова встать на тропу войны с нами.

Предпочтительнее было бы, если бы вместо совершения революции, ввода войск, применения силы мы совершили бы революцию в умах самих афганцев. Всего этого советское руководство проигнорировало и, как следствие этой недальновидной политики, сколько же наших человеческих жизней полегло на афганской земле?

Кто знает? Впереди нас ждут бои, еще более кровопролитные, бессмысленные и бесполезные, чем все предыдущие. И меня вызвали в Москву, чтобы я отчитался перед руководством  страны о положении дел в Афганистане, чтобы обсудить наши дальнейшие действия. …»

Самолет стремительно летел в сторону Москвы, а Громов, занятый своими мыслями, дремал в своем мягком кресле. Видимо, вспомнилось ему еще что-то, что открыл глаза: «Стоп! Как же совершилась-то эта самая Апрельская революция Афганистана? – размышляя, он задался вопросом. – Шах Хафизулло Амин, как говорится, был свергнут. Вместо него на царский трон посадили Бобрака Кормала. Насколько осведомлен в этих делах сам Борис Громов, все эти перемещения и революция годами разрабатывались в секретных отделах КГБ СССР, Министерства обороны и министерства внутренних дел. И только потом ими же и осуществились. Сотни, тысячи советских шпионов, прикрываясь маской строителей и дорожников, переводчиков и помощников должностных лиц различного ранга, перебрасывались из республик Средней Азии и Центра в города и села Афганистана, чтобы наладить связи с местным населением, пропагандировать среди них советский образ жизни. Если вдуматься, это все было направлено на пользу этого же народа. Но не сидели, сложа руки и спецслужбы Америки, Англии и других стран, в том числе и мусульманских. На этой земле и они имели свои интересы. Делали все возможное, чтобы ослабить здесь влияние Советского Союза, направить ум народа в нужное им самим русло, самим занять образовавшееся пространство.

Захватив Афганистан, Америка и Англия получили бы возможность разместить здесь свои ракеты, нацеленные на города и села, военные объекты Советского Союза. С другой стороны, Афганистан граничит с Пакистаном, Индией и Китаем. И территория Афганистана как военный полигон как нельзя лучше подходит для захвата и этих территорий. Другого такого государства, как Афганистан, на других точках планеты вряд ли удастся найти.

По сообщениям, каким располагал Громов как командующий советскими силами быстрого развертывания в Афганистане, конгресс Америки выделил двести миллионов долларов, чтобы поднять народ Афганистана против Советского Союза. В том числе и на подготовку отрядов моджахедов в Пакистане и других арабских странах на борьбу против советских военных из числа афганского населения. И таких мероприятий было сотни, предпринятых американцами против нас. Все это позволило им направить против нас местное афганское население, организовать против нас терроры.

Вот в таких условиях, советский вояка, приходи и защити завоевания революции Афганистана и сумей объяснить этому войной замученному народу, что жить при социалистическом устройстве общества лучше и выгоднее!

«Этим утром, – улыбаясь, вспомнил Борис Громов. – проснулся от звука тысячи громкоговорителей Кабула, и одна мысль осенила меня: Разом тысячи громкоговорителей кричат: «Оллох Акбар!!!» И видишь, как простой люд  в возрасте от семи до семидесяти лет сквозь ночную темь пробираются по улочкам к мечети, чтобы совершить утренний намаз, поклониться своему Аллаху. И так эта процедура продолжается тысяча четыреста лет. И нет, чтобы Аллах услышал их, и на эту многострадальную землю ниспослал мир, покой, процветание, изменения в лучшую сторону.

Боже! Не где-нибудь, а именно в этом городе Кабуле видел, как моджахед со своей семьей вырыл на склоне холма углубление, подстелил соломой и стал там жить. И вся жизнь его пройдет в этой конуре. Значит, в этой же конуре родится и его потомство, вырастает, заводит свое семейство и будет жить дальше. При полном отсутствии элементарных жилищных условий, к которым мы привыкли в наших городских домашних квартирах. Не говоря и о соблюдении элементарных требований санитарии и гигиены.

Когда увидел, как, и в каких условиях, они живут, убедился, что в мире нет народа более многострадального, чем афганский народ. А мы пришли к ним с оружием в руках. Пришли, чтобы навязать им свой социалистический уклад жизни, не объяснив им, что это вообще за мироустройство, и чем оно лучше их быта. Мол, вот вам все хорошее, что есть и у нас, есть, что перенять. Все новое и лучшее. Вот и получается, что они и впредь, как и тысяча четыреста лет назад по первому зову муэдзина направляются в сторону мечети, чтобы выполнить святую для каждого мусульманина миссию – совершить намаз.

Руководство Советского Союза, учитывая фактор чужого вмешательства извне, опередило американцев и первыми, якобы по просьбе Бобрака Кормала, ввело свои войска в Афганистан. На самом же деле, ситуация развивалась так, как рассказал друг Громова, врач, исполнявший обязанности личного врача шаха Афганистана Хафизулло Амина:

- Однажды в полдень – рассказывал Дмитров. – в президентском дворце шаха Хафизулло Амина мне сказали, что шаху плохо, и я срочно должен осмотреть его. Взяв с собой коллегу Петрова, мы срочно пошли во дворец. Смотрю, вся царская свита сидит вокруг празднично накрытого стола и занята трапезой.

- Доктор, что-то нашло на шаха. Плохо чувствует себя. – сказал мне один из слуг шаха. Вижу, шаху что-то не по себе. Лицо бледное, сводит судорога, словно в предсмертной агонии. Он, вспотевший, весь бледный, пытался что-то сказать, но и слова толком выговорить не мог. Проверил пульс. Уму непостижимо было, что при таком пульсе человек мог оставаться еще живым. Когда проверял пульс, у него изо рта так дурно пахло, что до сих пор не могу забыть этот запах. Потом понял, что это был запах цианистого калия. Действительно, этот яд смертельный. В ту же минуту из соседней комнаты ко мне подошла дама и сказала, что супруга шаха в таком же состоянии. Оставив шаха, пошел к его супруге, надеясь хоть ей чем-то помочь. Смотрю, ее состояние еще хуже, чем у шаха. Капли яда текли уже изо рта и носа женщины. Подумал, что их отравил какой-то убийца, и, чтобы оказать им хоть какую-то помощь, вышел в прихожую. Петров тоже был со мной. Столовая шаха находилась на втором этаже дворца, а лекарства были в моем кабинете, на первом этаже. Не дойдя до середины прихожей, услышал гул моторов БТР. Удивился такой дерзости и безответственности военных в шахском дворце. Сделав еще три-четыре шага, услышал и автоматные очереди. Секунду спустя прямо передо мной возникли солдаты в масках и в советской военной форме. Подумал, что это солдаты из группы «Альфа» ворвались в царский дворец и ведут стрельбу. Что было сил, крикнул, чтобы в нас не стреляли. Мол, мы советские! Крик не помог. Видел, как сразили моего друга Петрова. Я бросился к нему, перевернул на спину. Входное отверстие на уровне левой груди и выходное со спины. Кровь хлестала вовсю. Остановить ее уже было невозможно. Петров умер на моих руках, не успев сказать и слова. До последних дней своей жизни не забуду удивленный взгляд и глаза друга, полные любви к жизни. Сколько стоял над его окровавленным телом, ошарашенный, уже не помню. Минут где-то через десять или больше, закончив на первом этаже, боевики «Альфы» поднялись на второй этаж.

- Помогите! Друга убили! Надо везти в посольство!.. – умолял боевиков, проходивших мимо меня.

- Нам нет дела до трупов! – сказал один из них в маске. Не обратив на меня никакого внимания, они покинули дворец. Я не мог оставить здесь тело друга. …

Утром следующего дня узнал, что военные нашей страны вошли в Афганистан, и в этой стране началась революция. Это убийство, кстати, и было началом той самой революции, которую задумали и совершили советские политики в Афганистане.

Вместо Хафизулло Амина на трон сел Бобрак Кормал. Это и есть «Апрельская революция» нового Афганистана.

По сообщениям средств массовой информации и утверждениям местного населения, Советский Союз привел Бобрака Кормала к власти и посадил его вместо Хафизулло Амина. Хафизулло Амин же был наемным политиком Америки. Он обучался заграницей, заграничными же политиками был посажен на царский престол, убрав с трона своего же руководителя по партии. Руками этого палача было казнено столько молодых прогрессивных людей страны, посажено в тюрьмы Кабула и Пули Хайри, сколько не было убито во времена правления ни одного из его предшественников. Смерть Тараки считают делом его рук, и до конца дней своих народ шлет этому тирану свои проклятия».

Самолет еще летел. Громов немного вздремнул. Кожаная папка, полная важных документов, выпала из его разжавшихся рук. Громов проснулся, поднял папку, положил себе на колени и вновь закрыл глаза.

В папке вместе с другими бумагами лежали и бумаги с текстом отчета Политбюро ЦК КПСС, копия плана предстоящих операций советских войск в Панджшере. После того, как командиры и военные советники в Кабуле обсудили и утвердили этот план, Громов вез его в министерство обороны СССР. Командующий, хотя и знал, что в самолете он в полной безопасности, когда папка выпала из рук, опасался, чтобы никто из спутников и охраны не знал о плане предстоящего нападения на Панджшер.

Как только Громов вспомнил о Панджшере, в его памяти вновь всплыл и образ Ахмадшаха Масъуда по кинофильму француза Кристофа де Понфилия. Француз снял Ахмадшаха Масъуда в его повседневной одежде, в гордой и мужественной позе. В том фильме Масъуд беседовал со своими моджахедами, направив взор куда-то вдаль. В эти минуты он действительно напоминал гордого орла, готового взмыть ввысь, покрыть огромное расстояние, чтобы добиться поставленной цели. Масъуд говорил на своем дари, и переводчик француз переводил его слова. Громов ничего не понимал в этом переводе, поскольку не знал ни дари, ни французского языков.

После того, как доставили Громову этот фильм, в первый раз он посмотрел его вместе со своими коллегами и военными советниками. Велел найти переводчика, чтобы точь-в-точь переводили ему каждое предложение. Из всех планов боевых операций, составленных и исполненных Громовым, больше ему запомнились операции, проводимые в Панджшере. И было отчего. Все операции проводились успешно, но только не в Панджшере. Действительно, моджахеды ущелья Панджшер со своим командиром Масъудом во главе, были как кость в горле Громова. Не повезло Громову ни в первой, ни во второй и ни в третьей операциях. Громов, сам непосредственно командовавший операцией, потерпел поражение и в этой, пятой по счету, операции. Операция в Рухе и Аънобе была шестая. И вновь фиаско. Полный провал. В этом бою моджахеды Масъуда еще при въезде в ущелье взяли в засаду передовую часть пехоты и бронетехники русских. Пользуясь своим позиционным преимуществом, они уничтожили большинство живой силы и бронетехники Громова. Уже с первых своих шагов техника и живая сила русских напоролась на мины моджахедов. Двигаться вперед хоть на метр, стало почти невозможно. Громов приказал атаковать позиции моджахедов сверху, вертолетами и истребителями-бомбардировщиками. Пехота и бронетехника отступили назад, предоставив авиации свободу в действиях – совершать налеты на вражеские позиции. Авианалет продолжался двое суток. Ни в одном уголке Афганистана Громов не встречал такого сопротивления моджахедов, как здесь. Солдаты и офицеры, да и сам Громов, думали, что после такого авианалета в ущелье не останется ни одной живой души. Но, как стало известно чуть позднее, кроме шестерых убитых моджахедов, находившихся на противоположном берегу реки, напротив позиций русских, никто из моджахедов не пострадал. Следствием долгих бомбометаний стало то, что были разрушены дома и постройки населения, живущего у входа в ущелье. Моджахеды же, укрывшись в своих убежищах, землянках под скалами, на склоне горы, без особой опаски для жизни, наблюдали за этим бесчинством русских.

Спустя два дня после налета Громову сообщили, что в ходе боевой операции в Панджшере советские войска потеряли тринадцать танков и БТРов и двести солдат и офицеров убитыми. После этой операции в течение недели он не мог успокоиться, поскольку до этого он ни в одной из проведенных операции не понес таких ощутимых потерь. По этому поводу он долго совещался со своими командирами и военными советниками. Но объяснений всему случившемуся он так и не смог найти, ибо он знал: Посылай теперь в два раза больше живой силы и техники на подавление сопротивления врага, всеми этими мерами потерянное уже не вернешь. После того, как завершилась операция и собрали тела убитых, Громов, хотя и находился далеко от места трагедии, в Багроме, в безопасности, весь горел огнем ненависти и гнева. Несмотря на то, что он был человеком военным, и, казалось, чувства в нем должны быть немного притупленными, ему, как и любому другому человеку, не чужды были и чисто человеческие чувства. Он глубоко переживал. Его сильно задевало и то чувство, что солдаты и офицеры погибали зря. Хотя он и выполнял приказы, спускаемый сверху, в случившейся трагедии он и себя в какой-то мере считал виноватым. И было отчего. Именно по составленному им плану и его приказу пришла в действие целая армия, вступила в бой и, как выяснилось позже, потерпела поражение.

Единственной целью советской армии в Панджшере было открыть путь в северные провинции Афганистана. Другой дороги туда не было. Громову, хотя до сих пор и ни разу не встречавшемуся с Масъудом, но знавшему его по сообщениям средств массовой информации и из рассказов самих афганцев, от своих консультантов, приходилось много слышать о нем, о его делах. И после очередной операции у входа в ущелье он понял, что Масъуд резко отличается от других командиров моджахедов, действующих в Афганистане. Громов стал опасаться его. Дерзость, с которой Масъуд вступал в бой с советским генералом, вынуждала Громова бояться Масъуда. Обладая таким мощным войском, Громов думал, что разом снесет с лица земли все войско Масъуда и одним марш-броском дойдет до самого Бадахшана, что означало завершение войны в Афганистане. Известное дело, что после этого не заставят себя долго ждать и медные трубы, и повышение в звании и высокие должности. Не исключено, что сочтут нужным присвоить и звание «Героя Советского Союза». Столкнувшись с Масъудом, все эти планы оказались не более, как мыльные пузыри, мечтой неосуществимой. В промежутке определенного периода времени все это превратилось в миф, кануло, как говорится, в мифическую Лету. Уж сколько бы не скрывал от своего командования численность потерь в боевой технике, потери в живой силе были настолько велики, что скрывать их было делом невозможным и преступным. Цинковые гробы, доставленные в Союз, на родину погибших, увидят все. Их невозможно будет спрятать от глаз людских. И это все будет на совести командующего.

С другой стороны, играет свою роль и множество средств массовой информации. Таких, как Кристоф де Понфилий, возвещающих по всему миру о боевых операциях, о потерях в живой силе и технике воюющих сторон.

Масъуд раз за разом одерживал победы, благодаря своим информаторам, внедрившимся в круг командного состава советских войск. Он заранее узнавал о наших планах и заранее готовился к боевым операциям.

Анализируя операции в Панджшере, Громов задался вопросом: «Операция была строго засекречена. Вплоть до последнего дня перед началом о ней знал лишь узкий круг людей. Откуда Масъуду удалось узнать о точной дате начала операции?» Анализируя свои ошибки, Громов пришел к выводу, что Масъуд в курсе всех его повседневных дел. Если бы не так, то и потери в этой операции не были бы столь велики. Громов также понял, что Масъуд, благодаря своей осведомленности, заранее, еще до начала операции, увел в безопасное место все население кишлаков, расположенных вблизи у входа в ущелье. А население верхних кишлаков оставалось в своих домах. Значит, Масъуд знал, что мы потерпим поражение у самого входа в ущелье.

Командующий советскими войсками в Афганистане генерал Борис Громов вынужден был признать в Ахмадшахе Масъуде достойного противника, великого стратега и тактика.

Тот факт, что его агенты действуют везде, в том числе и в генеральном Штабе – однозначно, факт бесспорный. Следовательно, прежде, чем запланировать очередную операцию, мы должны найти и обезвредить их, или …» – делал выводы Б. Громов.

… Уже с первых дней ввода Советских войск в Афганистан Масъуд предвидел предстоящие трудности. И для их предотвращения, чтобы выставить заслон перед врагом, превосходящим его войско в десятки, а то и сотни раз, искал, перебирал десятки вариантов защиты. Изучил также и труды советских полководцев. Знакомился с тактикой белорусских и украинских партизан, действовавших в годы великой Отечественной войны 1941-1945 годов. Сопоставлял их тактику с действиями своих моджахедов в горных условиях, перенимал их опыт ведения боевых действий. Вывод же напрашивался всегда один: ведение такой тактики боя никогда не подводило их.

С другой стороны, преимущество Масъуда основывалось еще и на том, что он действовал на своей земле, где он хорошо был знаком с местностью, пользовался и поддержкой местного населения. Плюс к этому, моджахеды ясно осознавали смысл своей борьбы, знали, за что воюют. И эти качества не могли не сыграть своей положительной роли в общем успехе моджахедов под командованием Масъуда.

Громов еще не знал, что предки Масъуда и население Панджшера живут в этом ущелье веками. И все это время они жили, скрываясь от нападений разбойников с большой дороги, защищаясь и закаляясь в борьбе и сражениях с грабителями, и всегда выходили победителями. Выжили. Часть населения работала и зарабатывала себе на пропитание на рудниках лазурита. Сегодня многие думают, что при захвате этого края, дороги и рудника люди лишатся и этого источника заработка, умрут. И, чтобы не допустить этого, моджахеды воюют с русскими. Люди, хотя все в основном неграмотные, не могли все же недооценить значимость этой дороги.

Другим побудителем массового народного волнения стал ислам. Начиная с первых дней своей сознательной жизни, кроме, как ислам, население не знало и не желало признать другой религии, ибо с именем Оллоха в ушах рождались дети, именем Оллоха умирали, ложились в гроб. Хоть мужчина, хоть женщина, от мала до велика готовы были вынести любую муку, даже смерть, но быть рабами, преклонять колени перед чужими – и мысли такой они не могли допускать. И нет силы, способной сломить свободолюбивый дух этого народа, подчинить его себе. С этим племенем можно говорить только здравым умом, а не силой и бряцанием оружия.

После долгих таких размышлений Громов вывел, что руководство Советского Союза, командующие советской армией, направив войска в Афганистан, тем самым обманули всех солдат и офицеров и как манкуртов приговорили всех к смерти. Выходило, отправляя их на верную гибель, сначала им в голову вдалбливали мысль о том, что они идут защищать родину-мать, как воины-интернационалисты, призванные защитить братский афганский народ. И что их задачей на этой земле является недопущение межплеменных распрей между самим афганским народом. А вышло все наоборот. Выходило, что невольно сами советские военнослужащие оказались втянутыми в боевые стычки с моджахедами. На самом же деле, основной целью руководства Советского государства было, во что бы то ни стало удержаться в Афганистане Ограниченному контингенту Советских войск, чтобы не допустить сюда вторжения американцев и других стран Запада, чтобы эти страны не разместили в Афганистане свои военные базы.

По истории Громов знал, что, начиная уже с первой половины XIX века, англичане пытаются захватить, подчинить себе эту страну.  И какими только средствами не пользуются, чтобы добиться своего. К примеру, у себя на родине англичане под видом мулл-исламистов обучали тысячи агентов и переправляли их в Афганистан. Чтобы войти в доверие местного афганского населения, англичанами проделана определенная работа и по обустройству городов и сел Афганистана. Построены жилые и административные здания, оросительные сооружения, открыты газовые месторождения, рудники полезных ископаемых. Но в силу того, что англичане не были мусульманами, население Афганистана не признало их своими. И последние муллы и муэдзины, подготовленные англичанами, покинули эту страну с отрезанными ушами и носами.

Американцы, чтобы ввести в Афганистан свои войска, до Средиземного моря привезли свое войско и готовы были вступить на афганскую землю, как их опередил Советский Союз. И под предлогом защиты завоеваний Апрельской революции советские войска вошли в Афганистан. И он, Борис Громов вместе с Махмудом Гореевым и Варенниковым, был назначен командующим стотысячной советской армии.

Громов, как и Л. И. Брежнев и министр обороны СССР Д. Устинов, принял афганцев как казахов, туркменов и таджиков Центральной Азии и поступил с ними так, как в свое время поступили с этими народами первые руководители советского государства – В. И. Ленин и И.В. Сталин: Если в самом начале завоевывания этих республик политика руководства молодой Советской страны была захватнической, то в последующие пятьдесят лет она была созидательной. Сплошная неграмотность населения, низкий уровень жизни абсолютного большинства жителей этих республик постепенно были ликвидированы. Народ зажил новой созидательной жизнью. Процветали города и села. И народ видел все это, благодарил Советский Союз за все эти новшества. Хотя еще в самом начале, когда в их селения только-только вступила нога большевика, и было убито много видных известных сыновей, оставшиеся в живых, на себе испытали добрые плоды прихода великого русского народа на их землю. Иного выхода при создавшемся положении у них и не было.

Но Афганистан есть Афганистан. Со своей историей развития, со своим укладом жизни. И не считаться с этим фактором означало быть обреченным на поражение. …- монотонное гудение мощных двигателей воздушного лайнера не мешало ровному течению хода мыслей советского генерала. Он был занят своими мыслями о войне в Афганистане. – Несмотря на все то, что было до этого, он разрабатывал план очередной, седьмой по счету, операции в ущелье Панджшер. И теперь ломал голову над тем, как реализовать свой план. Был уверен, что в Генеральном Штабе министерства обороны одобрят его план, дадут добро на очередное наступление. Но «Победит ли он эту небольшую группу моджахедов, численностью не более чем одной тысячи человек?» – вот в чем заключался главный вопрос. Эта мысль и не давала покоя Громову.

Никакой другой военный начальник, а именно он – командовавший сороковой Советской армией вот уже пять лет. – как никто другой знает цену побед и поражений здесь. Что было ему интересно, ни в одном из боев, проведенном Советскими войсками в Панджшере, они не одержали победы. Одно поражение следовало за другим. В чем заключаются наши ошибки? Каждый раз подчиненные в свое оправдание выдвигают десятки причин. Даже сам Варенников, на себе испытавший все ужасы Великой Отечественной войны, не может предложить лучшего варианта действий. После множества поражений и потерь вынуждены были согласиться на временный мир и прекращение огня. Что было в запасе средств и хитростей, использовали. И все безрезультатно. Не помогли ни вертолеты, ни современные боевые штурмовики – истребители. Вывели из строя огромное число транспорта и другой боевой техники. Почти две тысячи погибших солдат и офицеров. И большинство из них выходцы из рядовых, простых семей граждан СССР. Да, кстати, по одному два человека служат в воинских частях дети из семей высших чинов армии, властных структур государства. Но на горячих, ключевых точках, как Афганистан, нет ни одного из них. Пробегаю взглядом ежедневную сводку. Кто убит? Рядовой солдат Петров, уроженец Украины, село Слатино, отец – тракторист. Кого убили? Сидорова. Из Подмосковья, из г. Мурома. Отец – учитель. … Да, кстати, как звали того пленного в Багроме? Которого увели к Масъуду? Николай Быстров, кажется. Из села Некрасовск Краснодарского края. Отец – крестьянин. Каким путем освободить этого солдата из плена? Может, обратиться к Масъуду? … О, нет!!! Проклятие. Уже сколько стараюсь не вспоминать о Масъуде, почему-то никак не получается. Никак не могу забыть его образ. Масъуд! Масъуд! Видать, Богом предопределено мне Масъудоведение. Он вышел победителем в шести операциях. Как будет на этот раз? На этот раз я застану его врасплох. При помощи Юрия Владимировича мы с Масъудом договорились о мире и  временном прекращении огня. Теперь каким-то образом убрали и Андропова. Это был единственный человек, сумевший заключить с Масъудом мир. И теперь вот уже полгода, как не ведутся боевые действия, не везем в Союз цинковых гробов. Дальше что? Теперь у руля власти Горбачев. Масъуд надеется, что мы больше не нападем на Панджшер. Столько потеряли. Может, хватит? Когда очнешься, поймешь, что просчитался. И жестоко. На этот раз на голову населения Панджшера пошлю столько самолетов и вертолетов, танков и пушек, насыплю им столько снарядов и бомб, сколько Гитлер не сбрасывал на Сталинград.

Да, пусть Масъуд вспомнит Сталинградскую битву. Пусть дух его захватит, задохнется. Сверху донизу через сито пропущу все содержимое ущелья, чтобы потом веками здесь невозможно было жить человеческому роду. Мои предки сумели отомстить Гитлеру за гибель двадцати миллионов советских граждан. Моя же акция будет ответом за пролитую кровь советских солдат и офицеров в Афганистане.

Ты, Масъуд, единственный, кто смог в Афганистане преградить нам путь. со своим умом, проницательностью, военной прозорливостью и тактикой сумел противостоять нашей огромной и мощной армии. Всего лишь с сотней-другой автоматов и пулеметов Калашникова, гранатометов в руках горстки голодных, босоногих, грязных, оборванных, ободранных моджахедов, и победа над этой мощной армией обеспечена. Слава тебе, Масъуд! Прославленный грозный и мудрый панджшерский лев! Ты действительно смог поставить нас на колени!

Что делать? Война есть война. В ней есть и победители, есть и побежденные. И побеждает не тот, у кого больше сил и оружия, а тот, кто превосходит врага умом, прозорливостью, владеет тактикой и точным расчетом. Выходит, ты, Масъуд, в этом плане пока превосходишь нас. Да, на всех этапах войны в Афганистане я всегда находил нужные варианты, чтобы справиться с вооруженными бандитскими формированиями. Найду управу  и на тебя, Масъуд!

За все эти годы я не хотел встретиться лицом к лицу ни с одним моджахедом, ни с одним из афганских командиров. Мне противно даже смотреть в их рожи с длинными бородами. Но с тобой, Масъуд, встретиться хочу только после твоего поражения. Хочу посмотреть в твои орлиные глаза, панджшерский лев. Стоять тебе напротив и сказать, что я смог-таки отомстить тебе за пролитую кровь советских солдат и офицеров.

Из числа сотен высокопоставленных военных чинов, главнокомандующий вооруженными силами СССР только мне, генералу Громову, доверил должность командующего Ограниченным контингентом Советских войск в Демократической Республике Афганистан. И я вступил на землю Афганистана с намерениями установить мир и согласие на этой земле.

Увы, из-за своего невежества, вследствие вмешательства соседних мусульманских стран, Америки и Англии вовлекли нас в кровавую бойню. Сотни, тысячи молодых парней были убиты. Вынудили меня ввязываться в эту бойню, совершить великий грех убивать человеческое дитя, разрушить города и села.

Кстати, Масъуд, мы с вами, военнослужащие и моджахеды не виноваты в этой войне. Вся наша вина заключается в нашем с вами невежестве, тупости и неведении.

Основные же виновники всего этого – политики нашего государства и ваши муллы, сами всегда прикрывающиеся вашими и нашими спинами в своих фешенебельных отелях, дворцах, дачах, занятых торжественным времяпрепровождением, а нас толкающих на братоубийственную бойню. Да, это они направили нас сюда, на это дело, вооружив самым современным оружием, чтобы легче было убивать друг друга. Вспомни же, Масъуд, Рустама и Сухроба из «Шахнаме» Фирдоуси. Какую от этого мы будем иметь выгоду, Масъуд? Я – человек военный, принял присягу на верность служения своему Отечеству и вынужден идти этим путем. В случае отказа или неподчинения приказу тюремная камера мне уготовлена. Но ты же, Масъуд, свободен как горный орел. Как тысячи твоих сограждан можешь покинуть Афганистан, поехать в другие страны, зажить мирной жизнью. Я же никуда из своей страны не могу выехать. Политики, руководители страны меня найдут везде. И в лучшем случае или посадят в тюрьму, или в худшем – приговорят к расстрелу.

Мы с нашими солдатами и офицерами не хотим войны. Нас, можно сказать, привезли сюда не по нашей воле, а вы вовлекли в свою кровавую бойню. Мы всего-навсего игрушки в руках наших руководителей и политиков. Как хотят, так и будут играть нашими судьбами. Не жалея своей жизни, мы выполняем их волю. Одно только обидно: мы вступили на эту землю с мирными намерениями. Хотели, чтобы и вы, как соседние с вами туркмены, узбеки и таджики, зажили хорошо, построили себе новые города и села, освободились от нищеты. Оглянитесь. Все вокруг цветет. Соседние с вами народы живут полнокровной созидательной жизнью, в своих развитых странах. А по уровню жизни народ Афганистана находится на феодальном этапе развития. Даже еще хуже, чем феодальный строй. Разразившаяся война оттолкнет вас еще глубже в древние века мракобесия. Куда вы катитесь, господа?

Кстати, любой прогресс в развитии общества должен обосновываться не войной и кровопролитием, а развитием науки и техники. Вы, Масъуд, ни разу не бывали в нашей стране и не видели, как народы, в том числе и ваши единоверцы, живут и здравствуют в единой семье народов СССР. Разделяет же вас только река Пяндж. Да и река ни в чем не виновата. Ваш выбор жизненного пути определил вам вашу судьбу. Чтобы веками вы не избавлялись от воин и кровопролитий, такие же, как мы, чужестранцы, политики-иноверцы своей чуждой вам моралью и политикой загнали вас в тупик.

Вы постоянно погружены в пучину средневековых предрассудков, что теперь не в силах выбраться оттуда. Откройте глаза. Человечество давно покоряет космические дали, а вы из глубин прошлых веков не видите и не желаете признать все это. Иного выхода не вижу, да и я не способен вам помочь. Вы тоже, может быть, и не согласитесь со мной в этом. Чтобы своими глазами увидеть и убедиться в правоте моих мыслей, в ошибочности ваших взглядов, избранного вами пути развития, вам необходимо побывать в тех республиках нашей страны, где живут ваши же единоверцы,. Пожив в этих республиках месяцы, годы, сами убедитесь в правоте сказанного мною.

Да, Масъуд! Твоя вина и единственная твоя ошибка в жизни – это твое незнание, скорее, нежелание знать все это, признать эту жизненную аксиому, наше государственное устройство, реалии нашей сегодняшней жизни. Если вдуматься, и здесь нет твоей вины, поскольку у вас нет, и не было тех условий, путешествовать по миру, познакомиться с жизнью народов мира. Чтобы посмотреть, увидеть, как живут люди в нашей стране и в соседних государствах. И тогда ты изменился бы, в корне изменилось бы и твое видение окружающего мира. И тогда, наверное, понял бы, зачем, с какой целью пришли на твою землю Советские войска.

Теперь же, Масъуд, мы с тобой живем по разные стороны баррикад. Мы с тобой стали заклятыми врагами друг друга. Советским политикам не хватило прозорливости и мудрости, чтобы вас и подобных вам командующих привезти в Советский Союз, чтобы вы познакомились с нашим образом жизни, общественным укладом. Общему врагу нашему этот фактор сослужил свою службу. Ему удалось превратить нас в заклятых врагов. Теперь вы воюете против нас, обосновывая это тем, что защищаете свой дом, свою семью. И вы будете правы. Пока. Я же пока с планом будущей операции в папке лечу в Москву, к своему руководству. Министр и депутаты поддержат меня и вновь направят меня к тебе, против тебя. Посмотрим, кто окажется победителем на этот раз, кому улыбнется фортуна? Тебе или генералу Громову?»

Глава XI

Диле дорам, ки аз султон натарсад,

Зи банди кундаву зиндон натарсад.

Дили ошиќ мисоли гурги гушна,

Ки гург аз њай-њайи чупон натарсад.

Серцу моему не страшен султан,
Ни тюрмьмы, ни виселици боится мой стан.

Серце влюбленного как волк галодный,

А волку не страшен ни крики, не чабан.

Этот день и эта ночь для Одилы – красивой совершеннолетней девушки – были днем и ночью полными таинств и загадочных переживаний. До сих пор она ни в кого не влюблялась, даже ни на одного парня не смотрела влюбленными глазами. Она не знала, что такое «любовь». Знала лишь одно – наступит-таки тот день, когда ее согласно обычаям и традициям ислама могут выдать замуж за какого-нибудь парня. Как все девушки этого края, она тоже должна будет подчиниться парню, выбранному ей в мужья родителями.

На этой земле, где веками господствует религия, Одила, как и все другие девушки и женщины, не имеет права сама выбрать себе суженого. Все зависит от воли родителей, уповающих на судьбу. И кому судьбой предопределено быть ей мужем, родители, ближайшие родственники дают лишь свое согласие, и их воле Одила должна подчиниться беспрекословно, как должное. Будь ее суженый юношей или мужчиной-вдовцом, или даже стариком, Одила, как и все другие девушки и женщины, должна признать его как своего покровителя, хозяина, владыкой своей жизни, превратившись в его рабыню. И за всю жизнь этот муж как будет с ней обращаться, повелевать ею, женщина должна быть послушной. Это значит, что женщина при таком своем положении и в таких условиях жизни не имеет никаких прав и свобод. Она рабыня, не имеющая права сделать и шагу без разрешения мужа, не имеющая права даже косо смотреть на своего мужа.

Эти мысли молнией пронеслись в ее мозгу, когда в сердце внезапно вспыхнул доселе неведомый ей огонек, в миг охватил ее всю и какой-то сладкой болью там же осел.

В тот день, когда, подняв туловище, лицом к лицу с ней стояла змея, готовая вот-вот напасть и ужалить девушку, Одила решила, было для себя, что вот наступил уже ее конец и нет сил, чтобы убежать от змеи. И в эти самые мгновения Одила увидела за поднятым туловищем змеи Николая, делавшего ей какие-то знаки, похожие на «Стой! Не двигайся!» По тому, как Николай лежал на земле, девушка поняла, что он ранен и не может встать, двигаться. И, несмотря на всю боль в теле, выполз из дома, чтобы помочь, спасти ее. Когда со змеей было покончено, Одила хотела, было подойти к своему спасителю, припасть к его ногам, поблагодарить. Она знала: «Если бы не он, змея точно ужалила бы ее, и тогда в этом ущелье, где нет ни одного лекаря, этот укус был бы для нее смертельным. Но обычаи, сложившиеся веками традиции ислама, ставшие привычными, тысячи других наставлений, передаваемых из поколение в поколение, остановили ее, не дали ей подойти к Николаю. Хотя дома никого и не было, Одила не смогла сделать и шагу в сторону стонущего от боли Николая. Обидно было ей, но она ничего не могла поделать вопреки религиозным традициям, устоявшимся в течение веков в ее генах. Ей оставалось лишь дать волю своим слезам. …

Киёмиддин вернулся с покоса под вечер, точнее, после сумеречного намаза. Жена Хамида рассказала ему о случившемся с дочерью. И он направился к домику, где отдыхал спаситель дочери. Николай сидел в той же темной комнатке. Киемиддин зажег огонь в керосиновой лампе. В комнате стало чуть светлее.

Вглядываясь в лицо пленного, прижав обе руки к груди, Киёмиддин поблагодарил его за спасение дочери:

- Да благословит тебя Оллох за то, что спас нашу дочь от змеи! За твою доброту мы отблагодарим тебя!

Из сказанного Киёмиддином Николай ровным счетом ничего не понял. Но сложенные на груди руки и тон слов были красноречивее, нежели сами высказанная Киёмиддином фраза.

При свете лампы Киёмиддин перевел взгляд на дастархан. Увидев нетронутый кусок лепешки, принесенной им самим еще утром из соседского дома, Киёмиддину стало как-то не по себе, что крикнул:

- Шамсулхак! Эй! Шамсулхак!

У порога возник сын Киёмиддина.

- Сыночек! Если есть что-нибудь съестное, чай, неси! Этот молодой человек с утра ничего не ел. Да и я голодный.

Киемиддин встал, вышел из домика, направился к жене, возившейся у печи-танура.

- Мать Одилы! Что же вы, за весь день ничего не дали поесть этому бедному пленному?

- На обед сама у соседей попросила миску ряженки и отнесла ему. Дома же у нас у самих больше ничего съестного не было, чтобы класть в казан, сварить и отнести ему. Присланные тобой колосья зерна помолола и положила в казан, чтобы сварить далду. Как только сварится, подам и ему и нам самим.

Не сказав ничего, Киёмиддин пошел совершить омовение, чтобы приготовиться к вечернему намазу. Приятная прохлада вечернего ветерка, дувшего со стороны Хазорчашмы, что ниже кишлака, ласкало уставшее тело Киёмиддина. До слуха доносилось пение птиц и монотонное журчание воды в реке Поранди.

Закончив сумеречный намаз, Киёмиддин вновь зашел к Николаю. Ясно было, что после случившегося с дочерью Киёмиддина отношение членов этой семьи к Николаю в корне изменилось. И теперь они вовсе не боялись его, наоборот, что-то очень крепкое, близкое притягивало, связывало их с ним.

После того, как Хамида рассказала мужу о случившемся с дочерью и показала мужу убитую змею, Киёмиддин утвердился во мнении, что пленный шурави действительно благородный человек. И этому его решению было свое объяснение. За годы войны с шурави ему неоднократно приходилось видеть и убеждаться в мысли, что солдаты и офицеры шурави вовсе не желают воевать, настроены к простому населению весьма дружелюбно. Но они, вынужденные подчиняться чьему-то приказу сверху, выполняют лишь чужую волю. От этой войны рядовые солдаты и офицеры кроме, как быть убитыми и ранеными, не извлекут никакой выгоды. Выгодна она кому-то из высших эшелонов власти.

Поступок же пленного Николая вполне в духе человеколюбия и благородства, достойный уважения.

- Завтра собираюсь в Панджшер. – жестом сопровождая свои слова, сказал Киёмиддин, обращаясь к Николаю, когда Шамсулхак принес миску-табак с далдой и поставил на дастархан.

Николай понял, что хозяин дома куда-то собирается, и там намерен доложить и о нем. Николай хотел, было поблагодарить и Киёмиддина и членов его семьи за человеческое обращение с ним, но вспомнил, что в этом доме никто не понимает его русскую речь. Его тут же осенила другая мысль: Киёмиддин, когда благодарил Николая за спасение дочери, прикладывал руки к груди. Это значит, что он говорил «Спасибо!» Николай тоже приложил руки к груди, повторяя слово «Спасибо! Спасибо за все!..» Киёмиддин понял, что слово «Спасибо» это то же слово «Рахмат», только по-русски.

За все время своего пребывания в плену Николай впервые встретил такое с ним обращение и до глубины души был тронут таким обращением к своей персоне. Он впервые улыбнулся. Улыбка эта озарила его лицо, кровь пробежала по щекам.

- Приду в Панджшер, расскажу и о твоей доброте. Скажу, что ты не убийца, а спаситель, что ты очень мужественный и благородный человек. – сказал Киёмиддин, также сопровождая свои слова жестами, когда ложками ели далду из миски-табака. Николай понимал общий смысл сказанного, и был весьма польщен этим, благодарственно качая головой. Он был рад еще и тому, что если об этом случае узнают командиры моджахедов, то не исключено, что и их отношение к нему будет соразмерно степени поступка. Даже самым наихудшим вариантом будет и то, если они узнают, что отношение Николая к ним, если и не дружеское, то вовсе и не враждебное. Что он не палач и не убийца какой-то, а человек, не способный причинить, кому бы то ни было, вреда, не говоря уже об убийстве.

Уставший за день, Киёмиддин не пошел спать в свою комнату, а велел сыну принести курпачи, подушки и стелить им с Николаем в этой же комнате. Скоро тишину в комнате нарушало лишь спокойное и ровное дыхание его обитателей: И гость, и хозяин уснули сразу. …

Ночь была необычной только для Одилы. Поток долгих размышлений неподвластен был и силе сна. Чувства и мысли, всколыхнувшие сердце девушки, не давали ей покоя. Она, обуреваемая потоком этих мыслей, вовсе забыла и о сне. Переворачиваясь с боку на бок, она и не догадывалась, что это все не может ускользнуть от матери, лежавшей рядом и успевшей за свою жизнь пережить и такие чувства, какие волнуют сердце ее совершеннолетней дочери. Мать сначала сочла все это как следствие страха от встречи со змеей. И опасалась, как бы дочь не заболела какой-нибудь душевной болезнью.

Одила понимала, что это ее беспокойство может быть замечено и матерью. Потому пыталась заставить себя уснуть. Но сладкая сонная дрема никак не наступала, чтобы,  сомкнув отяжелевшие веки, отдаться воле сладких сонных грез. И всему этому виной был облик пленного Николая. «Полулежащий, с палкой в руке, его прямой взгляд, устремленный через туловище змеи прямо на нее, его каштанового цвета волосы, красивые голубоватого цвета глаза, его небритая борода» – все это и многое другое поплыло перед ее взором. Сравнивая все это с каким-то абстрактным образом, Одила неожиданно для себя открыла, что пленный очень похож на юношей из ее родного Поранди. Увидевший Николая впервые, не сказал, бы, что он заброшен к ним из далекого Шурави. Всем своим видом он, как две капли воды, был похож на Хисайна Мухаммада Сайида Панджшерского. Хисайн же дружил с ее отцом и часто приходил к ним домой.

«О, Оллох, как же судьба забросила его именно в наш дом, к моему отцу? – мысленно Одила карала себя за такую участь. – Правда, что и мой отец, как и все здешние молодые мужчины вместе с моджахедами находятся в подчинении Ахмадшаха Масъуда. Но таких, как мой отец, в Поранди – сотни. Аваз и Хасан пришли издалека, из Багрома, не к кому-нибудь другому, а именно в наш дом, к моему отцу. И как назло именно в этот день случилась эта злополучная история со змеей. Или, может, и это не простая случайность? Если бы не было этого пленного, змея точно ужалила бы меня. И не стало бы тогда меня. А я за доброту не могу даже отблагодарить его. Не могу ему прямо сказать, что тебя Оллох сам послал в наш дом, чтобы спасти мне жизнь.

Пусть, Оллох за доброту твою освободит тебя из плена и живого здорового вернет к твоим родным и близким. Кто бы ты ни был, какой бы вере не принадлежал, ты был послан самим Оллохом, чтобы спасти, подарить мне эту жизнь. Теперь всю свою оставшуюся жизнь я буду молиться за тебя, о посланник Оллоха!

Для меня встречаться и поговорить с тобой – великий грех по шариату. Но я хочу и мечтаю о том, чтобы припасть к твоим ногам и пожертвовать тем, чем смогу. Увы, кроме, как просить у Оллоха счастья для тебя, ничего я не смогу сделать для тебя.

Прости меня, о, пленник, что мы, девушки, в нашей стране не имеем никаких прав и свобод в действиях. Родиться здесь женщиной – это уже само несчастье великое наше. Знаю, всех великих людей на свете рожала женщина-мать. Но в нашей стране сама женщина-мать – великое несчастное создание творца! Желаю тебе всех земных благ!..»

Утром следующего дня Киёмиддин послал на покос жену вместе с детьми, сказав им, что сам отправляется в Панджшер и вернется домой, возможно, к полудню. Дома остались Николай и младший сын Киёмиддина Нурулло. Мать наказала Нурулло присматривать и ухаживать за пленным гостем.

Сначала Киёмиддин хотел, было и Николая взять с собой в Панджшер, посадив его на осла. Но после случившегося с дочерью и благородного поступка Николая, он подумал, что в Панджшере раненого Николая могут бросить и в зиндан. А там ему будет еще хуже. Не желая подвергнуть Николая этой участи, Киёмиддин воздержался от мысли взять Николая с собой: «Кого из себя представляет тюремный надзиратель Мушток, понятно всем. – вывел Киёмиддин. – С простреленной ногой, да еще при полном отсутствии каких-либо лекарств, при такой жаркой погоде рана может испортиться за одну неделю и не исключено, что легко можно и человека потерять. А Муштоку никого не жалко. Пусть, кафир и неверующий, но мужественный и благородный пленный солдат. Уж сколько дней гостит у меня, ни разу не замечал за ним ничего плохого. Пусть, хотя бы до заживления раны останется у меня. Потом, пусть забирают, что хотят, то и делают с ним» – заключил Киёмиддин. С такими мыслями он прибыл в Панджшер и первым же делом зашел к Муштоку.

- Аваз и Хусайн доставили из Багрома ко мне домой одного пленного шурави. – обратился Киёмиддин к Муштоку.

- Почему же мне не доставил? – спросил Мушток.

- Нога у него раненая, двигаться не может. Не смог привести. – ответил Киёмиддин.

- Ступай к Омир Сохибу, доложи ему сам! – посчитав лишним что-то добавить, крикнул Мушток и отошел от Киёмиддина.

Когда Киёмиддин поднялся на холм Сарича, над кишлаком Бозорак, солнце поднялось уже над горой. Подойдя к землянке Масъуда, он попросил у охранников разрешения войти. По давней сложившейся привычке, при встрече со своим давним другом и соратником по борьбе, Масъуд встал. После того, как они поинтересовались жизнью и бытом друг друга, Киёмиддин рассказал Масъуду о пленном солдате шурави и о приключившейся истории с дочерью.

- О пленном мне докладывали. Знал, что ты придешь ко мне.- задумчиво сказал Масъуд. – Раз уж такой благородный, пусть, пока побудет у тебя. Как только рана заживет, сам и доставишь его сюда. Но смотри, чтобы ничего лишнего не натворил. А здесь для его лечения нет никаких условий. – помолчав немного, Масъуд спросил Киёмиддина: – А дома у тебя как с запасами продовольствия-то? Самим хватает, что еще и этого пленного себе на плечи взвалил?

- Вот урожай собираем, будет немного пшеницы. – ответил Киёмиддин. – Пока живем тем, что Оллох пошлет.

- Так-то оно так. И мы не забудем о вас. Как только представится возможность, поможем. – сказал Масъуд, проводив и попрощавшись с Киёмиддином. И, вспомнив что-то, сказал на прощание:

- Завтра или послезавтра пришлю к тебе переводчика, чтобы узнать, кто он твой пленный, на что он годен. Может, и нам пригодится.

Киемиддин ушел от Масъуда весьма довольный. Обстоятельства складывались так, как ему хотелось.

«Пока закончу с покосом и молотьбой, рана на ноге пленного немного заживет. – думал Киёмиддин по дороге. – В таком состоянии, в котором он находится сейчас, было бы несправедливо сдать пленного Муштоку в зиндон. Если бы он был плохим человеком, не спас бы мою дочь от смерти»

Выйдя из землянки Масъуда, Киёмиддин направился в кишлак Бозорак, к своему давнему знакомому деду Сайёду Мухаммади, отцу Хусайнхона. Перейдя через реку Панджшер по висячему железному мосту, заметил мать Хусайнхона, тетю Бегим, с кувшином на плече направлявшуюся к своему дому. Хотя лицо старушки было закрыто платком, Киёмиддин узнал ее по высокому статному росту и мужской походке. Узнал и окликнул:

- Матушка, родная! Неужели больше некому было идти за водой, что сами пришли? – шутя, спросил Киёмиддин.

- Ой, это ты, родной Киёмиддин? – заметив Киёмиддина, остановилась и воскликнула старушка, поставила кувшин на камень. -  Еще с утра казалось мне, что кто-то должен прийти к нам в гости. Оказывается, не ошиблась. Невестка ушла проведать больную мать, а внуки еще малы, силенок им не хватает, чтобы воду носить. Вот и получается, что дома кроме меня больше некому. Идем, Киёмиддин, домой. – сказав это, старушка хотела было взяться за кувшин, как Киёмиддин опередил ее:

- Тетушка, дай я понесу. А вы идите вперед. – Киёмиддин взял кувшин.

- Что-то в последнее время редко стал заходить к нам, дорогой Киёмиддин. Как там твоя Хамида, дети?

- Слава Оллоху, все хорошо!

Девяностолетний дед Сайид сидел на веранде, на коврике и был занят чтением Корана, когда во двор вошли тетя Бегим и Киёмиддин. Увидев гостя, он встал.

- Добро пожаловать, порандиец. Сколько лет, сколько зим тебя не было у нас. Каким ветром занесло тебя к нам в эту трудную пору? Случилось небось что? Покойный отец твой часто навещал нас. Мы с вами давние друзья, Киёмиддин! Проходи, родной. Спрошу-ка я тебя, как живешь, как со здоровьем моих внуков?

Киемиддин поставил кувшин на землю и поздоровался со стариком:

- Слава Оллоху, дядя, пока все живы, здоровы. По одному делу пришел в Панджшер. Было бы неудобно уйти, не проведав вас. Покойный отец еще наставлял дружить с его друзьями и не забывать их. Я не забыл его наставлений.

- Да, сынок, память ушедших в мир иной священна. Будешь следовать их наставлениям, и жизнь твоя будет в радость.

Старик расстелил дастархан и поставил рядом чайник.

- Дядя, разливать чай – теперь за мной! – придвинув к себе чайник, сказал Киёмиддин. В двух мисках тетя Бегим принесла суп-ордбирён.

- Бери, Киёмиддин. Я еще не завтракал. Приготовленный твоей тетей суп-ордбирён достался нам с тобой. Давай, ешь. А заодно рассказывай, как ты там живешь?

- Слава Оллоху! Не успели отдохнуть от бомбежек шурави, как они наваливают нам на голову очередную головную боль. Что же нам остается делать, какая уж там спокойная жизнь? Слава Оллоху, оружие оставил дома, взялся за косу и иду убирать пшеницу.

- Как с урожаем в этом году? Хорош он? – спросил старик.

- Неплохой. Зерно сытое, полновесное. Из первого урожая невестка ваша сварила далду. Пробовали, так ничего, нормально.

- Дай, Оллох, вам благоденствия и хорошего урожая, чтобы дети не голодали. Будь проклята эта война! Разорила она всех. Так разве можно жить, Киёмиддин? – с горечью в голосе заметил старик. – Кончается мой жизненный срок на земле, а жизнь свою так и не смог прожить без воин. Кибитку, которую сейчас видишь, построили этой весной. Старую бомбой разрушило. Кое-как собрали камни, отстроили эти четыре стены, чтобы хоть крыша над головой была. Молю Оллоха, чтобы душу мою призвал к себе, чтобы не видел горя своих детей и внуков.

- Вы, дядя, слава Оллоху, еще полны сил и здоровья. Нечего вам о смерти думать. – тешил старика Киёмиддин. – Я пришел к вам еще по одному делу. На днях ко мне домой привели одного пленного шурави. Он ранен в ногу. Пуля, скорее всего, задела и кость. Хотел, было попросить у вас  немного мумии, чтобы залечить ему рану.

- Отчего-то ты пленного так зауважал, Киёмиддин? – недовольный таким поворотом разговора, заметил старик.

- Уважать-то не зауважал. Но парень он из себя вроде правильный. Омиру Сохибу тоже доложил все как есть. Он согласился со мной. Нога у него сильно ушиблена. Если привести и сдать, зиндона ему не избежать. А там его ждет верная смерть, человека потеряем ни за что. Хотя и враг, но парень он благородный. Жалко его. Как-никак, мы все рабы Оллоха.

- Разве это не те шурави, которые наших детей не жалеют? – спросил старик, не скрываю свою неприязнь к врагу. Потом, призадумавшись, смягчился, – Как-то из Файзабада Хусайнхон принес немного мумия. Сейчас спрошу у старухи, куда положила. – сказал старик и встал, направился в другую комнату. Вернулся сразу:

- Издалека пришел к нам. Было бы неуважительно, если бы ты ушел от нас ни с чем. Извини, что от одного слова «шурави» мне становится как-то не по себе. Да и как не злиться, когда всех мужчин в расцвете сил и молодежь они убили. Тетя Бегим в небольшой скляночке из под вазелина принесла и отдала Киёмиддину мумий.

- Отдашь ему вот столечко, размером с гороха, после вечернего намаза. – сказал старик. – Пусть кладет себе под язык, глотая выделявшуюся слюну. Обязательно поможет! – сказал старик.

Посылая благодарности Оллоху за ниспосланное, сказав «Омин!», все встали: Проводив гостя до изгороди, старик остановился, снял висевшую на ней бутылку и протянул ее Киёмиддину:

- Если рана в эту летнюю жару начнет гноить, используй и это лекарство.

По запаху Киёмиддин понял, что это Каролин, который используется для заживления ран скота.

Тетя Бегим протянула Киёмиддину кусок лепешки, сказав:

- Бери, сынок! Лепешка в пути самая верная еда, всегда пригодится.

И этот дом Киёмиддин покидал с чувством большого удовлетворения.

В торговой лавке кишлака Бозорак он купил два куска мыла и направился домой.

Придя к себе, Киёмиддин первым делом зашел к Николаю.

Когда Николай узнал, что он еще на некоторое время останется у Киёмиддина, его радости не было предела. При помощи Нурулло Николай снял свои бинты. Нурулло лил из кувшина воды, а Николай мыл ногу, очищая рану от прилипшей к ней грязи и крови.

Посредством языка жестов Киёмиддин объяснил Николаю, что вся семья сейчас на покосе. Мол, Киёмиддин тоже пойдет туда, на поле. Но прежде, чем уходить, он поставил ведро и кувшин с водой на солнцепеке. И через час-другой, когда вода разогреется, пусть Николай зайдет в баню и искупается, как следует. Сказав это, Киёмиддин положил рядом с Николаем кусок мыла. Потом раскрыл платок, взял кусок лепешки и протянул Николаю. Киёмиддин вышел из кибитки. Смысл всего сказанного Николай понял.

Вернувшись вечером с покоса, хозяева застали Нурулло и Николая за чтением алфавита языка фарси-дари. Выяснилось, что молодой человек, не желая сидеть без дела, попросил Нурулло принести ему карандаш и бумагу, а заодно и книжку какую-нибудь. Нурулло принес ему «Букварь». Николай уже успел вывести на бумаге и некоторые буквы, произнеся: «Алиф, бе, те, се», спрашивая у Нурулло, правильно ли он произносит эти звуки.

Чувствовалось, что купание и мазь пошли Николаю явно на пользу. Он теперь был убежден, что его вовсе не хотят убить. А хозяин дома – человек весьма благородной души. Не то, что Николая в тюрьму не отвел, более того, ухаживал за ним, чтобы он скорее выздоровел. Николай подумал, что для заживления раны, может быть, понадобится еще месяц. Кто знает, может, он останется еще с ними. Следовательно, ему необходимо, во что бы то ни стало, изучить язык и алфавит этого народа. Иначе ему будет очень трудно ужиться с ними. И чем скорее он освоит их язык и алфавит, тем лучше будет для него самого. Николай твердо знал и другую прописную истину: Чтобы жить с народом на равных, надо на равных знать и уважать его язык, культуру, нравы и обычаи. Сегодня фортуна ниспослала ему такую участь. И он обязан считаться с этим фактом. «Иного выхода нет. – подумал Николай. – думал, отслужу службу матушке-родине, а привезли меня в Афганистан. И приключилась со мной такая вот история. Сегодня я в плену, и никто из сослуживцев, родных не знает, где я, что со мной. Не могу даже записку какую-нибудь отправить в воинскую часть или Валерию Солдатенко и Виктору Читрикову. Если же об этом узнают моджахеды, меня в живых не оставят. Для них я враг, даже убийца. О каком уже письме домой или в воинскую часть может идти речь? Со дня прибытия в Багром шестой месяц, как не имею вестей ни от домашних, ни от любимой Наташи. А, может, в воинской части сочли меня убитым и домой отправили письмо с таким содержанием? Кто знает, если в воинской части узнают, что я попал в плен, может, примут какие-то меры для моего освобождения?»

Время было за полночь. Но сон все еще не мог одолеть Николая. И так не только этой ночью. Предыдущие тоже ничем не отличались от этой. С первого же дня плена Николай коротал ночи таким вот образом: В мыслях, размышлениях, анализах, выводах. И вспоминалась ему былая жизнь. Он жил, как говорится, не тужил. Вольготно, как птица вольная. В кругу семьи, в компании отца, матери и сестры Валентины. Он был единственным сыном в семье. Его все любили, ласкали, лелеяли. В семье все было для него. Ни в чем он не испытывал нужды. Стал механизатором, в селе – почет. Мечтал сыграть свадьбу, соединить судьбу с любимой Наташей. Родители тоже одобрили его выбор. Николая призвали в армию. «Наташа все еще ждет весточек от меня. Что с ней? – мысленно спросил себя Николай. – И все разом ушло в небытие. Для него нет теперь ни того райского Некрасовска, городка Усть-Лобинск Краснодара, ни тепла родительского дома, ни чистой искренней любви красавицы Наташи. Доведется ли еще раз увидеть ее. Боже, что и кому я плохого сделал, что ты лишил меня всего этого и разом превратил мою жизнь в сплошное мучение? На этой земле, как сам вижу, люди живут как в рабовладельческом обществе. Это страна, где абсолютное большинство ее населения неграмотное, лишено электричества и техники, нет промышленных предприятий, страна, где вовсю господствует над всеми религия. Чего ожидать от всего этого? Безработица и бродяжничество, войны и кровопролитие, отсутствие школ, радио и телевидения и еще сотни других проблем, от решения которых зависит и благополучие населения страны.

Правда, что вера народа в Аллаха и пророка ислама велика, и свое благоденствие и разруху, процветание и голод, даже войны и убийства народ признает как нечто ниспосланное Всевышним. Предрассудки настолько глубоко пустили корни в сознание людей, что женщина – первоисточник человеческого рода на земле – лишена здесь любых человеческих прав.

Где, в каком уголке земли, вы видели, чтобы члены одной семьи где-то на склоне горы выкопали бы себе жилище, расстелив вместо ковра солому, жили бы себе спокойно, как люди рожали бы своих детей, растили и воспитали бы их, продолжили бы род людской? И так до конца дней своих. Куда уж им до уютных роскошных домов, ресторанов и театров, бань, коттеджей и дач – всех достижений цивилизации?

Боже, некоторые из этих людей годами не моются, не видят и куска мыла. Что это за жизнь такая? По-моему, только в Африке жизнь такая же нелегкая, но и там люди живут лучше, чем здесь.

Меня, попавшего в плен, жизнь превратила в раба таких вот людей. Вчера, когда увидел, что жена Киёмиддина не на тарелке и не в миске, а в цинковой коробке из под патронов к АКМ месит тесто, страшно стало за них. Единственная в доме более-менее подходящая посуда – эта  «миска». Да и та досталась им от наших солдат, не раз нападавших на это ущелье и в качестве трофея оставившим здесь ящики, коробки из под боеприпасов. Нет, чтобы хоть деревья какие посадить вдоль берегов рек, построить себе заводы и фабрики, чтобы зажить по-человечески, обустроить свою жизнь.

От рождения до самой смерти знают лишь оружие да войны и кровопролитие. И война теперь стала единственным средством существования. Только куда, до каких пор, с какой целью они несут этот крест, неизвестно. Мне, видавшему и жизнь другую, теперь приходится терпеть все это. Другого выхода нет. Чтобы выжить, надо терпеть муки и боли, победить смерть.

Вдобавок ко всему этому, Советский Союз намерен превратить эту страну в свою военную базу, а Америка ищет пути вытеснения Советских войск отсюда и себе подчинить Афганистан. Моджахеды же оказались между молотом и наковальней, и нет им спасения от воин. Они воюют с шурави, но вместе с тем внутри самого Афганистана действуют сотни, тысячи враждебных друг другу группировок. Словом, в каждом кишлаке, городке действуют свои командиры и генералы-самозванцы. И они сами вольны решать судьбы людские. Я же – пленник моджахедов, подчиняющихся Ахмадшаху Масъуду, пользующегося среди других группировок особым авторитетом. Даже советские командиры признают в нем большого стратега и тактика, и только его считают единственным смелым и бесстрашным моджахедом. …»

Одила была рада поступку отца. Она была довольна тем, что до полного своего выздоровления пленный остается у них дома. Она теперь будет готовить ему еду, кипятить чай. И в отсутствии родителей она может теперь понаблюдать за ним. Одила еще сама не догадывалась, что чувственно уже привязана к нему. Девушка, не знавшая еще, что такое любовь, не понимала и не могла себе представить, что доброта, спасшая ее от укуса змеи, посеяла в ее сердце семена любви, и эти семена теперь дают свои всходы. И с каждым днем все глубже становятся их корни в ее нежном сердце. Недалек и тот день, когда эти чувства превратятся в чувство огромной любви и всецело охватят ее своими щупальцами, выпутаться из которых уже будет невозможно.

Она была молода, стройна и красива. В том возрасте, когда молодые влюбляются, не отдавая отчета своим чувствам. Она была влюблена, сама еще не замечая того.

С того мгновения, когда она, стоя лицом к лицу со змеей, увидела Николая, изготовившегося ударить палкой змею и направившего свой взор в сторону Одилы, она уже не могла забыть его притягивающего  к себе взгляда. И перед сном, и во сне, и в то время, когда она была занята домашними делами – днем и ночью его образ был перед взором Одилы. И это несмотря на то, что он – пленный, смертельный враг ее самой, ее родителей, населения ее родины, всех мусульман, и видеть его лицо – уже страшный грех, что мусульманин, столкнувшийся лишь взглядом с кафиром, уже запятнан и не видать ему рая. Но что делать Одиле, что ее сердце не желает признать все это. Она мысленно падает перед ним на колени, признавая себя побежденной силой чувств, любви. И признает это всем своим существом, готовая быть рядом с ним, его пленницей, связать с ним свою судьбу, дальнейшую совместную жизнь. Вспомнив песню, услышанную когда-то по радио в исполнении таджикского певца, она тихо запела:

Моњи кишвари руси, майли мазњаби мо кун,

Ё биё мусулмон шав, ё маро насоро кун. …

Края русского луна, прими ты нашу веру,
Иль стань мусульманкой, иль поменяй нашу веру.

Строчками песни она успокаивала вспыхнувшую в глубинах сердца страсть любви.

Одила знала, что девушке-мусульманке нельзя выйти замуж за иноверца, что это запрещено исламом. В этой стране девушка не имеет права выходить замуж за любимого без родительского благословения. Так, что же делать?

«Может, это все плод моей наивной девичьей фантазии? – не найдя ответа на свои вопросы, вновь и вновь она мысленно спрашивала себя и задумывалась. – Через несколько дней эти мысли наверняка улетучатся, испарившись.»– решила, было она. Но нет. Долгие ночи коротала она только и мыслями о Николае. И как только рассветало, она искала возможность хоть на минутку увидеть Николая, хотя бы через щель в калитке»

О чувствах, обуревавших сердце дочери, через неделю узнала и мать. Хотя сама Одила и словом не обмолвилась о своих сокровенных чувствах, материнское сердце само догадалось, какие страсти бушуют в чувственном море сердца дочери. Вначале мать и виду не подала. Подумала, что это наивная девичья фантазия бурлит в сердце дочери, и что скоро пройдет, улетучится. С каждым днем, наблюдая за поведением дочери, убедилась в обратном. И мать решила: Если не пресечь, потом будет поздно. И кто знает, какие еще беды может навлечь на них любовь дочери. Срам не то, что на весь кишлак, а на всю округу. «О, Оллох, упаси! Это еще что за несчастье, что занесли в мой дом Аваз и Хасан из Багрома? – страшилась и мысленно спрашивала себя Хамида. – Разве не могли отвести пленного в другой дом, к кому-нибудь другому? Взяли и доставили сюда, к нам. Видно, уж судьба так распорядилась. Ничего не поделаешь. Уж лучше с дочерью поговорить, оградить ее от бесчестья».

Этими мыслями теперь она проводила ночи и дни напролет. И тайком от всех следила и наблюдала за дочерью, чтобы она не натворила чего лишнего. А заодно убедиться в правдивости своих догадок, чтобы потом основательно поговорить с дочерью.

На четвертый день, после полуденного намаза, когда солнечные лучи перевалили за дом и своими тонкими лучиками, пробивающимися сквозь проем в двери вовнутрь, освещали комнатенку где лежал Николай, Хамида заметила, как Одила прошла к той комнате. Оглянувшись по сторонам, она прижалась к проему в двери и так постояла. Не издав и звука, Хамида продолжала наблюдать за дочерью. Так продолжалось где-то полчаса. Мать не выдержала все-таки. Отошла, обошла дом и крикнула:

- Одила!.. Дорогуша!.. Где ты? Иди вымой посуду!

Одила, довольная тем, что мать не заметила ее, быстро прибежала, собрала всю посуду и направилась к речке. Мать сочла удобным поговорить с дочерью на берегу. Взяла миску, подошла к дочери и устроилась рядом.

- Доченька, после обеда ты где была столько времени?

- Здесь была, на заднем дворе. – ответила Одила, немного смутившись и опустив голову.

- Скажи матери, родненькая! Чем занята была ты все это время?

- Заготавливала дрова для танура, мамочка. – ответила Одила, еще ниже опустив голову от смущения. И было отчего. Уж сколько она себя помнила, не могла вспомнить, чтобы хоть раз соврала матери. А тут такой случай, что невольно вынуждена была соврать. И знала, что от умных проницательных глаз матери ничего не возможно утаить.

- Врать научилась, доченька? Видать, повзрослела? – также спокойно спросила мать. Одила молчала.

- Думаешь, мать не знает, что ты делала в течение этих получаса на заднем дворе, не знаю о твоих сердечных тайнах?

Одила, занятая мытьем посуды, по-прежнему хранила молчание. Краска смущения залила ее лицо, она еще ниже опустила голову и теперь не смела даже голову поднять и смотреть матери в глаза.

- Что, в Поранди парней-мусульман хороших мало, что влюбилась в этого круглого кафира?! Или веру нашу хочешь осквернить?!

Уже не способная сдержать затаившуюся злобу, Хамида решила выплеснуть наружу всю накопившуюся за эти дни желчь на дочь:

- Знаешь, доченька, до чего может довести нас твой поступок? Тебе-то уж позор будет обеспечен. Но своим поведением ты нас всех, аж до седьмого колена, втянешь в эту грязь! Думаешь ли ты обо всем этом? Знай, отец до сих пор еще не справлял свадьбу ни одному из своих детей. Ты – первая и старшая среди детей, наша надежда! О своих братиках, об авторитете отца подумала хоть? Или тебе наплевать, что и сама опозоришься, и других втянешь в этот позор, сровняв с земной пылью? Не дай Оллох, узнать об этом соседям, односельчанам. Отрекутся они от нас, забросают камнями! Из-за тебя нам не будет жития здесь! Ты осознаешь, что делаешь-то? Что молчишь, отвечай!

Одила и слова не смогла вымолвить против воли матери. Прикусив губу, вся побледневшая, она сидела, также опустив голову, также монотонно продолжая мыть посуду. Видимо, гнев матери еще не остыл, что она заговорила вновь:

- Увидев, что ты ночами не спишь, вся какая-то рассеянная, сама не своя, подумала, что это все – следствие того страха, который причинила тебе змея. Оказалось, что это  вовсе не так, ты влюбилась. Да, еще в кого, спрашивается. В пленного кафира, которого завтра или послезавтра, может быть, уведут убивать! Влюбилась в убийцу своих же земляков, соплеменников, единоверцев! С тобой-то ладно, но мы-то в чем провинились, что нас позоришь?

Так и знай, доченька! Если отец узнает, проклянет тебя! И не видать тебе потом ничего хорошего от жизни! Я же вырежу те груди, молоком которых тебя поила и растила! Понимаешь ли ты смысл всего сказанного мною и содеянного тобою? – сказав это, мать дернула дочь за руку, притянув к себе. Только сейчас Хамида заметила, что по молчаливому и бледному лицу дочери текли струйки слез. Это, видимо, сильно подействовало и на мать, что сразу смягчилась, замолкла, вспомнив: За всю жизнь ни разу она так не обращалась с дочерью. Она понимала: Влюбленному сердцу не прикажешь, как поступать, что делать. Влюбленные действуют по велению сердца, а не здравым рассудком. Уж сколько не пытайся наставлять влюбленного на путь истины, он будет действовать по указанию своего сердца. А сердце уже отдано другому, не подвластно приказаниям и указаниям. Хамида прекрасно понимала, что сердцу не прикажешь, но что поделаешь, если среда, в которой они живут, не признает никаких чувств, прав женщин, какими бы они величественными ни были. И не считаться с мнением окружающей тебя среды в их положении означало бы преступить пределы дозволенного исламом, пределом греховности. Что скажут люди? До сих пор никто и слухом не слыхал, чтобы девушка-мусульманка выходила замуж за неверного, кафира, да еще за убийцу своих же соплеменников, вопреки желаниям своих же родителей. Да, были и такие девушки, которые наперекор воле родителей убегали со своими влюбленными из родительского дома. Но такой девушке впредь дорога в родительский дом была закрыта навсегда. Теперь она не смела смотреть в глаза своим родным и близким. И если родителям доводилось встречаться с непослушной дочерью, то ее подстерегало лишение жизни. Эти обычаи и устоявшиеся веками традиции хорошо знала и сама Одила, и ее мать.

Хамида была первой женщиной, узнавшей о ее сердечной тайне. И она теперь была в шаге от этой истины, горькой для нее правды жизни. Мать упрекала дочь, уговаривала ее отказаться, забыть, заглушить пробудившиеся чувства, пока они полностью не завладели ее умом. Мол, у Одилы есть еще время опомниться, осознать всю трагичность последствий своего поступка, ведущему ее к позорному концу – к смерти. Да, Одила знала, но непослушное сердце диктовало ей свою волю. «Пусть, ее убьют, повесят, разрежут на куски, но она влюблена теперь в раненого пленника, быть может, уже приговоренного к смерти. Одила, до сегодняшнего дня не знавшая, что такое свидание с любимым, не знавшая, что такое быть влюбленной, не взявшаяся за руки с любимым человеком, не вкусившая сладости первого поцелуя, все свои самые дорогие чувства теперь связывала с этим неверным кафиром. Да, Одила любит. И не любить она уже не может!»

Мать вынуждена была сказать дочери все это, чтобы избежать печальных последствий такой любви. Мать понимала, что теперь огонь любви дочери будет гореть еще ярче, сильнее, что теперь ее невозможно будет остановить.

Мать и дочь все еще сидели у речки. Постороннему наблюдателю могло показаться, что мать помогает дочери, учит ведению домашних дел. А дочь, как послушное дитя, слушает наставления матери, понимая, что все сказанное потом пригодится и ей.

Одила, как и ее мать, какое-то время училась и в школе. Умела читать и писать. Хорошо знала о правилах этикета шариата ислама, осознавала свое нынешнее положение, понимала всю трудность сложившейся ситуации. Точнее, допускала и мысли, что ее чувства к пленному кафиру – это вещь, несовместимая как с моралью ислама, так и со сложившимися у них традициями.

Главная вина Одилы заключалась в том, что, находясь в глуши гор, кроме четырех стен, реки, односельчан и гор вокруг она больше ничего не видела и не знала. И о ценностях человеческой жизни и всего мира она судила лишь по понятиям правил жизни горцев и требованиям шариата (законам) ислама. И не более того. Повлияло на ее мировоззрение и радио, ежедневно передававшее какие-то интересные для ее слуха и ума передачи. Это все не могло пройти бесследно. На все окружающее Одила смотрела по-своему, образно говоря, открытыми глазами сердца.

Она была таджичка по национальности, и ее родным языком был дари-фарси. Волны своего сломанного радиоприемника она настраивала на волну радио столицы Таджикистана, города Душанбе. И большей частью Одила слушала передачи таджикского радио. Судя по содержанию передач, выступлению артистов, она понимала, что жизнь там, в соседней стране, другая, лучше, свободнее, нежели у них. Потом Одила стала замечать, что занятая домашними делами, она большей частью поет те же песни, что услышала по радио.

Может, далеко не последнюю скрипку в перемене мироощущений Одилы сыграло и радио. Она была тронута той жизнью, какой жили ее подруги в соседнем Таджикистане. И чувства, возникшие и воспылавшие к Николаю, в этом плане воодушевляли, вдохновляли ее, невзирая на все преграды, которые учинял ей образ жизни, сложившейся за тридевять земель от того Таджикистана, где юноши и девушки живут свободной, вольной жизнью. Теперь ей казалось, что свою жизнь она не может представить без Николая.

- Что с тобой, какая муха тебя укусила, Одила? Почему плачешь, слезы льешь? – видя плач дочери, спрашивала Хамида, жалея, что так повела разговор с дочерью. А Одила отвечала все тем же молчанием. И это раздражало мать. – Что хорошего ожидать тебе от того кафира, что так влюбилась в него? Неужто он околдовал тебя? Ладно, убил змею, что хотела нападать на тебя. Ну, и что из этого? Какой еще подвиг совершил он, что ты так втюрилась в него? Будь на его месте любой другой, поступил бы так же. Да и не такой уж он, чтобы влюбиться в него. Ты, глупая, понимаешь, что если отец узнает, убьет вас обоих. Хватит слезы лить! Умойся и иди домой! Не приведи Оллох, если еще натворишь чего-нибудь и нам на голову беду накличешь! Дурные мысли выкинь из головы! Еще не время тебе замуж выходить! Если Оллоху угодно, с такой красотой, какая у тебя, сотни молодых парней будут просить у тебя руку и сердце! Вставай, иди домой, сама вымою посуду! Вечером отец придет, отправим тебя в Кабул, подальше от этого черта!

Одила встала и пошла вниз по речке. Умылась и вошла в дом. Хамида вымывая остаток посуды, все еще мыслями была занята дочерью. Она искала выхода из создавшегося положения, перебирала все возможные варианты, чтобы не навлечь на семью какую-нибудь беду. Мать хорошо знала, что достаточно одной оплошности и по всем близлежащим кишлакам расползутся недобрые слухи и их семью сочтут как семью неверных, кафиров.

Николай, еще не знавший о тех чувствах, какие питала Одила к нему, был занят своими мыслями. Довольствуясь кусочком лепешки, он был благодарен этой семье за заботу и уважение, какое оказывали ему. Дети – Шамсулхак, Парвиз и Нурулло – тоже стали привыкать к нему. Между ними протянулась какая-то невидимая нить, привязавшая их к этому пленному. Всякий раз, когда они находились дома, приходили к нему, учили его алфавиту фарси, повторяли вместе с ним изученные слова и фразы. Чуть позже Николай стал просить Киёмиддина, чтобы тот учил его читать и заучивать наизусть суры из Корана.

То отношение, какое оказывала семья Киёмиддина пленному, Николаю пришлось по душе. С другой стороны Николай прекрасно понимал, что в его положении ему ничего и не оставалось делать, кроме как изучать язык, культуру и традиции этих людей. В среде и условиях, в каких оказался он, один неуместный поступок мог стоить ему жизни. Ясно осознавая свое положение, будучи в здравом уме, он вовсе не желал себе плачевного исхода. И действовал он так, как подсказывал ум.

С высоты осознания им этой истины и смотрел Николай на свое нынешнее состояние: жизнь сама состоит из переплетений взлетов и падений, горестей и радости бытия. Ради всего этого и рождаются люди, и ради всего этого надо жить. Во что бы то ни стало. Падая и вновь вставая, находясь на краю гибели, он думал только о жизни, мечтал, боролся за жизнь. И пока он жив, надежда остаться живым, бороться за жизнь остается с ним. Где-то в подсознании у него теплилась и другая потаенная надежда, служившая опорой, ради которой он и боролся за существование. Это были самые родные и дорогие для него существа на земле – его отец, мать, единственная сестра и горячо любимая красавица Наташа, ожидавшие его там, далеко за горами Афганистана, в далеком селении в Краснодаре. Николай по-прежнему жил надеждой, что когда-нибудь, в недалеком будущем, он вернется-таки живым здоровым домой, они с Наташей справят свадьбу и заживут счастливой жизнью.

Глава ХII

Шаби торику бими мављу гирдоби чунин њайил,

Куљо донанд њоли мо сабукборони соњилњо?!

Тёмная ночь боязнь волни ураганов,

Как знать наше состояние оставшимся на берегу.

В северных провинциях Афганистана жизнь людей протекала намного лучше, чем в Панджшере. Затяжная война, своими когтями обхватившая огромное пространство, начиная с окраин узбекского города Термез, охватив и афганские города Мазори Шариф, Кабул, перевал Соланг и ущелье Панджшер, еще не успела дойти до этих провинций. Война захлебнулась в Панджшере. И виной тому были моджахеды Ахмадшаха Масъуда, стеной вставшие на пути советских войск и афганских правительственных сил.

Масъуд хорошо осознавал, что заключенный с шурави шестимесячный мир о прекращении боевых действий – лишь временное затишье перед большой бурей. Единственной целью шурави было усыпить этой акцией бдительность моджахедов, заставить их поверить им, чтобы крупномасштабным, во много раз мощнее подготовленным наступлением подавить моджахедов, как своей внезапностью, так и своей мощью.

Зная об этом, Масъуд считал своим долгом поступить так, чтобы свести к минимуму потери, как среди населения кишлаков ущелья, так и среди моджахедов, как следует подготовиться к этому крупномасштабному наступлению шурави. Выходило, что, узнав об истинных целях шурави, предложивших и заключивших этот временный мир, этот период стал подготовительным не только для шурави, но и для моджахедов Ахмадшаха Масъуда.

Масъуд прибыл в Андароб, чтобы поговорить, обсудить складывающуюся ситуацию с населением, старейшинами кишлаков, руководителями отрядов моджахедов близлежащих кишлаков, чтобы в случае опасности своевременно эвакуировать население в безопасные места.

По поступившим сведениям, во всех населенных пунктах, куда прибывал Масъуд, его принимали не как какого-то разбойника с большой дороги или басмача, а признавали в нем своего полководца и защитника населения кишлаков ущелья Панджшер и всего Афганистана.

Этот общепризнанный полководец не имел еще ни звания, ни своих апартаментов, ни даже служебной машины. Перевалив пешком перевал Ховок, да еще зимой, за пять часов преодолев однодневный путь, Масъуд спустился в кишлак Андароб. Единственной его целью было предупредить население близлежащих кишлаков о готовящемся наступлении шурави и предотвратить массовое уничтожение мирного населения всей округи. С этой же целью побывал Масъуд и в Хусте, и в Хонобе, и во многих других провинциях. Встречался с людьми, собирал добровольцев-моджахедов, создавал боевые группы, проводил совещания, организовывал Советы, объединял, призывал население быть готовыми выступить в защиту своего дома, кишлака, своих семей. Словом, быть готовыми к предстоящему крупномасштабному наступлению шурави. И все время поддерживал связь со своими командирами, разбросанными по всему южному направлению. Давал инструкции, планировал очередные мероприятия. И так каждый день, каждый час неумолимо приближали его к той дате, за которой начиналась черная полоса войны и смерти.

Фронт его деятельности расширялся с каждой неделей. И теперь посредством связистов в зону его охвата входили и Пакистан, и Бельгия, и Индия, и другие страны. Отовсюду доставляли оружие, боеприпасы, чтобы он был готовым оказать шурави достойное сопротивление. Теперь Масъуд не был в блокаде, мог свободно разворачиваться и действовать. И он действовал. Ежедневно десятки журналистов со всех концов света писали, говорили, показывали свои репортажи, посвященные деятельности моджахедов под командованием полководца Масъуда. На этом фоне особенно прославил Масъуда, как великого полководца, проницательного стратега и большого тактика, его последний успешный бой возле кишлаков Руха и Аъноба. О том, какой сокрушительный удар нанес Масъуд по Советской боевой машине в этом бою, сообщило по всему миру большинство известных в мире средств массовой информации.

Хотя истинные цели заключенного с шурави мира держались в строжайшем секрете, дотошные репортеры все же узнали о многих деталях этого мира и через свои СМИ донесли их до мировой общественности. Смакуя содержание этого документа, они основной акцент старались делать опять-таки на авторитет полководца Масъуда. Мол, Ахмадшах Масъуд смог своим умом и прозорливостью, избранной тактикой поставить на колени советских командующих, чтобы они вынуждены были просить у Масъуда, чтобы он согласился на заключение мира. И далеко не последнюю роль в этой акции сыграло и последнее поражение шурави. Потери, понесенные в этом бою советскими подразделениями, заставили советских командиров пересмотреть свое отношение к моджахедам, учесть и фактор Масъуда.

В то время, когда мировые средства массовой информации во всю вещали об этом поражении русских, ведущие СМИ самого Советского Союза всячески пытались замалчивать эту трагическую бойню.

Солнце подолом не закроешь, гласит восточная мудрость. Ежедневно с аэродромов Багрома и Кабула везли на родину, в Советский Союз, десятки, сотни гробов с трупами солдат и офицеров Советской армии. О трагедии Афганистана, таким образом, узнавали и в домах советских граждан. Вместо убитых солдат и офицеров военные комиссариаты на местах призывали других. И так, безостановочно, крутилось колесо военной машины Советского Союза  Таким вот образом вновь пополнялись ряды воинов-интернационалистов, несущих воинскую службу в составе так называемого Ограниченного контингента Советских войск в так называемой Демократической Республике Афганистан.

Военнослужащих отправляли в Афганистан тысячами. В надежде, что, отслужив срочную военную службу, живыми, здоровыми вернутся на родину, к себе домой. Взамен же не было и дня, чтобы тот или иной солдатский дом не пронзил резкий материнский крик, возвещавший о гибели сына: «Сообщаем Вам, что Ваш сын, … выполняя задание командования, геройски погиб. Командир батальона (полка, дивизии) ….»

… Масъуду доложили, что советские вертолеты и самолеты совершили налет на Панджшер и бомбили Фарза и Истолиф. Истолиф находится в окружении. В этом бою был ранен Солех Мухаммад. Кровь ударила Масъуду в висок. Это было первое после подписания протокола о прекращении огня наступление советских войск: Шурави не сдержали-таки своего слова.

Из этого сообщения Масъуд понял, что шурави узнали о его планах и намерениях, о его поездке в северные провинции страны и предприняли свои шаги. «Теперь они не оставят меня в покое» – из всего этого сделал свой вывод и Масъуд.

Он сразу же пустился в обратный путь. Через день, перевалив гору, он был уже на месте прошедшего боя. Кругом были одни сожженные дома мирных граждан, да разбросанные многочисленные тела убитых. И это было впервые за пределами Панджшера.

Той же ночью Масъуд послал в окрестные селения людей, собрал моджахедов и перед рассветом ударил по базам советских войск, прорвал кольцо окружения, освободил моджахедов, находившихся в западне.

После боя Масъуд первым же делом призвал население всех кишлаков перебраться в Панджшер. Там было относительно безопаснее. Опасаясь очередного наступления шурави, население кишлаков покинуло свои жилища.

С рассветом Масъуд со своими моджахедами был уже на склоне горы. Он был уже недоступен советским войскам, спешившим на помощь своим подразделениям. Очередной бой длился трое суток. Шурави понесли большие потери и вынуждены были покинуть этот кишлак. Созданное за пределами Панджшера первое боевое укрепление сослужило-таки свою службу.

Масъуд знал, что шурави подписали протокол о ненападении на Панджшер, и если захотят, могут напасть на любой другой населенный пункт. Они готовы преследовать Масъуда аж до самой могилы.

Польза от создания своих боевых укреплений заключалась еще и в том, что мирное население могло укрыться здесь от бомбежек и обстрелов. Впредь, при очередной атаке и затяжных боев, Масъуд может перевести бой из Панджшера на другие свои участки, о существовании которых шурави еще не знали. В каждом бою Масъуд умело пользовался партизанской тактикой ведения боя, которая по максимуму обеспечивала ему успех. От неожиданных ударов Масъуда шурави всегда несли большие потери.

Со времени последнего боя на севере страны не прошло много времени. Гуломсахи через связистов разыскал Масъуда и сообщил, что командование шурави в гневе от его очередной вылазки, и что они ищут его, чтобы договориться об условиях заключения мира и подписания протокола о прекращении огня.

«Интересно, – подумал Масъуд. – еще не успел закончиться шестимесячный срок заключенного мира, а они трезвонят уже о заключении другого мира. Что же на этот раз кроется за их выходкой? В любом случае, я еще не успел своевременно подготовиться к предстоящим сражениям.

Если уж шурави признали меня как командующего вооруженными силами, то мне на данном этапе важно, чтобы максимально использовать этот фактор. Кому нужен мир и спокойствие? Убедившись, что большинство населения Афганистана на моей стороне и слушаются меня, шурави вынуждены были считаться со мной. Мне же на данном этапе это необходимо: Надо идти на переговоры, знакомиться с их условиями и пожеланиями, соглашаться и подписывать документы, чтобы тянуть время, успеть закончить все начатое в северных провинциях, быть готовым к проискам врага.

Я же для шурави теперь не какой-то там басмач.

О, Оллох, благослови! Враг, который еще вчера считал меня босоногим басмачом, сегодня нуждается в моей благосклонности к себе»

Вопреки требованиям советского командования, Масъуд сразу не пошел на переговоры. Лишь за неделю до завершения первого срока заключения мира и прекращения боевых действий, закончив все свои дела в северных провинциях, он отправился в Панджшер. Прибыв туда, Масъуд узнал, что на этот раз в делегацию шурави вошли совершенно другие, незнакомые ему люди.

Андропов умер, или его убили. Вместо него на коммунистический трон сел Горбачев. В составе делегации шурави теперь не было Анатолия и Амира Мухаммади Самарканди. Именно при них и при их содействии и участии Масъуд заключил мир с шурави. Вместо них переговоры с Масъудом желают вести неизвестные ему лица. Он назначил дату ведения переговоров. Наступил тот час, и делегация из пяти человек прибыла к нему. После соответствующей процедуры приветствия и рукопожатий глава делегации шурави, полковник Юрий Андреев представил Масъуду каждого из членов советской делегации и объяснил собравшимся цель визита нынешней советской делегации:

- Прежняя делегация заключила с вами договор преступным путем! – жестким тоном отметил Андреев.

- Значит, вы не согласны с условиями прежнего договора? – спросил Масъуд.

- Нет! Мы категорически против! – в том же жестком тоне продолжил Юрий Андреев. – Вы проводите операции на перевале Соланг, и мы не можем перевезти через этот перевал свои грузы. Мы провели операцию в северных провинциях, вы переселили всех в Панджшер. Вы здесь заключили с нами мир, а в Андаробе занялись строительством боевых укреплений.

От этих слов Масъуду стало не по себе. Сколько бы он ни обладал выдержкой и самообладанием, на этот раз промолчать не смог:

- Афганистан – наша родина! Что хотим, то и будем делать! Какое до этого ваше дело? Что вы потеряли на этой земле? Кто вас сюда звал?

- Новое правительство Афганистана попросило советское руководство о помощи и поддержке. И мы, как воины-интернационалисты, прибыли сюда.

- Ваш интернационализм – это одно за другим очередные ваши нападения на кишлаки, убийства людей? Мы подписали протокол о прекращении боевых действий, заключили мир, а вы, вопреки требованиям этого документа, подвергаете бомбежке северные провинции страны. А мне беженцев из этих кишлаков, как вы, убивать прикажете что ли? То, что они в Панджшере находят себе убежище – это разве преступление?

Раз уж вас приглашало правительство Кормала, то зачем не с ним самим ведете переговоры о мире, а со мной? Я не нуждаюсь в вашем мире!

Слова Масъуда, видимо, заглушили былую прыть Андреева, что он промолчал. Выдержав небольшую паузу, Масъуд продолжил:

- Разве человек, который идет на переговоры, имеет моральное право позволить себе обращаться с собеседником грубо и бестактно?

В ответ Андреев положил перед Масъудом какой-то документ, сказав:

- Свои условия мы изложили на этом листе бумаги. В случае их несоблюдения, мы будем вынуждены заявить о своей готовности к возобновлению боевых действий.

Мельком взглянув на бумагу, Масъуд напомнил:

- Неужели вы забыли, что, заключив с нами мир, вы тем самым спасли жизни тысячи своих же солдат и офицеров? Это и есть ваша благодарность? Спрашивается, за какие-такие ваши заслуги? Вы нас пригласили на мирные переговоры, или мы вас? Все ваши предложения я вынесу на суд моих соратников. Скажу лишь одно. Таких, как вы, мировых вершителей судеб людских, видел немало! К войне мы готовы в любой час! Пожалуйста, хотите воевать, будем воевать!

Больше не сказав ни слова, Масъуд встал, вышел. Лист бумаги с изложенными советской делегацией условиями, остался лежать на полу. Советская делегация села в БТР и направилась в сторону кишлака Аъноба, где располагался их военный гарнизон.

Масъуд направился в сторону своего дома, хотя знал, что там сейчас никого нет. За все то время, пока находился на севере страны, Масъуд не знал, в каком состоянии находится его жилище. Сердцем чувствовал, что где бы он ни был, как бы он долго не отсутствовал, этот дом все время притягивал его к себе. И ему достаточно было присесть у крыльца, руками пощупать его стены, калитку, понюхать его запах, чтобы вспомнить своих родителей, бабушку, свое детство, юность и тем самым облегчить себе душу, очистить ее от какой-то тяжелой ноши, снять с плеч груз усталости, накопившейся за все это время.

Этими мыслями он и направился в сторону своего родного Джангалака. Журчание воды в реке Панджшер действовало на него успокаивающе. Вспомнилось ему беззаботное детство и, казалось, на время он забыл всю тревогу сегодняшних дней. И ему ни с того ни с сего вдруг захотелось, как в былые детские и юношеские годы, скинуть с себя одежду. И там, за поворотом, где река, сбавив свой темп, на время успокаивала свой бурный нрав, окунуться в холодную воду, смыть с себя всю прилипшую за все годы душевную грязь. …

«Купаться – теперь удел детей и юношей. – подумав, Масъуд тут же хотел забыть свою минутную слабость. Оглядываясь по сторонам, будто кто-то в это время мог наблюдать за ним со стороны, отбросил и саму идею, тем самым и успокоил себя. – Всему свое время. И он, пожалуй, не молод, чтобы позволить себе такое».

Сняв обувь, он пошел по песчаному берегу, омываемому наплывом воды, вспоминая, как в былые детские годы, вместе с друзьями бегали, играли здесь. Масъуд шел к себе, в свой родительский дом.            …

«

Родительский дом – начало начал,

Ты в жизни моей – надежный причал! …

Несколько минут спустя он был уже дома. Ступив во двор, подошел к тутовнику, когда-то посаженному отцом. Провел рукой по его шершавому стволу и окунулся в мир своих воспоминаний. «Да, крепок еще ствол отцовского дерева!..» – подумал он. Посидев там немного, он спустился к речушке Чашмаи Бедак. Умылся ее холодной водой, сел у речки, окунул ноги по щиколотку в воду, оглянулся назад. Дверь его дома была открыта, в доме никого не было. …

Азмуддин, пресс-атташе Масъуда, сопровождавший его в этой встрече, после того, как Масъуд и советская делегация покинули помещение, взял тот лист бумаги с выдвинутыми шурави условиями, чтобы ознакомиться с ними. Сейчас он подошел к Масъуду. Увидев его, Масъуд спросил:

- Прочитал то, что написали властители мира?

- Да, прочитал, Омир Сохиб. – ответил Азмуддин.

- И что же требуют?

- Прекратить на севере строительство боевых укреплений. По всему Афганистану не оказывать противодействия советским вооруженным силам. Хотят знать, сколько у нас оружия, моджахедов. Не ввозить в Панджшер цемента. И так далее.

Из всего этого Масъуд вывел, что делегация шурави прибыла сюда не затем, чтобы заключить с моджахедами мир, а пришла, чтобы заявить о своей готовности начать боевые действия. Подумав немного, Масъуд сказал Азмуддину:

- Передай всем командирам Панджшера, юга и севера, чтобы готовились к боевым действиям. Попроси местное население, чтобы поскорее управились со сбором урожаев. Если шурави изъявят желание возобновить переговоры, я постараюсь оттянуть на время сроки проведения переговоров, чтобы успели подготовиться к оборонительным действиям.

Прогнозы Масъуда подтвердились. Советская делегация вновь призвала Масъуда садиться за стол переговоров.

На этот раз Масъуд встретил членов делегации шурави вооруженным, в своем военном мундире, следуя образному выражению: «Каков привет, таков и ответ». Масъуд даже не счел нужным и поздороваться с ними. Остановились в нескольких шагах друг от друга. Не забывая, как при первой встрече член советской делегации протянул лист с выдвинутыми условиями, Масъуд тоже протянул главе советской делегации свой лист с выведенным на нем крестом: «Это наш ответ вам на ваши требования!»

Когда переводчик прочитал и перевел каждое предложение в отдельности, члены советской делегации побледнели. Масъуд, в свою очередь, выдвигал советской делегации свои условия. В частности, он требовал назвать, какова численность советских солдат и офицеров, боевой техники и авиации в Афганистане.

У одного из членов советской делегации в очках, судя по внешнему виду, весьма солидного, не выдержали нервы:

- Вы за кого нас принимаете? Кто вам дал право оскорблять нас? Подождите, мы еще вам покажем!

Масъуд тоже не смог вынести такого к себе обращения. Не в силах сдержать свой гнев, он скомкал в руке бумагу со своими требованиями и швырнул ее тому в лицо:

- Пока этот невоспитанный не покинет это помещение, я не буду вести с вами никаких переговоров.

Члены советской делегации удивленно переглянулись. Видя неловкость положения, председательствующий советской делегации умоляющим тоном вставил:

- Но ведь этот человек – основное лицо в нашей делегации. Никак невозможно, чтобы он покинул помещение.

Масъуд был непоколебим:

- В таком случае я с вами не буду вести переговоры.

Недовольные, переглядываясь друг с другом, все вышли из дома. Несколько минут спустя, хозяин дома Джонмухаммад подошел к Масъуду. Видно было, что представитель советской делегации попросил его быть неким посредником.

- Джонмухаммад, не суй нос, куда не надо! – сердито отрезал Масъуд.

Видя решительность и категоричность Масъуда, незваные гости оставили своего коллегу во дворе, и сами вчетвером вновь вошли в дом.

После долгих продолжительных споров и взаимных уступок друг другу, стороны поставили-таки свои подписи под документом. Это означало, что еще шесть месяцев они будут жить в мире, без возобновления боевых действий.

Вместе с тем, Масъуд был убежден, что и после заключения мира шурави вероломно будут нарушать условия договора. Ибо к этому их вынуждало новоиспеченное правительство Афганистана, то и дело просящее наносить удары по тем или иным районам и провинциям страны. Но, как бы там ни было, пока эти шесть месяцев мира без войны были нужны Масъуду как воздух. И не воспользоваться этим временным перемирием он не мог.

Утром следующего дня он вновь отправился в северные провинции страны, в Нуристон, Бадахшон, Тахор и Баглон, чтобы завершить там строительство своих боевых укреплений, быть среди населения.

Признав Масъуда командующим вооруженными силами, и ни с кем другим, а именно с ним ведя переговоры о заключении мира, советское командование подлило масло в огонь его вражды с другими командирами моджахедов, действовавших в Афганистане. И чем выше возвышался в стране авторитет Масъуда, тем ярче становилось пламя вражды его врагов.

Теперь по всему Афганистану перестали звучать на устах людей не то, что имена тысячи и тысячи отдельных командиров полевых группировок моджахедов, блуждавших по городам и селам, но и стерлись имена таких видных командиров со стажем, как Гулбиддина Хикматёра, Наджиба и подобных им. Войной забитый народ теперь связывал свои надежды на мир и спокойствие только с именем Ахмадшаха Масъуда. В нем народ видел своего спасителя, сумевшего стать стеной перед советской боевой машиной. Большинство афганцев уже знали, что именно перед ним преклонило колено советское командование и предложило пойти на мировую.

Это все не могло не задевать честолюбивых намерений Хикматёра и Наджиба. Не бездействовали и они. Логика их действий соответствовала известной фразе: «Для достижения цели все средства хороши» И задумали они предпринять шаг, отнюдь неблагородный, не красящий настоящего мужчину – задумали покушаться на жизнь Масъуда.

Хикматер действовал в Пакистане, а Наджиб руководил службой безопасности Афганистана. Эти два врага Масъуда, противоборствующие с ним еще со времен своей молодости, видели, как Масъуд своим умом и проницательностью смог победить советскую боевую машину, и теперь его невозможно было победить, сломить войной. Единственным способом расправы с ним враги считали террор. Убрав со своего пути Масъуда, они надеялись, что уже смогут реально претендовать на то, чтобы прославиться в Афганистане. Масъуд же прекрасно понимал, что наряду с верными друзьями у него и множество врагов. Не случайно всякий раз он вспоминал и эти стихотворные строчки, принадлежащие перу великого поэта:

Њар љо, ки њабибест, ба пањлуш раќибест.

Дар рўи љањон як гули бе хор набошад.

Там где любимой – там есть завистник,

Нет вэтом мире без колючи цветник.

- О, Оллох, да будет проклята война! Из-за нее нет покоя на земле! – не раз подчеркивал в беседах Масъуд. – Не помню дня, чтобы спокойно отдыхал дома, не думая о войне. Что за жизнь такая, никак не пойму.

Люди в других странах живут спокойной беззаботной жизнью, с уверенностью смотрят на день грядущий, а мы, кроме, как искать пути спасения своей жизни, ни о чем другом больше не думаем, ничего, кроме четырех стен, полуголодных и босоногих жены и детей, не имеем. Мы все еще горим в огне войны. Боимся, как бы с минуты на минуту не убили нас.

«О, Оллох, за какие-такие богатства воинствующие стороны вовлекают нас в свои  кровавые разборки? В чем провинился этот народ, что ты таким вот образом наказываешь нас, о, Всемогущий? Сколько будет продолжаться все это?» – про себя роптал Масъуд. Поглощенный этими думами, прошел к верхней части двора, по каменной тропинке поднялся чуть выше, подошел к яблоне, два года назад посаженной покойным отцом, сел под ней. Осматривая дерево, заметил, что деревце за эти годы заметно окрепло, но, судя по сухости почвы, понял, что долгое время никто его не поливал. Масъуд направился к речушке, очистил ее от камушек, и живительная влага направилась к дереву. Образовавшуюся ямку вокруг деревца быстро залило водой.

«Оллох даст, весной яблоня зацветет! – подумал Масъуд. – Из-за этой войны вовсе забыл об уходе за деревьями в отцовском саду. Где война, там льется не только людская кровь, погибают и деревья. Таков уж закон жизни».

Масъуд встал, направил взор выше, вдоль ущелья, откуда текла вода родника Чашмаи Бедак, и вспомнил, что когда-то отец хотел обустроить этот сад, да жизнь не смилостивилась с ним: Он погиб в автомобильной катастрофе, в Пакистане.

«Если Оллох смилостивится надо мной, и останусь жив, весной обязательно обустрою сад. Но вот избавимся ли от войны? Вот в чем заключается вопрос. Всю жизнь собираюсь отремонтировать свой дом, да все некогда. Война разрушила все мои планы. Даже на похороны матери не смог прийти. Находился в Пешаваре Пакистана и не узнал о ее смерти. Слава Оллоху, могила матери находится на кладбище в Панджшере, и есть возможность проведать ее. Слава Оллоху, хоть этим могу тешить себя, – Масъуд присел на камень и вновь погрузился в свои думы: – Жили в Кабуле, в квартале Кортаи Парвон, и учился в политехническом институте. Как все учащиеся школы увлекся политикой  и помнил, как однажды дома по радио передали выступление Мухаммада Довуда. Он сообщил о кудете (революция) и приходе к власти коммунистов. Это известие опечалило отца:

- Афганистан поглощен коммунистами и Россией!»

С детства воспитанный в духе ислама, как большинство населения Афганистана ненавидящий коммунистов и русских, Масъуд решился на борьбу с коммунистическим режимом Мухаммада Довуда. В институте вместе с друзьями вступил в общество оппозиции Мухаммада Довуда. Общество это призвало всех своих сторонников к вооруженной борьбе с Довудом. В институте Масъуд подружился с еще одним ярым исламистом Хабибуррахмоном.

«Каким все-таки настоящим мусульманином был этот Хабибуррахмон! – вспоминая его, с восхищением заметил для себя Масъуд. – Их группу разоблачило правительство Афганистана. Большинство из них были упрятаны в тюрьму, казнены. В том числе был казнен и Хабибуррахмон».

Смерть Хабибуррахмона серьезно всколыхнула Масъуда и сыграла свою роль в дальнейшей политической борьбе против Довуда и его коммунистического режима.

«Да, именно сложившаяся тогда общественно-политическая жизнь в стране, борьба противоборствующих политических сил и вынудила меня взять в руки оружие и встать на борьбу с режимом Довуда. И так, вот уже двадцать лет, как с оружием в руках скитаюсь по горным тропам. Кроме, как сплошные муки, ничего другого не приходилось пережить.

Столько лет воевал с Довудом, пока шурави не посадили на трон Кормала. А Кормал привел на землю Афганистана другую чуму – военных Советского Союза. С тропы войны с Довудом перешел на тропу войны с режимом Кормала и шурави.

Когда убили Хабибуррахмона, покинул Афганистан, прибыл в Пакистан и оказался в числе тех, кто проходил курсы подготовки диверсантов и террористов в военных лагерях и учебных центрах. В этих центрах тысячами готовили убийц и палачей собственного афганского народа и отправляли обратно в Афганистан, чтобы убивали себе подобных. Центры эти функционируют до сих пор, и до сих пор сотни и тысячи молодых афганцев обучаются здесь, чтобы вернуться вновь в Афганистан и убивать своих же братьев, все больше превращая страну в руины. И, как мне кажется, это будет продолжаться веками».

Масъуд вспомнил, что именно в Пакистане Хикматёр посадил в тюрьму и убил его близкого друга Джонмухаммада. Он хотел, было то же самое сделать и с Масъудом, но то ли случайно, то ли благодаря своему упорству, Масъуд смог вовремя уйти от расправы, унося с собой и неистребимую ненависть к Хикматёру. Вражда между Масъудом и Хикматёром и преследование Масъуда Хикматёром начались именно в ту пору. И эта вражда продолжается уже двадцать лет. В течение этих лет Хикматер ни на минуту не забывал и не переставал искать возможности физического устранения Масъуда. Масъуд перелистывал страницы своей памяти. И, может быть, делал он это потому, что сегодня переговоры с русскими прошли весьма удачно для него»

Кто способен разобраться в дебрях человеческой натуры? Увидев свой дом пустым, Масъудом вновь охватило какое-то чувство грусти.

«После гибели Джонмухаммада вновь прибыл в Панджшер, чтобы продолжить борьбу, – вспоминал Масъуд. – На этот раз с оружием, которым снабдили меня пакистанцы и направили на борьбу со своим народом. Тогда мной управлял Пакистан. Что знает, чем руководствуется в своих действиях молодой двадцатилетний  человек, еще толком не разбирающийся ни в политике, ни в  делах государственного масштаба, чтобы с оружием в руках встать против правительства? Мы, сто молодых афганцев, были игрушками в руках пакистанских политиков, вооруживших и тайно направивших нас в Панджшер и Кунот, Лагмон и Пактиё, чтобы в нужный час, когда министром обороны был Мустагни, под видом военного парада вывести танки из Кабула и вновь направить на правительство и свергнуть коммунистический режим Довуда».

Под руководством Масъуда должны были захватить власть и в Панджшере. Утром того дня, без кровопролития, в течение одного часа захватили все государственные структуры ущелья Панджшер. Но в Кабуле революционеры были разоблачены, революция была предотвращена.

«Население не поддержало нас тогда и в Панджшере. Военная машина Довуда начала жестоко расправляться с революционерами, и мы вынуждены были отступить. Тогда и узнали о силе народной. Мы тогда не вели никакой работы среди населения, чтобы потом, в нужный час, положиться на него. Народ встал на сторону правительства, и многие наши революционеры были убиты. Мы вынуждены были отступить в Андароб. Народ и там не поддержал нас. Какое-то время провели в бегах. Кто куда хотел, ушел. Мы с Шеваном пришли в Поранди, и оттуда в Джангалак. Поскольку нас хотели задержать, спрятались в пещере, которая находилась на склоне горы, над кишлаком, вблизи Чашмаи Бедак.

Царство небесное садовнику Фарходу, ночью приносил нам еду и сообщал об обстановке в кишлаке. Вот и после этого краха нашей революции мы с Хикматёром не смогли пойти на мировую и на всю жизнь остались врагами друг друга. С той поры нас и втянули в кровавую бойню, и мы – соотечественники, Хикматёр, пакистанцы – всю жизнь, не зная покоя, воюем между собой и сейчас».

Натура у Масъуда была такая, что в критические минуты он размышлял с самим собой. Будучи в таком состоянии, он на сей раз вспоминал случившееся с ним еще в первые дни, когда был втянут в боевые действия. Прервав нить своих размышлений, Масъуд встал и зашел к себе в дом. Поискал, нашел там лопату со сломанным черенком и направился вверх по ручейку, чтобы направить воду в сад. Очистил дно ручей от грязи, камней, вода потекла.

Масъуд посмотрел на свои часы. Наступило время полуденного намаза. Положив лопату, тут же у ручья совершил омовение и встал совершить намаз. Хотя и проголодался, но вовсе не было желания обедать. Посмотрел вниз, в сторону своего двора, заметил там сидящих под деревьями своих телохранителей. Подумал, что, возможно, и соседи заметили их прихода, и теперь они не оставят его телохранителей голодными, накормят их, чем Оллох пошлет.

Масъуд снова сел под яблоней. Сел и начал вспоминать свой первый джихад молодости.

В то время Мухаммад Довуд, следуя призыву коммунистов, встав на путь ярого атеиста, своим лозунгом признал следующее: «Да здравствуют Маркс и Ленин! Коммунисты в мире – идеалы! Мухаммад – всего-навсего старик из арабского племени Курайши! Намоз – всего-навсего гимнастика!» Услышав это или по радио, или из уст людей, Масъуда охватывала какая-то злость, гнев переполнял его сердце. С малых лет воспитанный на исламских ценностях, он не мог признать идеологию Довуда, государственного и общественного устройства, которым он руководил.

Люди, окружившие его, все были вооружены. В своей борьбе они руководствовались принципом: «Что ты за мужчина, если живешь в этой стране и не вооружен, чтобы защитить и отстоять святость единого Оллоха и его пророка Мухаммада?» Джихад, защита чести, достоинства своей семьи, своей Отчизны – святые для этого народа понятия.

В то время Масъуду едва перевалило за двадцатипятилетний рубеж своей жизни, и большую часть этого периода он целиком посвятил джихаду, обучению тактике и стратегии в военных учебных центрах Пешавара Пакистана, для ведения боевых действий в Кабуле и Панджшере. Чтобы низвергнуть коммунистический режим Довуда, Масъуд вновь объявил джихад. Начал с того, что собрал вокруг себя своих панджшерских друзей-единомышленников. Рядом с ним на этот раз был и его родной брат Ахмад Зиё.

В начале группа из тридцати вооруженных молодых моджахедов ранним утром заняла здания государственных учреждений, функционировавших в Панджшере, направилась в сторону перевала Соланг, вскоре захватила и перекрыла тем самым основную артерию страны, по которой везли и снабжали страну продовольствием, другими необходимыми материалами. Здесь между правительственными силами и моджахедами Масъуда завязалась перестрелка, молва о которой вскоре разошлась по всей стране. Но, поскольку смысл этой перестрелки не был доведен до населения как защита священной религии ислама и борьбы против коммунистического режима, Масъуд не смог величить свои ряды.

Шаг за шагом группировки Масъуда были сломлены  правительственными войсками Довуда. В одном из таких боев сам Масъуд был ранен в правую ногу, большая часть его моджахедов была уничтожена, сам Масъуд отступил в Панджшер.

Основной целью своей борьбы тогда Масъуд считал защиту ислама, искоренение коммунистического режима в стране. Он был убежден, что режим этот очень скоро осквернит ислам, жизнь и быт народа.

По мнению Масъуда, умереть в бою с врагами ислама – это великая честь, и человеку, умершему за дело ислама, место в раю уготовано. Окрыленный этой идеей, Масъуд вновь задумал собрать вокруг себя своих единомышленников. Призывом на этот раз стала фраза: «Кто готов ради Ислама жертвовать своей жизнью, становись в наши ряды! Все на джихад!» На этот раз девиз этот возымел действие среди населения. В ответ на этот призыв день за днем число его сторонников стало увеличиваться. И Масъуд приступил к занятиям по обучению моджахедов тактике и стратегии ведения боя в горных условиях.

Он разделил свое войско на три группы. Каждую из групп обучал специфике ведения партизанской войны. После того, как эта часть подготовки была завершена, группы были разбиты на отряды, по тридцать и сто человек в каждом. Теперь они стали обучаться тактике и стратегии ведения боя в разных боевых условиях. И в любых условиях ценности ислама, соблюдение требований всех столпов ислама, как некий ориентир, своеобразный маяк, стояли во главу угла.

Завершив подготовку, обученное войско Масъуда вновь объявило джихад правительству Довуда. И в самый разгар боя с правительственными войсками, когда в Афганистан вошла сороковая армия Советского Союза, Мухаммад Довуд был убран с политической арены.

Операция по ликвидации Мухаммада Довуда прошла по специфическому сценарию. В тот день и час, когда в Афганистан вошла советская армия, Мухаммад Довуд и все члены его семьи были умерщвлены, правительство его было свергнуто. Вместо него на царский трон советское руководство посадило Бобрака Кормала. Объявив эту акцию, как победу новой революции, Бобрак Кормал приступил к созданию нового правительства. Означало же это то, что режим тот же старый, только в другом обличии. Войска Советского Союза были призваны защищать завоевания этой самой революции. На самом же деле, кроме, как захватить территорию Афганистана, создать здесь свои военные базы, разместить здесь свои войска, других целей у Советского Союза не было.

Как только Советские войска были введены в Афганистан, американские политики поняли свой провал. И теперь им предстояло заново пересмотреть свою политику, свой маневр в Афганистане, чтобы повернуть ход развития событий в свою пользу.

Невооруженным глазом видно было, что Советский Союз перехитрил-таки американцев, оставив их с носом.

Сколько история человечества помнит, у казны государства находится только один хозяин. Второго не было и в помине. Но сейчас на роль главного мирового судьи, вершителя судеб людских претендуют двое – Советский Союз и Америка. В случае с Афганистаном Америка поняла, что на этот раз она побеждена мощной политической машиной Советского Союза.

Сидя в тени отцовской яблони, Масъуд листал про себя эти правдивые страницы недавней истории Афганистана. Ему от этого стало как-то не по себе. Действительно, жизнь людей напоминала сейчас положение того утопающего, кто сам знает насколько тяжело его положение, на берегу же об этом никто пока не знает. Откуда знать мировому сообществу о настоящем положении Афганистана, афганского народа, о том, какие еще трудности ждут их впереди?

Масъуду вспомнилось, как враги расправились с Мухаммад Довудом, и ему стало жалко своего земляка-афганца. Хотя Мухаммад Довуд был и его врагом, но Масъуд никак не мог одобрить то подлое убийство, какое учинили советские спецслужбы шаху, его семье и придворным служащим. Если же судить по большому счету, в свое время и Мухаммад Довуд сам, точно таким же образом, расправился и со своим предшественником Нурмухаммадом Тараки. Кровь Тараки была на его совести. Как говорится, что посеял, то и пожнешь.

По сведениям, которыми располагал Масъуд, Довуда, получившего образование в Америке, давно, как паук, окутало своей паутиной Центральное разведывательное управление Соединенных Штатов Америки, и всеми возможными путями оказало содействие, чтобы именно он сел на царский трон. В свою очередь, не остался в долгу и Комитет государственной безопасности СССР, его кровью отомстивший ему за кровь Тараки.

Масъуд вспомнил, как некогда по радио Би-Би-Си  передавали сообщение о гибели Довуда. На всю жизнь запомнился ему и рассказ русского врача Власова.

«Это и было злой участью Довуда. – размышляя, про себя отметил Масъуд. – А как он мечтал поймать меня живым и здоровым, передать Наджибу и убить под жестокими пытками. Но сам же и стал первой добычей шурави».

Теперь Кормал намерен построить в Афганистане коммунизм. Наджиб же является его помощником и руководителем Службы безопасности Афганистана, своеобразной машиной убийств.

«Если Оллох не даст мне умереть, на всех вас найду управу, строители коммунизма. – мыслью вслух отметил Масъуд. – О, Оллох, помоги мне!» Масъуд встал.

Взяв лопату со сломанным черенком, он осмотрел грядки, по которым вода текла к деревьям. Успокоившись немного, он направился в сторону своего дома. Зайдя во двор, заметил, что его телохранители сидят дома и пьют чай. Увидев Масъуда, все встали.

- Сидите, не вставайте! Не проголодались? – Обращаясь к ним, спросил Масъуд.

- Соседка ваша, тетя Шахрбону принесла далду и чайник чая. Наелись досыта. Вам тоже оставили, Омир Сохиб. – обращаясь к Масъуду, сказал Хусайнхон.

- Спасибо вам. Задумавшись о чем-то, иногда и забываю, что проголодался. Увидев вас, вспомнил, что и сам еще ничего не ел. Да так проголодался, что словами не передать. Давайте-ка, я тоже поем далду тети Шахрбону.

- Хаётхон, неси кувшин с далдой. Нальем и Омиру Сохибу. – распорядился Хусайнхон, и сам вышел, чтобы помыть ложку.

Хаётхон налил из кувшина далду в табак и поставил перед Масъудом, усевшемуся за дастарханом, рядом со своими телохранителями. Пар, доносивший приятный запах блюда, ласкал аппетит.

- Омир Сохиб, извините, что лепешки мало осталось. – чувствуя себя как-то неловко, сказал Хаётхон и положил на дастархан небольшой кусочек лепешки, завернутый в платочек.

- И на том спасибо! – сказал Масъуд. – Продолжение угощения ждет нас у Регистони. С того времени, как получил ранение, ни разу не проведал его. Оллох даст, прямо сейчас и пойдем к нему. Брат Хусайнхон, пожалуйста, почини черенок лопаты, чтобы можно было в саду поработать. Потом, как-нибудь обязательно отблагодарю!

- Сделаю, Омир Сохиб. Пока вы будете у Регистони, я найду хороший черенок и починю. А то, что касается вашего услужения, так, можете считать, что мы с вами уже в расчете. Когда-то вы принесли две лопаты, одну отдали мне, а другую взяли себе. Так вот, взамен на это я и отработаю вам за подаренную вами лопату. – ответил Хусайнхон.

- Забыл. – проведя рукой по голове, сказал Масъуд. – Только сейчас вспомнил, что, работая в саду, забыл пикуль* под яблоней. Отчего такой рассеянный, сам не пойму. Иногда бывало, и пистолет свой забывал. Исключение составляет только книга «Избранное. Гафиз» да и то потому, что она всегда у меня в кармане. Хусайнхон, брат, иди, принеси-ка мой пикуль.

Обмакнув кусок лепешки в далду, Масъуд начал аппетитно есть.

- Дорогой брат, иди, пожалуйста, неси в кружке родниковой воды. Видно, и жажда стала докучать. Уж никак не забыть мне вкус воды родника Чашмаи Бедак. – обращаясь к Хаётхону, сказал Масъуд.

*Пикуль – шапка, головной убор.

Дом Солеха Мухаммада находился чуть ниже и дальше от дома Масъуда, на берегу реки. И от этого больше, чем другие пострадал от бомбежек. Веранда, сверху накрытая старой циновкой, едва держалась на двух наскоро приделанных бревнах. Раненый Солех полулежал в тени этой циновки, когда к нему подошел Масъуд со своими телохранителями. Он хотел, было встать навстречу своим гостям, но Масъуд остановил его:

- Не надо, дорогой Солех! Не беспокойся, брат! Мы знаем, какой ты человек! Оллох даст, еще будет время, чтобы ты смог проявить к нам свое уважение! Лучше скажи, как твое самочувствие-то? Рана как, заживает? Лекарств хватает? Каково семье, детям твоим?

- Слава Оллоху, Омир Сохиб, все хорошо! Но так не годится. Вы мне не дали встать, а вам самим тогда некуда будет садиться. Неудобно, чтобы вы стояли. Лучше уж давайте, я распоряжусь, чтобы нам дома приготовили место. Там и посидим, поговорим.

- Ладно, давай. Мы, брат, никуда не торопимся!

При помощи Хусайнхона Солех встал, хромая, направился в дом. Вскоре вынес оттуда коврик, курпачи и подушки. Расстелил. Масъуд сел рядом с Солехом.

Брызги воды доходили и до веранды, отчего и воздух становился здесь более прохладным.

- Ах, какое же хорошее место выбрал себе, Солехджон! – отметил Масъуд.- Как раз о таких вот местах и писал, наверное, Гафиз в своей газели. Смотри, какая здесь красота-то! Посидевший здесь хоть раз, потом долго будет вспоминать про это место.

Это все хорошо. Извини, что в суете дел, давно не проведали тебя. Самочувствие твое, как я вижу, хорошее. Наверное, день ото дня тебе становится все лучше. В последние дни чем был занят-то?

- Чтобы не хандрил, завел дружбу с книгами, бумагой и ручкой. Сколько знания позволяют, занимаюсь чтением книг, упражняюсь в написании своих воспоминаний.

- Ты, брат, молодец! – обрадованный этим, воскликнул Масъуд. – Это очень даже хорошее занятие. Читать и писать – во сто крат лучше, чем стрелять из оружия.

Будь проклята эта война! Вот через четыре месяца скитаний вернулся в родительский дом и обнаружил, что здесь совсем тихо и пусто, словно, на кладбище, будто никто и не жил здесь. Как дом опустел, так и сад стал засыхать. Что поделаешь, из-за проклятой войны, руки никак не доходят и до других дел. Ничего, оставим эти грустные воспоминания. Я к тебе с радостной вестью пожаловал, чтобы рана твоя быстрее заживала. Мир мы продлили еще на шесть месяцев. Хорошо, если все так и будет. Но боюсь, шурави вновь готовятся к внезапному нападению. А мир их – это своеобразный тактический ход, скорее всего, очередная их уловка. Чтобы нашу бдительность усыпить.

Да, впрочем, Солех дорогой, что мы все о грустном толкуем-то? Надоело все. Давай уж, стихи нам почитай. Соскучился по ним, отдохнем чуток.

Солех не успел начать, как скрипнула калитка и во двор вошли доктор Абдулло и Масъуд Халили. Увидев давних знакомых друзей, они с распростертыми объятиями пошли навстречу Масъуду, Солеху, Мухаммаду. Хусайн и Хаётхон принесли и расстелили другой палас. На этом Солех и Масъуд на время забыли о чтении стихов. Накрыли дастархан и откуда-то появились лепешки чаппоти и в двух мисках творог.

Доктор Абдулло и Масъуд Халили раскрыли свой целлофановый пакет и достали оттуда зажаренную тушу индейки. Беседа старых друзей продолжалась, и вновь все вернулись к теме чтения стихов.

- Там, где доктор Халили, нам уже сказать нечего! – воздержавшись от чтения стихов, проведя рукой по своим блестящим черным волосам, скромно сказал доктор Абдулло, предоставив слово Масъуду Халили.

- Ладно, устод Масъуд Халили зачитает нам бейт, потом ваша очередь, доктор! – сказал Масъуд, и Халили начал читать:

Эй чашма, чаро ин њама бетоб шуди,

Ларзону саросема чу симоб шуди?

Дар мањфили оташнафасони таги хок,

Оё, чї шунидї, ки чунин об шудї?

О родник, к чему все эти бушевание,

Ты весь в дрожи и спешки как ртут,

В собрание подземельных бунтарей,

Что услышал, что так растаял ты вдруг.

- Да будет благословен поэт, сказавший так мудро и величественно! – воскликнул доктор Абдулло, возбужденный таким пафосом стихотворных строк.

- Устод, это чье творение?

- Моего покойного отца. – ответил Халили.

- Ах, какой я невнимательный, что пропустил это рубаи и не выучил его наизусть! – досадуя, отметил доктор Абдулло.

- Теперь ваша очередь, доктор. Вас послушаем! – сказал Масъуд, предоставив слово доктору Масъуду.

Холи сабзе ба рухи сабз маро кард асир,

Дом њамранги замин буд, гирифтор шудам.

Родинка пленила нас, похожая на лик,
Западня тянула нас цветом земляным.

- Вот это да! Какой же стих? Еще раз прочитай, чтобы выучил наизусть! – попросил Масъуд у доктора, и доктор Абдулло повторил начало газели.

- Ваша взяла, доктор! – сказал доктор Халили. – Такой газели до сих пор мне не доводилось услышать! Какой высокий стиль! Браво, доктор! Ради таких строк и жить стоит!  – отметил Халили, чем воодушевил и Масъуда:

- Братья вы мои! Уж сколько бы меня не восхваляли, не прославляли, увы, это все не может сослужить мне добрую службу. Ибо я такой же, как и вы, обыкновенный человек. С такими же, как и все, слабостями. Но, может быть, к моему несчастью, до сих пор неженатый, несемейный человек. И, что еще хуже, из-за боязни своей смертью сделать свою половину несчастной, считаю, что не имею права и жениться. Сами знаете, чтобы расправиться со мной, враги днем и ночью не дремлют, охотятся на меня. А я свои лучшие молодые годы провел в боях и сражениях. Не приведи Оллох, если бы я женился, и враги расправились бы или со мной, или с моей семьей. Вот и с той, пленившей меня своей родинкой на щеке, мы вынуждены пока отложить свадьбу до лучших времен. А когда наступит это время, кроме Оллоха никто, пожалуй, и не ведает.

Доктор Абдулло, своим стихом вы вселили надежду в мое сердце! Благодарю вас, брат, за вашу мудрость и чуткость!

- А теперь, Омир Сохиб, настал ваш черед ласкать наш слух! – сказал Халили. – Мы знаем ту девушку с родинкой на щеке. Призывая нас к чтению стихов, сами, пожалуйста, не оставайтесь в стороне. Мы вас слушаем, Омир Сохиб.

И Масъуд прочел:

-Эй, ашк, ту сарчашмаи маќсудам шав!

Эй, нола, пайёми рўзи бењбудам шав!

Эй, хома, асои фасли пириам бош!

Эй, шеър, ту зангулаи тобутам шав!

О слеза, стань истояником цели моей,

О рыдание, стан вестником прекрасного дня,

О перо, стан в старости моей опоры,
О проза, стан колоколом моего гроба.

- Во имя Оллоха всемогущего, рубаи был высокого слога, Омир Сохиб! – отметил Халили. – Я думал, что как обычно, прочитаешь что-нибудь из творений великого Гафиза, но нет. Это рубаи – творение нашего же современника, и весьма высокого полета. Тысяча благодарностей автору и чтецу рубаи.

Омир Сохиб, еще раз зачитайте, пожалуйста, чтобы мы выучили наизусть и получили удовлетворение.

И Масъуд зачитал вновь. Солех Мухаммад записал рубаи в свой блокнот, чтобы не забыть ненароком.

- Послушаем теперь Солеха Мухаммада? – спросил Халили, обращаясь к Регистони. И Солех Мухаммад начал:

- Назокат он ќадар дорад, ки дар ваќти хиромидан

Тавон аз пушти пояш дид наќши рўи ќолинро.

Столь очеровательно в хотбе,
Что за паходкой видны узоры ковров.

- Мы все ничто перед тобой, Регистони! – воскликнул Халили. – Откуда ты находишь эти великие строки? Подскажи, чтобы и мы прониклись пониманием содержания этих строк. А то получилось так, что сам заметил эту красавицу, а другим ее не показал. Сглазил тебя кто-то, И вот, пожалуйста, ранен в ногу! Теперь подскажи, чтобы и наши сердца были поражены стрелами этой грациозной красавицы твоей!

- Солех Мухаммад наш – ловелас большой. – сказал Масъуд. – Если вы не возражаете, пусть, еще прочитает нам какой-нибудь бейт.

- Не ловелас я, Омир Сохиб! – немного смутившись, заметил Солех Мухаммад. – Я – человек, влюбленный в жизнь. Так зачитать или нет?

- Зачитай, брат! Стихи – это бальзам на твою рану. – сказал Масъуд, и Регистони продолжил:

Дар хонае, ки васфи рухи ёр бигзарад,

Хуршед хам-хам аз паси девор бигзарад.

В доме где восхвалятся лицо любимой,

За стеной застенчиво сонце проходит.

- Ты, брат, сразил нас наповал! – смеясь, воскликнул Халили, и присутствовавшие кивком головы подтвердили это. – Что за слог?! Браво! Красота ее смутила, затмила собой аж сияние солнца! Мы преклоняем головы перед тобой, брат! Ты своими стихами, словно бальзам на сердце, нам душу согрел, а мы взамен ничем таким тебя не порадовали, чтобы хоть боль твою облегчить. Слава Оллоху, в следующий раз обязательно найдем что-нибудь величественное, чтобы и тебя порадовать!

- Я думаю, надо найти такое стихотворение, которое могло бы и ему залечить рану, и преградило бы путь войне и кровопролитию, чтобы впредь вообще не было у нас страданий! – вставил Масъуд.

- Да, человечество когда-нибудь обязательно найдет панацею от этой чумы! – сказал Халили. …

Глава XIII

Хуршеди сипењри безаволї ишќ аст.

Мурѓи чамани хуљистафолї ишќ аст.

Ишќ он набувад, ки њамчу булбул нолї,

Њар гањ, ки бимирию нанолї, ишќ аст.

Сонце в небе просторном – это любовь,

Любовь – это птица счастье в раю.

Любов это не стон соловья,

Когда умирая не стонешь – это любов.

Жатва закончилась. После долгих уговоров Хамиды Одилу из Поранди привезли в Кабул.

- Отец Шамсулхака, не знаю, какой бес вселился в сердце Одилы, но в последние дни с ней что-то не так. Отвези-ка ее к бабушке в Кабул, и покажи какому-нибудь мулле, пока болезнь не запущена.  – обращаясь к мужу, сказала Хамида, убеждая Киёмиддина, что дочь серьезно больна.

Может, уговоры жены подействовали на Киёмиддина, что вскоре  он отвез дочь в Кабул. У Киёмиддина в Кабуле, в квартале батраков, в многоэтажном доме, построенном еще русскими, была своя трехкомнатная квартира. Стало для него делом обыденным, весной вместе с семьей приехать в Поранди, заняться сельскохозяйственными работами здесь, а к зиме, к наступлению холодов, опять перебраться в Кабул. И до наступления весны в городе заняться батрачеством. Большую часть времени, таким образом, его семья, дети проводили в компании старушки-матери Киёмиддина.

Слушая жену, Киёмиддин перебирал в памяти все прошедшие недели, и пришел к выводу, что, действительно, в последние недели дочери что-то нездоровится. Уж сколько кишлачные бабки-лекари не старались, не смогли вылечить Одилу. Теперь уговоры Хамиды возымели свое действие, и, посадив Одилу на лошадь, по узкой горной тропе Киёмиддин направился к ущелью Панджшер, чтобы там на какой-нибудь попутной машине отвезти дочь в Кабул.

Николай, как и все, кроме хозяйки дома, о болезни Одилы ничего не знал. Только Хамида знала об истинной причине болезни дочери. Достаточно было, чтобы мать вторглась в ее сокровенный мир, как девушка начала глубоко переживать и страдать. И это не могло не сказаться в ее психическом состоянии. Она впала в депрессию, увядала с каждым днем. Без паранджи, с открытым лицом, растрепанными волосами выходила во двор и на улицу. Не слушалась матери, разговаривала громко, несвязно, громко пела услышанные по радио песни. Большей частью, по ночам, мать заставала ее у ручья, куда Одила опускала ноги в воду и громко пела песни. Мать видела, как по ночам Одила вставала с постели и, босая, без платка, ходила к ручью. Часто по ночам она переходила на задний двор, и долго стояла у комнаты, где жил Николай. Да, виной такому состоянию Одилы был никто иной, как сам Николай. Это поведение дочери не могло не разозлить мать. Но с этим Хамида ничего не могла поделать. Единственный выход из создавшегося положения мать видела в том, чтобы увезти дочь куда-нибудь подальше от Николая, тем самым избавив ее от общества Николая.

«Так ведь эта девка одним своим недостойным поступком может опозорить нас на всю округу! – размышляла про себя Хамида. – И не избежать тогда нам злой участи односельчан. Они просто-напросто выживут нас из кишлака. Что нам делать потом, какими глазами на людей потом будем смотреть-то?»

Где в этом отдаленном кишлаке больница и врач, чтобы лечить Одилу? Куда, к кому только не обращалась за помощью несчастная мать? Точь-в-точь исполняла все наставления знахарей и мулл. И все бесполезно. День ото дня Одиле становилось все хуже и хуже. И Хамида единственный выход нашла все-таки в том, чтобы увести Одилу подальше от Николая. «Быть может, находясь вдали от этого кафира, на нее все же подействуют слова муллы? И она, забыв его, выздоровеет!» – вывела она про себя. И утром следующего дня попросила мужа отвезти дочь в Кабул.

Сначала Одила вообще отказалась ехать из дома куда-либо. Даже подняла крик, ударила головой об стену. Но, видя решительность отца и матери, она бросилась к их ногам, обеими руками обхватила ноги отца и стала умолять его не отвезти ее в другое место:

- Дорогой мой отец! Родненький мой! Никуда не вези меня, пожалуйста! В другом месте мне будет еще тяжелее, чем здесь! Может, и не увидишь больше свою Одилу и потом жалеть будешь! Не сделай этого, отец!

Чего только еще не сказала Одила. Киёмиддину. От ее слов ему стало не по себе, аж сердце защемило. Поразмыслил над ее словами и поступками, и пришел к выводу, что с дочерью, действительно, случилось что-то серьезное. «Не исключено, что не обходится здесь и без участия потусторонних сил, ангелов небесных!» – подумал Киёмиддин.

Наблюдая за разворачивающейся печальной картиной, зная об истинных причинах случившегося с дочерью, мать не смогла сдержать своих чувств, запричитала и разрыдалась горькими слезами. При этих словах дочери мать вспомнила, как одна женщина, которую привела Хамида, осмотрев Одилу, сказала, что девушка сильно влюблена в кого-то, и если выдать ее замуж за того парня, болезнь сразу пойдет на убыль. «Но как ей открыться, сказать, что она влюблена в неверного кафира. И при нынешних условиях, когда вовсю господствует ислам, любой поступок, идущий вразрез с законами шариата, расценивается окружением как осквернение ислама. Как она может выдать свою дочь за Николая? Об этом Хамида не то, что говорить, даже рот открыть не могла. И когда Одила так рьяно запричитала, мать поняла, что дочь больна любовью. «Да, права была та женщина, сказавшая, что Одила влюблена в кого-то – размышляла про себя Хамида. – Что будет, если оставить Одилу здесь, и тайком от всех дать свое согласие на свидание Одилы с пленным кафиром? Может, потом Одиле как-то легче станет?» Подумав, Хамида пришла к выводу, что это невозможно. Узнает об этом Киёмиддин, или люди кишлака, тогда в лучшем случае по законам шариата не избежать ей участи быть забросанной камнями. «Так привязавшаяся к кафиру девушка, после первого же свидания и сладости встречи станет привыкать к нему, и тогда уже невозможно будет отделить их друг от друга – делала свои умозаключения Хамида. – Пока она не сошла с ума, единственный выход из создавшейся ситуации – это увезти ее куда-нибудь подальше от пленного кафира, чтобы чувства Одилы к нему постепенно гасли» …

Николай, при помощи Шамсулхака и Парвиза к тому времени успевший выучить суры из Корана, научившийся у Киёмиддина, как совершать омовение и намаз, приступил к выполнению этого обряда ислама. Николаю здесь, в этом его положении, ничего не оставалось делать, кроме как принять ислам и соблюдать все его ритуалы. Да и Киёмиддину негоже было содержать у себя неверующего в Оллоха человека.  Зная все это, Николай весь день проводил за чтением Корана, знакомству с законами ислама, чтобы в повседневном быту пользоваться ими. А это пока было для него единственным гарантом того, что он может остаться живым. Другого выхода у него не было. Чтобы его приговорили к смерти, с его стороны достаточно было лишь хоть раз в чем-то проявить оплошность. И все. Он, человек вполне разумный, прекрасно отдающий себе отчет за все происходящее вокруг, прекрасно осознавал свое нынешнее положение. Согласился он и на проведение обряда обрезания. Сегодня он у них пленный, а не гость, и должен согласиться и принять все те условия, какие выдвигают, устраивают его нынешних хозяев.

Утром того дня, когда Киёмиддин собирался отвезти Одилу в Кабул, Николай, совершив утреннюю молитву, услышал плач Одилы и, хромая, вышел из своей комнаты во двор, стал свидетелем разворачивающейся сцены. Он понял, что случилось что-то ужасное, но ни на йоту не разобрался в словах Одилы, поскольку еще не в достаточной степени освоил язык, чтобы понять суть разговора Одилы. Из знакомых ему слов «Нон» (лепешка, хлеб), «Об» (вода), «Модар» (мать), «Намоз» (молитва), «Руза» (пост) и несколько других разговорных слов не услышал из уст Одилы ни слова. А Одила плакала, говорила отцу какие-то доселе непонятные Николаю слова. А то, что она о чем-то умоляла отца, Николай понял уже по ее жестам и движениям.

Только тогда, когда Одилу посадили на лошадь позади отца, Николай заметил направленный на него взгляд Одилы. Этим взглядом она будто умоляла Николая о помощи, будто просила его взять ее с собой, спасти. Мол, вези, куда хочешь, хоть на край земли, лишь бы быть с тобой, навсегда, на всю жизнь. Сам видишь, самые близкие и родные мне люди сегодня стали врагами моей любви к тебе. Хотят погасить пламя моей любви к тебе. И чтобы добиться своего, они увозят меня отсюда, чтобы мы больше не видели друг друга. Больше я не смогу увидеть тебя! Я готова вынести все муки, чтобы еще раз удостоилась встречи с тобой! …

Глаза говорили обо всем, что было у девушки на сердце. Без слов и объяснений. Николай понял все. Зная, что одно неосторожное движение может стоить ему жизни, он, кроме, как стоять прямо, неподвижно и смотреть в ее сторону, ничего не мог поделать.

Мать, заметила, что Одила, увидев Николая, замолкла и долго смотрела на него. Хамида обратилась к мужу:

- Да хранит вас Оллох! Доброго вам пути!

После того, как Киёмиддин и Одила уехали, Хамида будто с плеч сняла какую-то тяжелую ношу, быстро вошла во двор, увидела пленного. Николай с опущенной головой сидел на своем прежнем месте. Пройдя мимо него, Хамида вошла в дом к проснувшимся ото сна детям. Она почувствовала какое-то облегчение. Подумав, она поняла почему: Отправив дочь подальше от пленного, Хамида была уверена, что время и расстояние все-таки сделают свое дело, Одила позабудет пленного, и тем самым семья их не будет опозорена недобрыми слухами.

Увы.  Спустя неделю, после того, как Киёмиддин увез дочь, из Кабула донесли еще более страшную весть: Одила сошла с ума. И старушка Фатима, мать Киёмиддина просила, чтобы сын и сноха во что бы то ни стало, скорее приехали в Кабул. Мол, старушка одна не в силах удержать Одилу. Услышав эту весть, Хамида потеряла покой. Все валилось из ее рук, она, как угорелая, не знала, что делать, за что взяться. Чтобы сообщить Киёмиддину о случившемся, она срочно отправила сына Парвиза на поле, где был и Киёмиддин, занятый молотьбой. Николай тоже был там. Хотя рана на ноге еще полностью не зажила, он, не желая остаться дома без дела, сам попросил Киёмиддина, чтобы он взял его с собой на поле.

Вечером Киёмиддин пришел с работы. Посоветовался с женой. Договорились, что утром рано мать вместе с Парвизом и Нурулло едут в Кабул. А он вместе с Исломиддином (так теперь называли Николая все домашние Киёмиддина) и Шамсулхаком будут молоть пшеницу. Если постараются, за два-три дня управятся с пшеницей, и он тоже может поехать в Кабул.

- Все сделал. Осталось только кое-что доделать. Как назло нет ветра, чтобы продуть пшеницу. А ветер начнется в полдень и вечером. Я вынужден остаться. Дети сами не управятся. А у Исломиддина пока с ногой не важно. Еще две ночи и годичный запас муки будет готов. Ты, мать Шамсулхака, езжай. А то старушка одна не управится с Одилой. Как только закончим, сразу и я приеду вслед за тобой.

- Я еду. Как только закончишь с пшеницей, приезжай сразу. – все еще рассеянная, сказала Хамида. – Не приведи Оллох, чтобы с Одилой случилось что-то! О, Оллох, за какие такие наши грехи ты так немилосерден к нам?

- Не говори так! Не гневи Оллоха! Оллох велик и милосерден! Дочь наша выздоровеет! – успокаивал жену Киёмиддин. – Крепись и возьми себя в руки. Потерпи хотя бы еще два дня. Сам приеду и отведу дочь к какому-нибудь хорошему лекарю! Вылечим ее. …

С того дня, когда состоялся этот разговор, прошли недели, месяцы. Но состояние Одилы не то, чтобы пошло на улучшение, наоборот, ей становилось все хуже и хуже. Она страшно похудела. Из той красавицы, какой была в родительском доме, остались лишь одна кожа да кости, и глаза, полные тоски и печали.

Не помогли ей и старания народных лекарей-мулл. Все было понапрасну. Одила чахла с каждым днем.

Углубляясь в свои печальные думы, Хамида теперь все чаще и чаще вспоминала сказанное однажды одним муллой относительно того, что девушка в кого-то влюблена. Да и сама Одила, когда приходила в себя, умоляла мать отвезти ее в Поранди. Мол, она там выздоровеет. Одила всегда твердила эту мысль, и всякий раз, как  бы невзначай, спрашивала мать:

- Мамочка! Родненькая! Скажи, как звали того пленного?

И мать вынуждена была ответить:

- Николай.

- А Николая куда увезли? – вновь спрашивала Одила.

- У нас дома он.

- Сними  с моих ног цепь, к нему пойду.

- Отец тебе голову снимет с плеч!

- Без головы пойду!

- О, доченька, будь я проклята! Сказать тебе мне больше нечего, что днем и ночью только его имя и твердишь?!

- Кроме того пленного ни о ком другом в этом мире не знаю и знать не хочу! За что его взяли в плен? Мамочка, если он еще у нас дома, отвези меня к нему домой. Увидев его, болезнь пройдет, обязательно выздоровею!

- Доченька, это тебе не Поранди, а Кабул! Привезли тебя сюда, к бабушке, чтобы ты навсегда забыла того пленного. А ты все еще помнишь того кафира?

- Да, помню, мамочка!  Днем и ночью только о нем и думаю! Он спас меня от змеи. Если бы не он, я б давно умерла. Отвези меня в Поранди! Увижу его и выздоровею! …

После этих слов дочери Хамида схватилась за голову, громко зарыдала и обняла дочь. Она не знала, что делать, как поступить. Не найдя другого выхода из создавшегося с дочерью положения, после долгих раздумий, не выдержав тяжести сложившейся ситуации, как-то ночью она решилась и рассказала все Киёмиддину.

- С ней ничего другого не случилось. – закончила Хамида. – Помнишь Гуландом, дочь дедушки Хафиза?

- Да, помню. Это происшествие вроде недавно было. И что? – спросил Киёмиддин.

- Сам знаешь. Родители, родственники встали поперек любви Гуландом и Азиза, и они, без родительского благословения, вместе убежали из дому. А всему этому что было виной? Различия были лишь в том, что Гуландом – дочь таджикского мусульманина, из касты племени ишанов, а Азиз из хазорийцев. Мол, какой такой таджик выдавал свою дочь за хазорийца, что родители Гуландом нарушают сложившиеся устои? В итоге Гуландом, как наша Одила, сошла с ума. После того, как Азизу засватали другую девушку и сыграли свадьбу, прямо на свадьбе Гуландом и устроила самосожжение.

Рассказав все это, Хамида помолчала немного: – Не приведи Оллох, чтобы и с нашей дочерью такое несчастье приключилось!

Услышав рассказ жены о самосожжении Гуландом, Киёмиддин долго молчал. И было отчего. Он понял и опасался того, что если не предпримет меры, такая же участь может ожидать и его семью. Из слов жены вывел, что его дочь влюблена в Николая. Но, чтобы до такой степени, чтобы сойти с ума, он себе этого не представлял.

Теперь, как и Хамида, прибавилась головной боли и Киёмиддину. Взвесив все доводы в реалиях сегодняшних, с точки зрения законов ислама, Киёмиддин никак не мог найти объяснений существующему положению вещей. Он не знал, как подступиться к проблеме, чтобы и овцы были целы, и волки были сыты. «Уму непостижимо, чтобы Николай и Одила стали мужем и женой. Что же делать тогда? – мучила Киёмиддина эта дилемма. – Действительно, при нынешних реалиях никто из селян не одобрит такой союз. Но если мы не согласимся на такой союз, то нам не избежать той участи, какой подверглась Гуландом. Если же такое случится, то потом уже, как говорится, слезами горю не поможешь. До конца жизни потом будешь горевать. Не иметь детей – одна беда. Но иметь детей, воспитать их  – проблема не менее важная и сложная. Оллох дает тебе детей и вместе с ними насылает тебе горы проблем и трудностей. Что от меня требовалось делать для дочери, сделал. От этого ей лучше не стало. Все в руках Оллоха. Уповая на Оллоха, отвезу ее в Поранди. Мать лучше знает свою дочь. Послушаюсь ее матери и отвезу Одилу к Исломиддину. Авось Оллох поможет и дочь выздоровеет. …» – так до утра Киёмиддин не сомкнул-таки веки.

Одилу привезли в Поранди. Как только вошла, сразу пошла на задний двор и остановилась возле комнаты, где временно жил Исломиддин. Отец и мать не стали препятствовать ей, чтобы видеть, как к ним благосклонен Оллох. Они считали великим счастьем, если, благодаря свиданию с пленным, их дочь выздоровеет. Чего только не сделают родители ради счастья своих детей? Киёмиддин и Хамида сегодня были в таком же положении. У них выхода иного не было. Для Киёмиддина теперь было бы великим счастьем, если догадки жены относительно любви дочери к Исломиддину подтвердятся и, увидев Исломиддина, она пойдет на поправку.

К этому времени Исломиддин своим поведением успел заслужить уважение и жителей Поранди. В кишлачной мечети, прилюдно произнеся фразу «Ло иллоха иллалоху Мухаммада расулуллох», принял ислам, стал мусульманином. Согласился  на обрезание, начал совершать намаз, выполнять требования столпов ислама, читать Коран. И имя дали ему другое. Сменив имя «Николай» на священное в исламе имя «Исломиддин», Николай был рад и этому событию.

Узнав об этом, Масъуд приказал, чтобы после выздоровления Исломиддина доставили к нему.

«Какие еще могут быть препятствия, чтобы могли помешать, двум молодым создать семью? «Оллох, отведи болезнь подальше от моей дочери и если Исломиддин согласится, пусть они создадут свою семью и заживут счастливо. Мне же остается позаботиться о том, как организовать и свадьбу сыграть. Если надо будет, займу у кого-нибудь в долг. …» – размышлял про себя Киёмиддин.

Какое-то время через проем двери Одила наблюдала за Исломиддином и Шамсулхаком. Они всецело отдались чтению какой-то книги и не знали, что за ними наблюдает и пара чужих, влюбленных глаз. От такой возможности свободно наблюдать за любимым Одила была в восторге. Да так, что не заметила, как невольно толкнула, открыв тем самым калитку. Исломиддин и Шамсулхак на скрип оглянулись сразу.

- Одиладжон, сестра родненькая! Когда приехала? Кто тебя привез?! – с этими радостными возгласами Шамсулхак встал и пошел навстречу сестре.

Картина встречи брата с сестрой всколыхнула и Исломиддина. Вспомнил он и свою родную сестру Валентину, и что-то екнуло под сердцем. Глаза его увлажнились до слез. В исхудалой, увядшей девушке он сначала не признал, было дочь хозяина семьи. Вглядевшись пристальней, он узнал те же знакомые красивые глаза, да такие же красивые брови, дугой обводившие эти два черных глаза, некогда принадлежавшие Одиле. От братьев Одилы Исломиддин знал, что девушка больна, и Киёмиддин отвез дочь в Кабул на лечение. О глубинных чувствах, ставших основной причиной этой самой болезни Одилы, Исломиддин ничего еще не знал. Правда, Исломиддин заметил было пристальный взгляд Одилы к своей персоне, но мать вовремя воспрепятствовала тому, чтобы этот обмен взглядами не перерос во взаимные, более глубокие чувства.

- Отец с матерью меня привезли. Увидела пленного. Оллох даст, выздоровею! – сказала Одила.

Встретившись взглядом с Исломиддином, постояв так немного, Одила повернулась назад и пошла к себе домой. Вслед за ней вошли и родители. Повернувшись к матери, как будто доселе ничем и не болела, Одила безо всяких лишних движений, неподобающих здоровому человеку, обняла мать и зарыдала, выплеснув месяцами накопившуюся в глубинах ее нежного сердца печаль, тоску и грусть. Сквозь эти слезы мать легко угадала, что это плач вполне здорового человека. Слезы дочери сильно растрогали материнское сердце. Она обняла дочь, прижала ее голову к своей груди:

- Доченька, дорогая ты моя! Чего плачешь-то?! Мы, как видишь, послушались тебя, привезли в Поранди, как сама того хотела! Сказала, что здесь выздоровеешь! Не плачь, доченька!..

- Мамочка, родная! Привезла меня сюда, увидела пленного! Теперь обязательно выздоровею! – не переставая плакать, всхлипывая, растягивая слова, сквозь слезы говорила Одила. – Я видела его! Он здоров! И болезнь моя сразу отошла! Мамочка, никуда больше не увозите меня! Не разлучите меня с ним, иначе я умру!..

Слушая слова дочери, то ли от радости, то ли от жалости мать, задыхаясь, тоже разрыдалась:

- Оллох свидетель, отсюда никуда больше не увезу тебя! За все время болезни впервые вижу и слышу, что ты говоришь как вполне здоровый человек! Слава Оллоху, обязательно выздоровеешь!.. Больше не плачь, доченька! А то мы все извелись! Давай, выйдем во двор, на свежий воздух. Дома не убрано, не чисто! Давай, доченька, выйдем!

Киёмиддин, стоявший поодаль и наблюдавший за их беседой, облегченно вздохнул и первым вышел из дому.

- Мамочка, простите меня за все причиненные вам мучения! – выходя из дома, сказала Одила. – Видимо, волей Оллоха суждено было мне столько мучиться. Глядишь, сразу и выздоровею! И поступки, и все мои дела по дому будут вполне разумными. Если разрешишь, я разогрею воду, искупаюсь. Ты, мамочка, не волнуйся! Я – та самая Одила, что была раньше. Слава Оллоху, мой разум никак не пострадал.

- Благодарю Оллоха, прекрасная моя Одила! Иди, что хочешь, то и делай! Как сердце прикажет, так и поступай! Я займусь своими делами по хозяйству! – погладив дочь по голове, вытирая радостные слезы, Хамида направилась в дом, чтобы приготовить поесть что-нибудь дочери.

Исломиддина в Поранди уже знали и стар и млад. Знали и его настоящее имя. Но, поскольку ислам не признает безверия, и народ здешний признает только ислам, все старались воздержаться звать его по первому имени. И все обращались к нему по новому его имени. Теперь, как равноправный член семьи Киёмиддина, с наступлением времени намаза, Исломиддин вместе со всеми шел в мечеть, совершал намаз, возвращался в дом Киёмиддина, помогал ему по хозяйству, читал книги, изучал язык.

Все тайное рано или поздно становится явью. Вскоре все жители кишлака уже знали обо всем, что случилось в доме Киёмиддина со дня прихода Исломиддина в его дом вплоть до последнего дня. И то, что слухи распространились столь быстро, особенно усердствовала старушка Рисолатмох, которую Хамида приводила домой, чтобы осмотреть и лечить Одилу, и которая беседовала и с самой Одилой. Именно Рисолат и сказала Хамиде, что дочь ее влюблена в кого-то, и единственная панацея от этой болезни – свидание с влюбленным, другого лекарства нет. То ли из своего жизненного опыта она знала, то ли еще что-то, но Рисолат будто в воду глядела. Как говорится, солнце подолом не закроешь. Именно Рисолат и распространила по всему кишлаку то, чему сама стала свидетелем в доме Киёмиддина. Слухи эти перешли из уст в уста, и вскоре уже все жители кишлака знали о состоянии здоровья Одилы и об истинных причинах ее болезни.

На фоне всего этого люди знали еще и о том, что Исломиддин стал мусульманином, читает Коран, соблюдает все обычаи и обряды ислама. Теперь, по их мнению, не исключено, что и Киёмиддин согласится выдать свою дочь замуж за Исломиддина. Исломиддину в его положении другого выбора не оставалось, кроме как жениться на Одиле. С того дня, как он оказался в плену, прошло почти два месяца. Хотя у Киёмиддина ему жилось неплохо, ,живя здесь, он узнал, что Ахмадшах Масъуд сам распорядился, чтобы  моджахеды с пленными обращались гуманно. И чтобы всех пленных в обязательном порядке приводили к Масъуду на собеседование. После того, как Масъуд узнает, кто этот пленный, при каких обстоятельствах он оказался в плену, он сам распорядится, как поступить с ним. Если этот пленный не совершал никаких жестоких деяний, не убивал никого, его самого тоже не убивали. И до сих пор Николай еще ни разу не слышал, чтобы какого-то пленного моджахеды убили.

Буквально на днях, когда Киёмиддин вместе с женой и дочерью был в Кабуле, к Николаю приходили иностранные репортеры. С ними был и французский кинорежиссер Кристоф де Понфилий. Он долго беседовал с Николаем. Репортеры ушли, а Кристоф де Понфилий остался еще два дня и снимал на видеокамеру свою беседу с Николаем. Сначала Николай не хотел беседовать и сниматься на камеру, обосновывая свой отказ своим пониманием реалий дня. Мол, политики Запада снабдили Кристофа деньгами, средствами и направили в Афганистан, чтобы ситуацию в Афганистане преподнести мировому сообществу в нужном им ракурсе. А Западу важно было показать советские войска в Афганистане как оккупационные. А то, что жизнь в Советском Союзе по сравнению с Афганистаном и многими другими странами мира, райская, для Николая это было истиной неоспоримой!

- То, что я сегодня чисто случайно оказался в плену, и вы, злоупотребляя моим положением, хотите, чтобы я злословил о своей родине, так этому не быть! Моя родина – самая красивая и самая богатая на земле! И я ни на что не променяю ее! Она мне дороже всего на свете!. – твердил Николай. Но Кристоф был настырен. Не скрывая своих намерений, он объяснил Николаю, что желает снять о нем фильм. «Будь что будет! – решил Николай. – Может быть, хоть посредством этого фильма узнают родители, земляки, Наташа, что я жив и, если Богу угодно, когда-нибудь вернусь домой!» Николай согласился на съемки. Первым делом он сделал заявление, что никогда и ни за что не изменял своей родине и не думает изменять. Заявил также, что его, как и десятки тысяч таких же, как он, парней в Афганистан привезли не по их воле, из-за чьей-то недальновидной прихоти. По вине этих же самых политиков и гибнут сотни ни в чем неповинных молодых людей Советского Союза. И это продолжается и по сей день. Смертью сотни и тысячи таких же, как он, молодых людей кто-то все еще пытается оправдать свой политический просчет. Что у Николая наболело на душе, не утаивая ничего, не опасаясь каких-либо тяжких для себя последствий, он и высказал Кристофу де Понфилию. Уж как там во Франции поступит этот кинорежиссер, как переведет слова Николая и как преподнесет это все зрителям, Николай уповал на совесть самого Кристофа. Единственной целью, которую преследовал этим Николай, было сообщить своим родным и близким, землякам о том, что он жив и находится в плену у моджахедов, в Афганистане.

Николаю к этому времени важно было, что раненая нога потихонечку начала заживать, и с каждым днем он чувствует себя все лучше. Ему подошел по вкусу и здешний горный климат. Здесь его никто не унижал, не теснил. Только нищета, отсутствие элементарных условий жизни, царящие как в доме Киёмиддина, так и во всем кишлаке, несколько омрачали его настроение. От осознания этих реалий Николай чувствовал себя как-то неуютно. Но он был пленный и с этим фактом ничего поделать уже не мог. Ни изменить, ни переделать ничего. С другой стороны он был благодарен, что в таких вот условиях его не заточили в зиндон (тюремная камера).

Иногда в те часы, когда оставался один, брал радиоприемник Одилы, настраивал его на российскую волну, и, чуть приглушив звук, слушал до поздней ночи. Это действовало на него успокаивающе. Незаметно засыпал. И, проснувшись, понимал, что во сне часто видел себя в своем детстве, своих родных, мать свою Екатерину Андреевну. От осознания всего увиденного и пережитого ему становилось легче на душе. Будто и те родные ему люди находились теперь, в часы сна, рядом с ним, между гор Гиндукуша, среди этих людей – чужого вероисповедания, чужой культуры, других обычаев и нравов.

Действительно, жизнь для Николая здесь была трудная, непривычная. Единственно хорошим для него было то, что рана на ноге заживала с каждым днем, и с каждым днем он чувствовал себя свежее и бодрее, сил прибавлялось в нем все больше и больше. Но избавления, выхода из этого тесного ущелья у него не было. И надеяться было не на что и не на кого.

Исломиддина вокруг знали теперь все. По радио и в газетах теперь почти ежедневно о нем говорили и писали, печатали его фотографию. Посредством этого о нем знали теперь во всем Афганистане. Не было и дня, чтобы к нему не приходили пять – десять человек из других округов, чтобы увидеть русского, принявшего ислам, посмотреть какой он из себя человек.

Николаю надоело быть свободным пленником. Его положение напоминало какого-то хищного зверя в зоопарке. Любой гость, придя в кишлак Поранди, считал своим долгом увидеть Николая. Все желали увидеть его, беседовать с ним. И это все благодаря той услуге, которую оказали Николаю репортеры газет, радио и телевидения. Они прославили его почти на весь мир. Знали о нем почти все: что касалось причин его пребывания здесь, условий, в которых он жил, и что с ним было потом. И каждый комментировал прочитанное, увиденное и услышанное на свой лад. Теперь о нем имели представление и все командиры советских воинских подразделений, находящихся в Афганистане. Специальные сотрудники Комитета госбезопасности СССР отправляли ему письма с просьбой дать свое согласие на освобождение из плена. Николай же предпочел плен, нежели возвращение в свою воинскую часть или на родину. Ибо знал, что означает эта свобода: Как только Николай окажется или в воинской части, или у себя на родине, заработает советская судебная машина. Предъявив обвинение в измене родине, его привлекут к уголовной ответственности, посадят в тюрьму, и пятно это ему и его родным и близким будет обеспечено на всю оставшуюся жизнь.

Как в воинской части, так и в Министерстве обороны СССР знали, что Николай Быстров жив и находится в плену. Поскольку сам этот факт пребывания советского воина в плену не делал чести великой советской державе, спецслужбы искали пути его освобождения.

Через два дня после того, как Николай попал в плен, у аэродрома в Багроме, у воинской части, где служил  Николай, произошла кровавая стычка с моджахедами. В результате погибло много советских солдат. Их всех уложили в цинковые гробы и готовили к отправке на родину в Союз. Поскольку к тому времени в воинской части уже не было пропавших без вести Николая Быстрова и еще двоих военнослужащих, командиры решили списать и их в числе погибших. Написали их имена и фамилии на гробах и отправили на родину. Расчет их основывался на том, что на родине родным и близким погибших запрещено было открывать гробы и посмотреть, кто и в каком состоянии там находится. Родителям и близким оставалось только поплакать над гробом и положить его в могилу, будучи уверенными, что в гробу действительно их родной человек. Никому и в голову не приходила мысль, что вместо конкретного человека может находиться не он, а совершенно другой, незнакомый им человек.

Известие о том, что Николай жив и находится в плену у моджахедов, дошло до воинской части тогда, когда домой, в родное его село уже был отправлен гроб, и церемония похорон давно уже состоялась. Может, здесь не обходилось и без вмешательства КГБ, или из каких-то других соображений, но командирам, скорее всего, в суматохе своих дел, было теперь не до какого-то там рядового Николая Быстрого, что так и не удосужились известить родных о произошедшей ошибке с гробом.

Будучи не в курсе свершившего страшного факта, единственный выход из своего теперешнего положения Николай видел только в уповании на Бога и терпении. Чтобы выжить, он настроил себя на все худшее, что могло ожидать его в последующий период его пребывания в плену. И то, что он принял ислам, и то, что он сменил даже свое имя – пойти на такой шаг подсказывал ему здравый рассудок. Повезло ему и в том, что Аваз и Хасан доставили его из Багрома в Поранди, в дом Киёмиддина. И этот человек вдобавок к тому, что был праведным мусульманином, являлся и человеком справедливым. Киёмиддин сразу понял, что за человек Николай, и отношение его к нему было подобающим образом. Как раз весьма кстати оказалась и поддержка, оказанная Масъудом относительно пребывания Николая в доме Киёмиддина до его выздоровления.

Хамида и Киёмиддин были довольны тем, что с каждым днем улучшается и состояние дочери. И первым их жестом навстречу дочери стало, то, что они разрешили Одиле свободно двигаться по всему дому, и что впредь они не станут чинить ей препятствия в действиях. Одила же, как и все ее сверстницы, получившая начальное религиозное образование и соблюдавшая основополагающие требования законов ислама, не позволяла себе ходить к Исломиддину в его комнату. Только в отсутствие родителей спрашивала у него что-то, да через своих братьев отправляла ему чай и лепешки. Девушка была рада, что за время ее отсутствия Исломиддин поправился намного и теперь может самостоятельно передвигаться. Бывало, что иной раз, когда дома не было родителей Одилы, и Исломиддин осмеливался смотреть на девушку. Хотел беседовать с ней более свободно, но опасался своего положения пленного. Боялся, что вдобавок к своему положению пленника могут его еще и оклеветать, и тогда ему не миновать какого-нибудь жестокого наказания. Положение Исломиддина смахивало на состояние овцы, которая находилась посреди волчьей стаи, и достаточно малейшего повода, чтобы голодные волки набросились и растерзали ее. Потому Исломиддин каждый свой шаг, каждое свое слово тщательно взвешивал, прежде чем сказать или делать.

Между тем не прошло и недели, как Масъуд прислал человека, и Исломиддина увезли в Панджшер. При отбытии Одила вышла провожать Исломиддина. И когда Киёмиддин повернулся в сторону Каабы, чтобы благословить Исломиддина на добрый путь, Одила, улучив момент, попросила брата Шамсулхака передать Исломиддину сверток с кулчами (колобок), испеченными самой Одилой еще вчера специально для Исломиддина.

Николай целых три месяца пробыл в доме Киёмиддина. И при прощании вспомнил, что за все время пребывания здесь он ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из семейства Киёмиддина обращался к нему неподобающим образом. За это Николай был благодарен Киёмиддину. Приложив руки к груди, Николай от всего сердца поблагодарил Киёмиддина за все то хорошее, что они сделали для него:

- Киёмиддин Сохиб! Согласно мусульманским обычаям, я прошу вас простить меня за причиненные вам неудобства и поблагодарить за всю доброту вашу, какую вы оказали мне, за то, что вы поделились со мной в своем доме и последним своим куском хлеба! Кто знает, что случится со мной в последующие дни моего пребывания здесь. Потому прошу вашего благословения!

- Благословляю тебя, Исломиддин! Да хранит тебя Оллох! Омир Сохиб – человек доброй души. Над пленными не допустит издевательств. Я говорил ему о тебе. Тебе не причинят никакого вреда. Оллох даст, еще свидимся, будешь навещать нас. Как только представится возможность, приходи к нам, как к своему другу и брату.

Попрощались с Исломиддином Шамсулхак, Парвиз и Нурулло.

За несколько дней до этого события Киёмиддин был в Панджшере и оттуда вернулся домой не с пустыми руками:

- Масъуд интересовался Исломиддином. как только я ему рассказал о его состоянии здоровья, что и как с ним, Масъуд сказал, что его, как и других пленных, отпустит на волю. – поведал тогда Киёмиддин жене. – Да, так и сказал: «Пусть идет, куда желает. Нам он не причинил никакого вреда. Плюс к этому, так он еще и ислам принял. Этот его поступок  уже выше всяких похвал! Пожелает, пусть останется с нами. Нет, так сам волен решать, как ему поступить дальше!»

Хамида, в свою очередь, сообщила об этом дочери. Одила, уповая на свою судьбу, все еще надеялась, что Исломиддин хоть чем-то ответит на ее любовь. Стесняясь прямого с Исломиддином разговора, Одила на листочке призналась ему в своей любви, сложила листочек вчетверо, положила в платок вместе с кулчами. И через Шамсулхака передала ему и свой сверток с письмом. Девушка видела и знала, что Исломиддин изучал персидский алфавит, читает на нем книгу. Она была уверена, что или в пути, или в зиндане Исломиддин найдет в узелке платка и ее письмо и обязательно прочтет его. Эта мысль несколько успокаивала ее, и она надеялась, что и Исломиддин ответит ей положительно. Сердце, во всяком случае, так ей подсказывало.

Исломиддин уехал, и Одиле показалось, что дом для нее вовсе опустел. Надежда, как  говорится, умирает последней. Одила решила дождаться ответа Исломиддина. Будь этот ответ положительным или отрицательным, она будет жить надеждой на лучшее.

Час спустя, Исломиддин вместе с прибывшим за ним парнем прибыли в Панджшер и вместе зашли в мечеть кишлака Бозорак, где по какому-то случаю собралось много народа. Они вошли в мечеть. Его, Исломиддина, в числе еще двенадцати таких же, как он пленных, доставленных из других мест Афганистана, отвели в угол мечети. Указывая на Исломиддина, председательствующий собранием обратился к мужчине, стоявшему напротив Исломиддина. Это был невысокого роста мужчина, лет тридцати – тридцати пяти, хорошо одетый, в одежде моджахеда:

- Омир Сохиб, это и есть тот самый Исломиддин! И по этому обращению Исломиддин понял, что этот самый невысокий мужчина и есть тот самый знаменитый Ахмадшах Масъуд. Исломиддину не раз приходилось слышать о Масъуде разные истории. Но видеть его самого ему еще не доводилось. И мысленно представлял его себе мужчиной богатырского телосложения, одетого в генеральский мундир. Исломиддину никак не верилось, что этот скромного вида мужчина и есть тот самый прославленный полководец Ахмадшах Масъуд. Исломиддин понял, что эти минуты для него судьбоносные.

Масъуд с головы до ног осмотрел Исломиддина. Молодой переводчик, пришедший за Исломиддином в Поранди, в эти минуты стоял рядом с Масъудом. Кроме него в мечети все другие лица были незнакомы, чужие.

- Вас, тринадцать пленных шурави, с этой минуты я объявляю свободными! – громко сказал Масъуд, и переводчик перевел его слова на русский язык.

- Можете идти хоть в свои воинские части, хоть к себе на родину, или в другую страну. Ваша на то воля. Хочу лишь заметить вам. Если задумаете вновь воевать с афганским народом и вновь окажетесь в плену, пеняйте на себя! Да хранит вас Оллох!

Это были последние слова Масъуда, и собравшиеся люди начали покидать мечеть. Пленные тоже вместе со всеми вышли во двор. Исломиддин был последним в этой группе. Он знал, что настало время намаза, и как любой верноподданный мусульманин он должен совершить два ракаата намаза, посвятив их людям, построившим эту мечеть. Не выходя из мечети, расстелил свой молитвенный коврик. Не успевшие выйти из мечети люди, видели это и удивились, указывая друг другу на него. Мол, смотри, как кафир принял ислам, стал мусульманином и теперь не хуже любого мусульманина соблюдает законы ислама.

Это известие сразу дошло и до Масъуда, стоявшего во дворе. Знавший, что Исломиддин принял ислам, узнав о том, что сейчас он совершает намаз, обрадовался. Он стал дожидаться, пока Исломиддин закончит намаз и выйдет во двор.

У выхода из мечети Исломиддина лицом к лицу встретил сам Масъуд:

- Исломиддин, что это был за намаз, который ты совершил? – спросил его Масъуд.

- Омир Сохиб, это были два ракаата, посвященные строителям данной мечети. – на понятном языке дари ответил Исломиддин.

- Да благословит тебя Оллох! – сказал Масъуд.  – Ты первый пленный шурави, кто принял ислам и стал мусульманином. Скажи, что думаешь делать дальше, как поступить? Как-никак ты теперь человек свободный.

- Омир Сохиб, я никуда не собираюсь отсюда уехать. Если  можно, я останусь здесь. – несколько просящим тоном сказал Исломиддин.

- Ты сам волен решать. Если здесь останешься, будет еще лучше.

Говорят, ты хорошо разбираешься в марках оружия шурави. Если не возражаешь, в наших школах будешь обучать наших моджахедов, как обращаться с этим оружием. Ты согласен?

- Омир Сохиб, как прикажете, так с удовольствием и поступлю.

- Хусайнхон! – позвал Масъуд. И к нему подошел молодой человек. – Отведи Исломиддина в наш учебный центр, объясни ему его задачи. Пусть учит моджахедов-новобранцев как обращаться с легким видом вооружения. Заодно приготовьте ему место для отдыха, обеспечьте хозяйственной утварью. Пусть останется с нами. До свидания, Исломиддин!

Простившись с Исломиддином, Масъуд вышел на дорогу. Переполненный радостными чувствами, Исломиддин, провожая Масъуда взглядом, стоял как вкопанный, забыв даже проститься с ним.

Хусайнхон привел Исломиддина в Саричу, в учебный центр моджахедов. Ознакомил его с выкопанным кирками и лопатами прямо на склоне горы помещением, предназначенном для учебных занятий и попросил дождаться здесь новобранцев. Мол, прямо сейчас он может приступить к занятиям.

- Исломиддин, по окончании занятий спать, отдыхать будешь прямо здесь. – объяснил ему перед уходом Хусайнхон. Исломиддин осмотрел помещение.

Хусайнхон вернулся поздно. Некоторое время Исломиддин подождал его у входа со свертком, полученным от Шамсулхака перед уходом из Поранди. Походил немного из угла в угол. Раненая нога начала побаливать. Сел на камень. Хотел было положить сверток рядом, как заметил, что кончик платка связан в узелок. Пощупав его, понял, что внутри что-то есть. Развязав узелок, Исломиддин вынул оттуда сложенный лист бумаги, прочитал: «Исломиддин! Я привязалась к вам со дня вашего прихода в наш дом. Мать запретила мне увидеться с вами. Она сказала, что по шариату ислама мусульманке запрещено выходить замуж за кафира. Из-за этого и моей любви к вам, я заболела, чуть было не сошла с ума. Что было дальше, знаете сами.

Тысячу раз благодарна Оллоху за то, что вселила в ваше сердце любовь к Оллоху, и вы приняли ислам, стали мусульманином. Сегодня, когда вас уводят от меня, не знаю, что будет со мной. Не видя вас, я однозначно сойду с ума.

Этим письмом хотела сообщить вам, что до конца дней своих буду жить мыслями о вас.

Ваша Одила»

-Что за день такой светлый подарил мне Всевышний! – сунув письмо в карман, едва слышно произнес Исломиддин.

Действительно, этот день выдался для Исломиддина днем радости и благоговения.

Столько времени он только и думал о том, как сделать, чтобы выжить. А сегодня сам прославленный Масъуд взял, да и смилостивился над ним, сделал его самым счастливым человеком на земле, освободив из плена. Вдобавок к этой доброте сказал еще, что может поехать, куда душе его будет угодно. «Но мне ехать некуда. Везде люди КГБ СССР. Они достанут его хоть из под земли, раз уж он на свободе и если задумает куда-нибудь поехать. И тогда ему, Николаю, не миновать тюрьмы и клейма «Изменник родины». Уж лучше будет, если он останется с Масъудом. С одной стороны он не будет с оружием в руках идти воевать, с другой стороны при окончании войны, может, представится и возможность вернуться на родину.

А сейчас на весь белый свет осчастливила его Одила. В Афганистане до сегодняшнего дня у него не было ни жизненной опоры, ни светлой надежды на завтрашний день. И теперь Одила станет той опорой и надеждой.

Что касается красавицы Наташи, видно, не судьба, что он не сможет теперь связать с ней свою судьбу. И неизвестно, сколько еще времени ему суждено жить в этой чужой стране. Может, на всю жизнь останется здесь. При этом еще и Одила призналась ему в любви. Что в этом плохого? Одила, как и Наташа, такая же красавица, каких еще и мир не видывал, наверное» – размышляя так, от переполненных его сердце радостных чувств Исломиддин не знал что и делать.

Он был рад, что Хусайнхона еще не было, и он теперь может собраться с мыслями. Плохо было то, что ему не с кем было поделиться этой своей радостью. Он вспомнил, что Масъуд, оказывается, был в курсе его предыдущих дел, и к тому же в мечети сам лично наблюдал за тем, как он совершал намаз, а потом сам лично разрешил ему остаться здесь. Теперь, в его положении, для Исломиддина не было мест на свете священнее, нежели Панджшер и Поранди. «Что поделаешь, если судьбе угодно было забросить его в песчаный Багром. И  безвинно виноватый, он оказался в плену? Красавица Наташа, наверное, тоже еще ждет его. Кто знает, какая судьба уготована ей в будущем? Да и Одила ей ни в чем не уступает. Такая же стройная и красивая, как Наташа. Какие же у нее длинные черные волосы? Достают аж до самых колен. Девушка влюблена в меня, а я не знал! – улыбаясь, думал Исломиддин. – Даже чуть было с ума не сошла от любви ко мне! Правда, со слов ее младших братьев я знал, что она болеет. Но и духом не ведал, что я сам    являюсь причиной ее болезни».

Только теперь Исломиддин понял, что и в этой чужой стране он кому-то дорог и очень нужен. Но его тут же опечалила другая мысль: «Меня же из Поранди привели сюда, то есть нас с Одилой разлучили. Но ничего в этом плохого нет. Останусь жив, добраться до Поранди от силы займет где-то час-другой. Теперь я свободен, куда захочу, туда и пойду. В самый дорогой теперь для меня дом, в дом Киёмиддина, считающийся для меня теперь домом надежды, готов хоть на крыльях лететь!

Видать, жизнь и состоит из таких вот больших и малых радостей и печали. И ради них стоит и жить. Мне теперь надо жить и ради достижения любви Одилы. Получается, что до сегодняшнего дня, не имея на то права и возможности сделать лишнего шага, я опять обрел себе оковы.  И теперь этими оковами является любовь Одилы?

Ничего, слава Оллоху, период жизни, приговоренный к смерти, закончился. Теперь для меня началась новая полоса жизни. И эта полоса, слава Всевышнему, должна стать светлой, обрести новые светлые очертания!..» – вывел для себя Исломиддин.

Глава XIV

Мурѓи шикастаболам роње ба осмон ку,

Дар рўзи бекасињо ёрони мењрубон ку?

Гар бар замин нињам сар, ку гўшаи фароѓат?

В-ар бар фалак гурезам, асбобу нардбон ку?

Раненная птица где путь в небеса,

Где ласковая подруга в дни одиночество.

Как ложусь где найти мне покой,
Как уйти в иной мир и как найти туда путь.

Конец осени выдался слегка холодным. По своему жизненному опыту жители кишлаков ущелья Панджшера хорошо знали, что по всем приметам зима в этом году наступит раньше обычного и будет холодной. Вместе с делами по хозяйству, они были заняты и приготовлением запасов дров на зиму. Знали, что, начиная с первых снегов до наступления Навруза, зима будет лютовать, и, чтобы выжить до весенней оттепели, им мучений не избежать, если заранее не запасутся дровами. Плюс к таким неудобствам, причиняемым природой, добавляло людям забот и хлопот и их нищенский уровень жизни, бедность, доставшиеся им от войны.

Окидывая взором всю окрестность, обнаруживая, что вокруг лишь одни горы, каменные утесы, скалы, да голая земля, невольно поражаешься той стойкости, с которой живут люди в этих кишлаках, и не один или два года. Если в былые годы относительного спокойствия, когда не было воин, люди спускались на заработки в долины, в другие кишлаки, города, чтобы запастись на зиму всем необходимым, то теперь были лишены и этой возможности.

Нет-нет, да вспоминали старожилы и притчу такую: Тысячу лет назад до правления Султон Махмуда Газнави, тюркские и мангитские интервенты называли ущелье Панджшер Кичкином. И с той поры осталось в памяти людей такое двустишие:

Ба Кичкин марав, эй писар, зинњор,

Ки суми самандат шавад пора пор.

Ки дарёи пурхашм дорад ситез,

Гиёње надорад ба љуз санги тез.

О молодец, не ходи в Кечкин никогда,

Копыта коня растеряется весь.

Что у бущующей реки намерение плохое,

Нет растений кроме острых камней

Местами, на берегах реки Панджшер, берущей свое начало с родников и снегов северо-восточного Гиндукуша и Бадахшона и спускающейся до самых низовьев, лишь небольшой кусочек земли люди очистили от камней, засыпали землей, обработали под свои огороды, засеивали пшеницей.  Соломы и сена, собранных с этих участков, хватило и скотине.

Кроме этого жители кишлаков сажали вокруг своих домов и плодовые деревья, пользовались их плодами. В холодную же зиму эти самые деревья спасали их и от лютых морозов, защищая вместе с тем и от жесточайших холодных зимних ветров. Так они и жили в своих низеньких глинобитных и каменных домиках.

Наблюдая за их хозяйством, их повседневной жизнью, поражаешься опять их стойкости. В этом ущелье, начисто лишенном любых условий для человеческой жизни, люди живут веками. Лишь прекрасный климат и чистейшая питьевая вода, которые имеются здесь, вот то единственное, что отличает ущелье Панджшер от других мест Афганистана, и которому могут позавидовать люди из других провинций страны. Может быть, это и удерживало жителей кишлаков в этом ущелье. И так веками прижились здесь люди, обрели себе родину и не могут себе представить жизнь в другом месте, пусть даже намного богаче, чем здесь.

Дорога, протянувшаяся вдоль реки Панджшер, единственная нить, связующая города и кишлаки юга Афганистана с северными провинциями. Гордый непокорный народ, живущий в этом ущелье, является единственной преградой на пути врагов, стремящихся к рудникам лазурита, находящимся чуть выше Панджшера и служащим населению источником их существования в трудные периоды жизни. И это не случайно. Своей ценностью здешний лазурит издавна привлекал внимание богачей и сильных мира сего. Кольца и серьги, другие дорогие вещицы, изготовленные из этого металла, пользуются особой популярностью у богачей, королей и других состоятельных людей мира.

Некогда основным занятием молодежи этих кишлаков была и охота. Им, молодым, тоже было, на кого охотиться. Много живности и дичи было в горах. И, ясное дело, у каждого дома были и охотничьи ружья, и кинжалы. Хорошо ими владели и пользовались. Бывало, что и в дни свадеб и особых торжеств устраивали соревнования по стрельбе.

Ущелье Панджшер узкое и тянется до ста километров. Двигаясь по нему, кажется, что острые пики горных вершин аж нависают над головой и вот-вот готовы сорваться. Каждый, кто с плохими намерениями ступает в это ущелье, никогда не останется вне поля зрения смелых и отважных молодых охотников, как свои пять пальцев знающих здесь каждую тропинку, скалу, с детских лет обученных метко стрелять.

Отличие населения кишлаков ущелья Панджшер от жителей других провинций заключается в том, что все они происходят от одной общей для всех семьи. Все они состоят между собой в родственных отношениях. Отсюда и их сплоченность, единство во взглядах и действиях, характере, их взаимное уважение, послушание старших.

Передавая все эти качества из поколения в поколение, они сохранили свою самобытность и не допустили, чтобы хоть чья-то поганая нога ступала и растоптала этот народ, его нравы и обычаи. И сами, сколько помнят себя, ни разу не зарились на чужое богатство, не шли оружием на соседние с ними кишлаки.

В тот пасмурный холодный вечер, когда небо заволокло черными тучами, Масъуд вызвал к себе Солеха Мухаммада и Хусайнхона из кишлака Бозорак.

- Солехджон, вместе с Хусайнхоном предупредите всех моджахедов, чтобы к утру были здесь. Есть весьма важный разговор. – обратился к ним Масъуд, как только они вошли в его землянку.

- Омир Сохиб, – Солех Мухаммад осмелился было возразить. – все нынче заняты покосом, уборкой урожая и находятся вдали от своих домов. Да и темнеть начинает уже. Как мы сейчас их всех найдем-то?

- Инструкции таковы! – сказал Масъуд. – Вы идите вдоль ущелья, сообщите их домашним. Они потом предупредят тех, кто на уборке. Пусть хоть до полночи, хоть до глубокой ночи. До утра они должны собраться. Это важно. Знаю, в нынешних условиях неудобно отвлечь людей от дел. Но мы вынуждены собраться. Нынче дорог каждый час. Можем и опоздать. Иного выхода у нас нет. В добрый путь! Да хранит вас Оллох!

Солех и Хусайнхон вышли из землянки Масъуда. Вдобавок к холодному ветру начал накрапывать и дождь.

- Было бы лучше, если бы вместо нас послал кого-нибудь другого. – сказал Хусайн, обращаясь к Солеху. – Только что вернулись из Соланга. Уставшие, разбитые, изможденные. Теперь опять в путь! Невезучие мы с вами, Солех Мухаммад.

- Ладно уж, чего мне жалуешься-то? Если не хочешь, почему не сказал самому Омиру Сохибу? – попытался успокоить друга Солех Мухаммад.

- Ему невозможно возражать. – оправдывался Хусайн. И подумав о чем-то, добавил: – Ладно, ничего страшного не будет, если еще ночь не поспим. Возьмем только лошадей. Раз уж так срочно, значит, и дело важное. А к трудностям нам уже не привыкать. Пошли, возьмем что-нибудь съестное и в путь!

Вернулись они под самое утро. Взглянув в окошко, увидели Масъуда занятым чтением Корана.

- Пока лучше его не беспокоить. – сказал Солех, сойдя с лошади, чтобы совершить утренний намаз. Хусайн тоже привязал свою лошадь к тутовнику и тоже пошел за ним.

Дождь перестал накрапывать. По-прежнему стоял густой туман. Сквозь густой пелены тумана стали просачиваться лучики солнца. Светало. Постепенно стали просматриваться жилища людей, рассыпанные по склонам ущелья и вдоль реки.

Закончив чтение Корана, Масъуд вышел из землянки. Узнал и о возвращении Солеха Мухаммада и Хусайнхона. Понял, что за ночь они намучились предостаточно. Успокаивал Масъуд себя тем, что они еще молоды и ночь, проведенная ими без сна, не так уж вредна их здоровью: «Перекусят что-нибудь, попьют чай, и усталость, будто рукой снимет» – подумал он.

- Заходите, Регистони! – обратился Масъуд к Солеху, и сам первым прошел в землянку. Минуту спустя он вышел оттуда и вместе со своими спутниками направился к кишлачной мечети.

По дороге в мечеть Масъуд вспомнил, что по законам ислама утренний намаз он должен был совершить в мечети вместе со всеми. Но из опасения, что еще темно, а до мечети было далеко, и не исключено, что враги готовят на него покушение, намаз совершил в своей землянке. «Нынче много врагов развелось у меня. – думал Масъуд. – Хотя и нахожусь я у себя на родине, осторожность не помешает в моем положении. Наверное, из-за таких вот опасений и этой ночью плохо спалось мне»: После вечернего намаза пошел проведать семейство дяди. Побеседовал с ними. И там долго задержаться не смог. Хотя целую неделю не был у себя дома, и туда не смог заглянуть, ходил в сторону Фархора и кишлаков, расположенных вдоль берега реки Пяндж, беседовал с людьми, поделился с ними своими планами. Вернувшись домой, хотел было эту ночь провести у себя дома, но мысль о готовящемся на него покушении не давала основания успокоиться, терять бдительность. Вернулся в свою землянку, и здесь же переночевал.

Эти мысли не давали ему покоя, возможности расслабиться хоть на какое-то время. Складывающаяся ситуация заставляла его быть предельно осторожным. Он понимал, какую тяжелую ношу ответственности за судьбы людей взвалил на свои плечи. Теперь он должен был заботиться о себе не столько ради своей личной безопасности, сколько ради безопасности населения всех кишлаков, расположенных в ущелье Панджшер. Люди надеялись на него, связывали с ним свою судьбу, свою жизнь. Чувствуя эту ответственность, он считал своим долгом заботиться и о них, думать и действовать так, чтобы ни в чем не ошибиться. И то, что он попросил всех жителей кишлаков переселиться в эту холодную пору в другие места, исходило не от каких-либо догадок и личной прихоти Масъуда, а здравый ум и точный расчет, основанный на достоверных сведениях, подсказывало ему пойти на такой шаг.

Неделю назад надежные люди донесли ему, что шурави готовят очередное, седьмое по счету, наступление на Панджшер. Узнав об этом, Масъуд потерял покой. Он вновь представил себе весь ужас картины предстоящего боя. Не знал теперь, как предотвратить это наступление. Мысленно задавался вопросами относительно причин такого поведения шурави и никак не мог найти им объяснений. Сослаться на подписанный и заключенный с шурави мир? Но и этот факт не мог сослужить ему утешением. Масъуд не верил этим бумагам, будучи на себе испытавший их силу и влияние, зная, на какие уловки и вероломство способен их враг.

«Не раз и не два, а целых шесть раз напали на это ущелье. Убили множество людей, разрушили их дома. Но кроме, как тысячи убитых и искалеченных солдат и офицеров своих отсюда вы ничего другого не смогли взять. – мысленно обращался к своим врагам Масъуд. Население Панджшера не преклонило перед вами колени, не стало вашим рабом. Наоборот, мы победили вас. Вы вынуждены были пойти на мировую, заключить мир с моджахедами Панджшера. Смогли захватить весь Афганистан. Но здесь, в этом захолустном ущелье, застряли. Вас, вершителей судеб людских, остановила, заставила преклонить перед собой колени всего лишь горстка молодых моджахедов! Вы не смогли сломать хребет Панджшера, Панджшер переломил вам хребет, опозорил вас на весь мир! Вы еще не знаете, что я в курсе ваших дел и знаю все о вашем предстоящем вероломном наступлении на Панджшер. Из достоверных источников знаю точно, что в этом наступлении вы задействуете немного немало 200 самолетов-истребителей, бомбардировщиков и вертолетов, 1200 единиц бронетехники, более десяти тысяч солдат и офицеров пехоты. Что ж, приходите, посмотрим, как река Панджшер будет наводнена людской кровью! Приходите, я жду вас! Приходите и знайте, что еще ни одна вражеская нога не прошла по этому ущелью на север Афганистана. Не пройдете и вы! Здесь вы найдете свою погибель! Пока кровь течет в моих жилах, не допущу, чтобы ваша нога ступала по могилам наших отцов и дедов. …» – такими мыслями Масъуд переступил порог кишлачной мечети.

Мечеть была полна народом. Имам-хатиб выразительно читал суры Корана, комментировал прочитанное. Все внимательно слушали его. Несколько человек заметили приход Масъуда и хотели, было встать, но Масъуд жестом руки остановил их. Чтобы не помешать им, Масъуд сел в углу и тоже стал слушать.

Закончив чтение суры, в знак благодарности за воздаяния, имам-хатиб вознес руки к небу, поблагодарил Всевышнего за ниспосланное и пошел навстречу Масъуду:

- Добро пожаловать, Омир Сохиб, в святую обитель Оллоха. Вы по-прежнему так же скромны, как и были. Было бы лучше, если бы прошли вперед. Извините, что, занятый чтением сур Корана, не заметил вашего прихода. – обратился к Масъуду имам-хатиб.

- Это вы меня извините, что из-за меня прервали проповедь.  – поправил Масъуд, вставая навстречу имам-хатибу.

- Это все к добру, Омир Сохиб! – заметил имам-хатиб. – Вы вовсе не помешали. Наоборот, порадовали нас своим визитом!

- Слава Оллоху, к добру это, домуллох! – сказал Масъуд. – Нас сюда к вам привело одно важное дело. Да простит меня Оллох, послал людей, чтобы собрали жителей Панджшера у меня. А к вам, как к своим односельчанам, пришел сам!

- Мы тоже рады видеть вас, Омир Сохиб. – сказал имам-хатиб. – Да хранит вас Оллох! Мы благодарны вам за то, что охраняете наш мир и покой. Молимся всегда за вас Оллоху! Да хранит вас Оллох! Когда к вам прийти? Прямо сейчас или чуть позже?

- Прямо сейчас. Пока из дальних кишлаков еще не пришли, вы успеете попить дома чай и прийти ко мне.

- Хорошо! – из уважения приложив руки к груди, сказал имам-хатиб и вышел вслед за Масудом во двор.

Во дворе его окружили односельчане. Интересовались его жизнью, бытом, заботящими его делами. Видно было, что Масъуда очень уважают, почитают за честь поздороваться, поговорить с ним. Оглядываясь по сторонам, обведя взглядом людей, Масъуд увидел одни знакомые ему лица. Это и понятно было. Детство, отрочество юность и молодые годы его жизни прошли в этом кишлаке Джангалак, в кругу этих вот самых людей. Седобородые старцы помнят его аж с младенческих лет. Прямо на их глазах и рос он, знал всех поименно, и с каждым из них что-то связывало его. Он не пожалел, что сам пришел пригласить своих земляков на собрание, а не послал кого-то другого.

Когда Масъуд пришел к своей землянке, там уже собралось много народу. Как доложили Солех Мухаммад и Хусайнхон, пришли не только моджахеды, но и седобородые аксакалы кишлаков, главы семейств, другая молодежь.

Сквозь пелены рассеивающихся туч просачивались лучики солнца. Было холодно.

«В горах, наверное, ночью шел снег, что так холодно» – подумал Масъуд. Поздоровавшись со всеми, Масъуд прошел в свою землянку и вышел обратно. Остановился на возвышении, чтобы всем было видно его, и обратился к собравшимся:

- Прошу прощения за то, что вынужден был потревожить вас в столь неудобное для вас время. И послужили тому причиной весьма веские обстоятельства, складывающиеся сейчас. Подумал, что решение возникшей проблемы невозможно без вашего согласия. Потому, не собрав и не побеседовав с вами, я не смогу решить ее!

Всем вам известно, что после долгих сражений и кровопролития, благодаря героизму ваших детей и братьев на полях битвы, мы заставили шурави заключить с нами мир, прекратить кровопролитие. Мы с ними договорились, что в течение года они не нападут на Панджшер. Однако не прошло и месяца, как мы с вами стали свидетелями того, как их самолеты и вертолеты бомбили наши кишлаки. Это свое вероломство шурави объяснили тем, что якобы по чьей-то ошибке нас бомбила авиация правительства Кормала. «Ладно уж, черт с вами!» – сказали мы им в ответ. Простив их, в этот раз мы поверили им. Но надежные люди сообщили нам, что шурави готовят очередное, крупномасштабное наступление на Панджшер. И в этот раз шурави вместе с правительственными войсками Бобрака Кормала намерены подавить, уничтожить все живое по всему ущелью Панджшер. А что это значит, мы с вами уже знаем по своему прошлому опыту. Они хотят убрать нас с вами с дороги, ведущей на север страны. После того, как уничтожат нас и захватят северные провинции страны, весь Афганистан будет в их подчинении.

Я и до этого знал, что шурави не оставят нас в покое. Поэтому какое-то время провел и на севере Афганистана. Там имел беседу с руководителями регионов, кишлаков, авторитетными людьми. Вместе с населением этих кишлаков создали там свои боевые укрепления. Просил их поддержать нас в этой нашей борьбе. И самое главное, попросил их, когда для нас наступят трудные времена, разместить в своих кишлаках население кишлаков ущелья Панджшер. Они согласились!

Сегодня настал тот день, когда мы с вами должны покинуть свои дома и отправиться в безопасные места. С датой наступления своих войск шурави определились. В срочном порядке вы должны покинуть свои кишлаки. Когда начнутся боевые действия, вам уже не удастся сделать это без риска для жизни.

Поэтому, убедительно прошу вас! Чтобы избежать печального конца, как можно скорее уберите урожай и в срочном порядке покидайте свои дома, кишлаки! Теперь я слушаю вас! – Масъуд замолк, обведя взглядом собравшихся.

- Омир Сохиб! – из толпы раздался голос старика Махсиддина из кишлака Аъноба. – Омир Сохиб, с первых дней войны жители кишлаков Панджшера выбрали вас руководителем фронта, и по сей день они находятся под вашей защитой! Вы и впредь являетесь нашим руководителем, и мы доверяем вам нашу судьбу! Оллох свидетель! Как вы скажете, так мы и поступим!

- Омир Сохиб! Мы все на вашей стороне, согласны с вами! – воскликнули другие из толпы.

- Вы наш предводитель и советник! Как скажете, куда скажете, так и сделаем, туда и пойдем! – поддержали другие голоса.

- До вашего прихода сюда, мы тут посовещались с командирами моджахедов и пришли к такому выводу. – вновь обратился к собравшимся Масъуд. – Прямо сейчас, придя домой, сообщите всем, чтобы начали приготовления к переселению. Кроме моджахедов в кишлаках никто не должен оставаться. Все должны на время покинуть свои дома! Шурави своими бомбами намерены перекопать все ущелье, не оставить в живых никого! Поэтому, чтобы выжить, кроме, как на время покинуть свои дома, мы другого выхода не нашли. Повторяю, дорог каждый день и каждый час. До наступления холодов в Панджшере кроме моджахедов никого не должно остаться! Заберите с собой все, что можете нести!

И еще одна, убедительная просьба. Обо всем этом никому чужому ничего не говорите. Иначе подлый и хитрый враг наш тоже не дремлет. Предпримет и свои хитрые уловки, чтобы обмануть нас с вами.

За пределами своих кишлаков никто из вас не останется без крыши над головой! Люди в других кишлаках временно приютят вас! Как я уже говорил вам, в течение одной недели я был в сопредельных с ущельем Панджшер кишлаках. Как гласит народная мудрость, друзья познаются в беде. Беседовал с аксакалами этих кишлаков, их руководителями, объяснил им наше с вами положение. Они все согласились приютить вас в своих домах. Если кому-то в чем-то будет трудно, обратитесь прямо к нам. Чем сможем, тем и поможем. Да хранит вас Оллох!

Масъуд замолчал. Он знал, что этой печальной вестью еще больше омрачит и без того тяжелое настроение жителей кишлаков. Но он прекрасно осознавал, что иного выхода при создавшемся положении нет. Мол, пусть на время поживут вдали от дома, хозяйства своего, но останутся живыми, нежели быть при своем хозяйстве, но с риском для жизни. А народ этот, судя по историческим фактам, веками жил в таких вот условиях и привык к таким лишениям и трудностям.

Он хорошо осознавал и другую истину: Раз уж народ этот доверил тебе свою судьбу, будь добр, оправдай его доверие.

Простившись с людьми, Масъуд направил свой взор на склон горы Мунджахар и увидел солнечный диск. Постоял так некоторое время, призадумавшись над чем-то, потом вошел в свою землянку, сел на табуретку. «Что еще осталось не законченным? – мысленно задавался вопросом Масъуд. – Раз уж моджахеды здесь, сегодня же надо поговорить с ними»

Даже при встрече с собравшимися жителями кишлаков Масъуд не мог сказать им все, что он думал и знал. Он знал, что и среди этих людей есть шпионы, подосланные к нему или шурави или людьми Бобрака Кормала. И если они узнают о его планах, то руководство армии врага обязательно примет какие-то адекватные меры, что может помешать ему, осуществить задуманное. Одной из характерных особенностей Масъуда как раз и было то, что он вплоть до последних минут перед началом какого-то дела мог держать тайну в строжайшем секрете. Даже от своих ближайших командиров. И этим его качеством восхищались не только его командиры, но и высшие офицеры во вражеском стане. «Тайна, которую знают двое, это уже не тайна! – не раз он повторял уже когда-то услышанную и знакомую фразу и всякий раз твердил своим подчиненным:  – Пусть каждый сверчок знает свой шесток!»

Как раз в это самое время он почему-то вспомнил и о пленном, который содержался у Киёмиддина и сейчас находился рядом с его телохранителями. Решил, прежде чем поговорить с молодыми моджахедами, поговорить с Исломиддином:

- Приведите ко мне Исломиддина!

- Ассалому-алейкум! – переступив порог землянки, Николай поприветствовал Масъуда на языке дари и остановился лицом к лицу с ним.

- Ваалейкум бар салом! Как самочувствие? – также поприветствовав Николая, спросил Масъуд.

- Слава Оллоху, самочувствие хорошее, Омир Сохиб.

- Говорят, научился читать и писать на языке фарси?

- Научился чтению «Алифбо» (Букварь), читаю «Чоркитоб» (Четверокнижие). Слава Оллоху, теперь упражняюсь в чтении Корана. Молюсь регулярно.

- Кто тебе помогает в этом?

- Дети акои Киёмиддина. Потом Солех Мухаммад прислал мне книги. – несколько смущенным тоном ответил Николай.

- Ручка, тетрадь ест?

- Да, есть, Омир Сохиб.

- Почему не вернулся в свою воинскую часть?

- По законам Советского Союза меня арестуют и посадят в тюрьму. Хочу остаться здесь, служить вместе с моджахедами. Слава Оллоху, принял ислам, стал мусульманином. Как говорят моджахеды, вы дали мне имя Исломиддин. Я с радостью принимаю это имя. И если вы, Омир Сохиб, разрешите, останусь с моджахедами.

- Я в курсе твоих дел, Исломиддин. – сказал Масъуд. – Скажу Солеху Мухаммаду, чтобы ты, как инструктор, обучал моджахедов владению оружием. Хочешь остаться с моими телохранителями? – серьезно спросил Масъуд. – Я все время испытываю затруднения из-за отсутствия переводчика с русского языка на дари. Если у тебя есть желание, вместе с тем, как будешь инструктором и моим телохранителем, будешь еще и моим переводчиком. Если когда-нибудь тебе это надоест, скажешь, освободим. Что на это скажешь?

- Что вы прикажете, то и сделаю. Буду служить и делать то, что вы считаете достойным для меня. – сказал Николай, как моджахеды уважительно приложив обе руки к груди.

- Иди, скажи коко Тоджиддину, чтобы выдал тебе оружие. И будь вместе с моими телохранителями. Поступил мужественно, благородно, тебе ответят тем же! Понял меня, Исломиддин? – спросил Масъуд.

- Я благодарен вам, Омир Сохиб! – сказал Николай и весьма довольный исходом беседы, вышел было из землянки, как Масъуд остановил его:

- Исломиддин, продолжай изучать Коран. Коран – послание Творца-создателя. Сказал, что регулярно молишься. Это правда?

- Да, Омир Сохиб. Молюсь регулярно. Да услышит мою молитву Оллох!

- Это хорошо. Я принес тебе книги. У себя на родине читал книги?

- Да, иногда читал, понемногу.

- Не понемногу читать надо, а заняться этим надо регулярно и больше. Чтение развивает мышление и мировоззрение. Бери вот эту книгу.  – протягивая Николаю книгу, сказал Масъуд. – Она напечатана на фарси. И читать тебе будет легко, и алфавит выучишь заодно. Горького читал, знаешь?

- Алексея Максимовича Горького изучал в школе, знаю.

- Здесь его произведения «Детство», «В людях», «Мои университеты». Солеху Мухаммаду отдал как-то «Избранное Гафиза», чтобы тебе передал. Бери у него, читай, выучи газели наизусть.

- Хорошо, Омир Сохиб. Гафиз – поэт высокого полета.

- Оказывается, знаешь его! Это хорошо. – отметил Масъуд, задумавшись. – С родителями переписываешься?

- Письма отправляю, а ответов от них не получаю. Скорее всего, мои письма до них не доходят. Не исключено, что представители советской службы безопасности перехватывают мои письма. Однажды у Киёмиддина получил письмо от командующего советскими войсками Бориса Громова. Он приказывал мне вернуться в свою воинскую часть. Мол, он гарантирует мне свободу. Я отказался. Я не верю им. Если вернусь, арестуют, лишат меня свободы. Вы добры ко мне, Омир Сохиб. Я никуда не хочу уходить. Если вы разрешите, останусь вместе с моджахедами.

- Да, они способны на любые подлости. – поддержал его Масъуд.- Надо искать пути и связаться с родителями, чтобы они знали, что ты жив и здоров. В этом мире человек живет надеждой. Кто знает, может, обстоятельства будут складываться так, что представится и такая возможность, и ты вернешься к себе домой, на родину.

Я в курсе всех твоих дел и твоего жизненного пути. Этот француз Кристоф де Понфилий своими фильмами прославил тебя на весь мир. Поэтому советское командование так забеспокоилось и ищет к тебе подходы. Важно, что ты благородный и мужественный человек. Оллох даст, представится возможность, отправлю тебя на родину. Тогда и жить будешь по-другому. Не случайно кто-то из великих писал как-то:

Кунад њамљинс бо њамљинс парвоз,

Кабутар бо кабутар, боз бо боз.

У каждого рода своё однородье,

Голубь с голубкой, сокол с соколом.

Еще об одном спрошу тебя. Ты только не стесняйся и говори правду. Какие чувства связывают тебя с дочерью Киёмиддина?

- От вас ничего не утаишь, Омир Сохиб. Одила влюбилась в меня. Она тоже мне нравится.

- Ее зовут Одила?

- Да, Омир Сохиб.

- Ты, действительно, благородный мужчина, Исломиддин. С таким благородным сердцем ты обязательно обретешь счастье. Готовься, сам засватаю ее тебе. Жизнь скоротечна. Да и возраст твой подходящий. Да еще чужестранец ты. Сколько мучений пришлось терпеть тебе вдали от родины, от родных и близких, в огне войны и кровопролитий. Кто знает, что случится с нами завтра? Если создашь семью, может, и наследник какой от тебя останется, след какой-то оставишь о себе.

- Омир Сохиб, я теперь не считаю себя чужестранцем,. Привык уже к этим местам, не мучаюсь никак.

- Кому ты это говоришь, Исломиддин? Мне тоже, как и тебе, когда-то пришлось скитаться по другим странам, вкусить этот горький хлеб. Знаю, это очень тяжело. До конца дней своих не забуду, как не смог присутствовать на похоронах матери. Ее хоронили, а я в этот день находился в Пакистане и не смог попрощаться с ней. …

Такими вот соображениями руковожусь, когда говорю, что сам буду женить тебя. Ты, Исломиддин, будешь счастливым человеком! Ладно, до свидания! Можешь идти.

- До свидания! – ответил Николай и, окрыленный произведенным впечатлением, вышел из землянки. Он был безмерно рад, что Масъуд засватает за него Одилу, и жизнь его потечет по новому руслу. Счастливее себя он другого более не представлял. До сегодняшнего разговора он считал себя полностью оторванным от родины, от родных и близких. Однозначно считал, что по возвращению на родину его сразу арестуют и посадят в тюрьму. И вспомнилась ему военная присяга, которую он принял:

«…Если я нарушу эту мою торжественную клятву, то пусть меня постигнет суровая кара Советского закона и ненависть трудящихся. …» Вспомнил текст присяги и ему показалось, будто только вчера он стоял в строю и с автоматом на груди в торжественной обстановке произносил эти фразы и подписывался под текстом присяги. И этот документ во время судебного процесса будет основным свидетелем, на основании которого гуманный суд Советского Союза вынесет свой вердикт.

После беседы с Масъудом что-то опять екнуло под грудью у Исломиддина. Он опять вспомнил свой родной Некрасовск, родителей, близких. Будто они заново родились для него. И вместе с тем, Исломиддин открыл для себя и нечто другое, святое, сокровенное: Никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах ему не забыть эти самые дорогие и близкие для него образы. Они всегда с ним.

Когда Масъуд освободил из плена и предоставил ему полную свободу выбора, Николай заново пересмотрел и сравнил свое нынешнее положение с тем, какое могло ожидать его на родине, если он примет решение вернуться туда. О суровости законов Советского Союза он знал не понаслышке. Ему сразу вспомнилась отчего-то страшная участь, постигшая военных заключенных городов Мари и Кушки Туркмении. Вспомнил и напрочь выбросил, было из головы и мысль о возвращении на родину. Но тут вспомнил и другую фразу Масъуда относительно представившейся возможности и складывающихся условий для его возвращения на родину. Как говорится, времена меняются, меняются и люди. Не исключено, что наступят и такие времена и будут созданы такие условия, когда его возвращение может быть вполне осуществимым делом, без каких-либо тяжелых последствий для него. Где-то в подсознании у Николая вновь вспыхнул огонек надежды:

«Так ведь кроме отца и матери, единственной сестры на этом свете у меня из родных больше никого нет. – думая, размышлял Николай. – Еще и любимая Наташа. Боже, с той счастливой беззаботной поры, что я провел на родине, сколько времени-то прошло? От родителей, от Наташи до сих пор ни одного письма не получил. А ведь каждый месяц пишу им и одноклассникам письма, а ответов нет. Может, из войсковой части отправили им письмо с извещением о моей смерти? Может, мои сослуживцы Валерий и Виктор сообщили моим родителям, что я убит? Но ведь о нашем выходе из расположения воинской части кроме старшины никто не знал, и никто ничего не ведает о том, что случилось с нами потом.

А Масъуд утверждает, что по фильмам француза Кристофа де Понфилия меня уже знают по всему миру. Действительно, Кристоф снял фильм о моем нынешнем положении, о том, что я думаю о войне в Афганистане. Неужто и его показывали в Советском Союзе? Пропади все это пропадом, главное, чтобы родители узнали, что я жив.

Нет, нет! Фильм Кристофа ни за что не будут показывать у нас на родине. Ибо в фильме этом – одно сплошное разоблачение грязной захватнической политики Советского Союза.  …» – такого рода размышления не давали Николаю покоя. А после беседы с Масъудом огонек надежды вновь блеснул перед его взором.

Нынче, вспоминая церемонию своих проводов в армию, Николай понял, что он по сравнению с тем периодом своей жизни возмужал, и теперь каждое слово матери понимает по-другому, как благословение: «Сынок! Береги себя при любых обстоятельствах! У меня кроме тебя больше никого нет на этом свете! Кроме тебя больше некому гроб мой нести!» Больно кольнула его сердце прощальная фраза матери. Будто само собой, как пленка кино, прокрутил в памяти все пережитое. И невольно пришел к выводу, что от самого прибытия в Афганистан до сегодняшнего дня он только и делал, что следовал наставлениям матери, благодаря чему и остался жив. А ради чего, он не счел важным размышлять про это, ибо все уже было ясно. «Мать! Ты великая женщина!» – восклицая, Николай мысленно обращался к ней.

… Теперь все свое время Исломиддин проводил рядом с Масъудом. С каждым днем он открывал в Масъуде человека необыкновенного, почтенного, заслуживающего уважения. Перед Исломиддином предстал не тот великий и прославленный полководец, о котором ходили легенды, которого уважали как свои, так и враги, а простой обыкновенный мужчина, каких тысячи. Но во много раз умнее, прозорливее других, глубоко разбирающийся в психологии и натуре людей, тактике руководства людьми, отлично понимающий тактику и стратегию ведения боя с противником, во много раз превосходящим его войско, как по численности, так и по боевому оснащению. Плюс ко всему этому, Исломиддин заметил, что не было и дня, когда Масъуд по какой-либо причине не совершал бы обряд намаза или откладывал бы его на время. В обращениях с людьми он был весьма прост, учтив и вежлив. Никогда не повышал голоса. Всегда был чист и опрятен. В одежде был скромен, и одевался как все другие моджахеды. Неприхотлив был и в еде. Питался простыми блюдами, какие всегда были под рукой. Часто ограничивался даже куском лепешки и пиалкой зеленого чая. Сколько помнил Исломиддин, не было и ночи, чтобы Масъуд дважды ночевал в одном и том же месте. По поступающим ежедневно сообщениям он понимал, что на него готовят покушение. Враг не дремал. Во вражеском стане намечались мероприятия, разрабатывались планы по его физическому устранению. И всякий раз коса их находила на камень, планы рушились. Благодаря четкой работе своих верных людей во вражеском стане, Масъуд всякий раз на один или два хода опережал своих недругов, заставлял их ошибиться, и террор не удавался. Он прекрасно отдавал себе отчет, что во имя спасения жизни людей, доверивших ему свои судьбы, не имеет права рисковать своей жизнью. Поэтому всегда действовал весьма осторожно, о своих планах и предстоящих делах ни с кем не делился.

По сложившейся раз и навсегда привычке, день свой он начинал с утренним пением петухов, когда солнечные лучи с востока  только начинали очерчивать гребни гор Гиндукуша. Совершив омовение и закончив обряд намаза, час с лишним проводил над чтением Корана. Завтрак его тоже был неприхотлив. Ограничивался лишь миской молока, пиалкой чая и куском лепешки. Затем начинался его рабочий день. Отдавал поручения, слушал отчеты командиров, совершал обходы участков, встречался с людьми. Так продолжалось до последних солнечных лучей. И всегда в кармане носил книжку с творением великих мыслителей Востока. Большей частью брал с собой «Избранное Гафиза».

Наблюдая за образом жизни Масъуда, Исломиддин тоже решил во всем следовать ему, ибо этого требовали сложившиеся обстоятельства. Все время находясь рядом с Масъудом, Исломиддин иначе жить и действовать не мог. Согласовывая свой образ жизни с Масъудом, он стал замечать, что с каждым  днем его поведение, его действия все больше становятся похожими на других моджахедов. Улучшается его самочувствие, здоровье. Выходило, что плен сказался в его жизни положительным образом. Заслужить доверие людей своего окружения это для Исломиддина означало остаться в живых. Моджахеды не только не убили его, наоборот, приблизили к себе. А сам Масъуд не только поверил, но и доверил ему свою личную безопасность.

«А ведь я, хотел того или нет, когда-то являлся врагом Масъуда. – делал выводы Исломиддин. – А этот человек своим благородством и мужественностью из врага смог сотворить друга. Может быть, и те стихотворные строчки, которые часто твердит Масъуд, сказаны не случайно:

Ба даст овардани дунё њунар нест.

Якеро, гар тавонї, дил ба даст ор.

Завоевание мира, это не ремесло,

Если сможешь, завоюй серце одного.

Да, человеческое общество помнит много воин и героев. Но такого, как Масъуд, умеющего прощать своего кровного врага и сотворить из него верного друга, по-моему, в истории такие случаи, если и были, то единичны.

Пока в моих жилах течет кровь, до конца жизни буду верен Масъуду, служить его идеалам, его религии. …»

Глава XV

Њазор ќофила оњи сањар кунад шабгир,

Ки нолаам бирасонад ба дараи Панљшер.

Дар он диёр, ки борад зи осмонаш хун,

Дар он диёр, ки рўяд зи хоки он шамшер.

Дар он диёр, ки хуршед њар сањар сояд

Љабин ба хоки шањидони ќањрамони далер. …

Сколько бы не стонал ночной ветер,

Что донисет его стои до пешеоы Панжшен.

В том краю, где льётся с небо кров,

В том краю где сонцею утром коснётся.

Лбом своем могиль павщих борцов.

Лютовала зима. Был канун нового года по христианскому летоисчислению. В этом горном крае никто и не помышлял отметить эту дату, ибо абсолютное большинство населения исповедовало ислам. А по мусульманскому календарю до нового года Навруз впереди еще было несколько месяцев. Только один Исломиддин вспоминал, но ни с кем не делился воспоминаниями, как отмечали новый год у него на родине. Принял ислам, стал мусульманином, вроде и наступление нового года по христианскому календарю не так уж должно его волновать. Но не мог. Душа все еще тянулась к своим истокам, в былое прошлое, когда всем Союзом, вместе с другими нациями и народностями, несмотря на разницу в вероисповедовании, ежегодно отмечали эту дату. Вспомнил и былое выражение: «Как встретишь новый год, так и проведешь его!» Но как само наступление нового года по христианскому календарю, так и его празднование были чужды населению кишлаков ущелья Панджшер. Кроме, как солдаты и офицеры сороковой советской армии, как в Панджшере, так и по всей округе, никто не отмечал это празднество. Исломиддин, привыкший по-иному встречать эту дату, понял это и по самой атмосфере, царившей вокруг.

К этому времени Масъуд уже точно знал, что тщательно запланированное и подготовленное крупномасштабное наступление на Панджшер, утвержденное министерством обороны СССР и одобренное Политическим бюро ЦК КПСС, сороковая армия шурави намерена начать сразу же после наступления нового года. О точной дате начала операции Масъуд узнал за сорок восемь часов до ее начала. К этому времени он уже успел закончить все дела по переселению населения в безопасные места. Дома, кишлаки по всему ущелью Панджшер опустели. Стороннему наблюдателю могло показаться, что в кишлаках не осталось ни одного человека, ни одной живой души. Все было тихо, пусто. Но Масъуд знал, что это далеко не так. Жители трех домов, находящихся под холмом Сарича, что у верховьях ущелья, ни за что не хотели покинуть свои дома. Тетя Зевар была одна из них. Сколько ее не уговаривали соседи, эта гордая, с особым упорством женщина так и не согласилась покинуть свою обитель. На то, правда, были и свои веские причины. Муж ее болел и его, тяжелобольного, нелегко было переносить с места на место. Соседи хотели, было помочь ей и с машиной, но она так и настояла на своем:

- В чужом краю мне с мужем будет еще тяжелей, чем здесь. Если Оллоху угодно забрать к себе наши души, уж лучше здесь, чем вдали от родной обители. А пока жива, вместе с дочерью Тоджинисо и невесткой будем печь лепешки для моджахедов. Это как же будет, если мой единственный сын Джамил останется здесь с моджахедами, а я уеду на чужбину? Сказала «Не пойду!», значит, не пойду! Все, больше не отговаривайте!

Заррагуль и Мохитобон, соседки Зевар, видя, что эта умная и мудрая женщина остается, тоже остались в своих домах.

«Кто знает? Может, их тоже Зевар уговорила остаться, чтобы испечь лепешки моджахедам?» – окинув взглядом ущелье, мысленно спрашивал себя Масъуд.

За этой картиной моджахеды наблюдали уже сверху, перебираясь на другую южную сторону горного хребта, покинув ущелье, чтобы на время и самим обезопаситься.

За два дня до окончания срока договора о прекращении боевых действий между моджахедами и советскими войсками в ущелье Панджшер советская сторона начала боевые действия. Советские войска начали наступление, желая полностью реализовать план, тщательно подготовленный в течение одного года.

Ранним утром два боевых вертолета облетели ущелье. Не прошло и много времени, как шурави начали штурмовой бомбовый удар. От взрыва снарядов дальнобойной артиллерии, казалось, содрогнулось все ущелье. Столбы дыма и пыли поднялись над ущельем. Так продолжалось два с лишним часа. Вскоре над окутанным пылью и дымом ущельем появились истребители-бомбардировщики. Освободившись от своего смертоносного груза, одни, скрываясь за горизонтом, уходили в аэродромы Кабула, Багрома, Шинданга и Термеза, тут же на их месте появлялись другие.

Алайњи мо сафи тайёра меомад,

Ва бўи љанги як сайёра меомад.

Против нас стая железных птиц летела,

В воздухе запахло мировой войной.

… В это самое время, когда советская боевая авиация обрабатывала ущелье Панджшер, за горным хребтом, в ущелье Поранди, на другой стороне ущелья Панджшер армия Масъуда в две с половиной тысячи моджахедов спокойно выжидала, когда закончится эта акция шурави. Масъуд ждал, когда завершит свое дело авиация, и в ущелье вступят сухопутные части врага.

…Обработка ущелья авиацией и тяжелым орудием продолжалось непрерывно, целый день. Единственными свидетелями всей этой картины стали маленькое семейство тети Зевар и женщины-соседки, оставшиеся в кишлаке, чтобы испечь лепешки для моджахедов. Как только началось наступление, тетя Зевар всполошилась, не знала, то ли самой спрятаться от бомб и снарядов, то ли дочку  Тоджинисо с невесткой упрятать куда, причитая, умоляя Оллоха беречь их. Увы, ей так и не удалось вырвать своих родных из безжалостных когтей смерти. Ее больной муж и невестка Арус были убиты осколками упавшего снаряда. Живыми остались она сама со своей дочерью Тоджинисо. Как только стало утихать немного, Зевар встала, пошла искать своих близких. Погибшую невестку она нашла под завалами обрушившейся стены дома. Здесь же нашла и тело больного мужа. Оба трупа сама Зевар вынесла на веранду. Она уже не плакала, все это делала молча. Будто и чувств  никаких у нее уже не осталось. Под вечер, после сумеречного намаза пришли соседки Мохитобон и Заррагуль, тоже пожелавшие остаться в кишлаке, чтобы испечь для моджахедов лепешки. Увидев эту картину, они тоже остались и сели рядом с трупами. В полночь за лепешками пришел Джамил и узнал о случившемся. В это самое время Зевар как бы очнулась, пришла в себя. Обняла сына и громко зарыдала, головой билась об стену, запричитала, сожалея о рано ушедшей из жизни невестки, унесшей с собой и не родившегося еще ребенка. Только теперь Заррагуль и Мохитобон поняли, почему Зевар все это время держала руку над сердцем невестки и молчала. На какое-то время после смерти невестки ребенок был еще жив. Зевар держала руку над сердцем, чтобы, умирая, ребенок не мучился. Об этом своем горе она знала сама. Не желая ни с кем поделиться этой страшной истиной, она вся ушла в себя. Потому и молчала. Как только пришел сын Джамил, Зевар дала волю своим чувствам, разрыдалась. … По ее причитаниям и действиям соседки решили, что она сошла с ума. И причину этого ее горя они видели не в смерти невестки, а в предсмертной агонии так и не успевшего родиться маленького человечка. …

Оба трупа похоронили рано утром, прямо во дворе дома под тутовником, опасаясь быть замеченными самолетами и вертолетами шурави, с раннего утра кружившими над ущельем.

А до этого был вечер дня предыдущего, когда самолеты и вертолеты шурави, отбомбившись, улетали прочь. Закончив сумеречный намаз, Масъуд привел своих моджахедов к южным склонам ущелья Панджшер. И, начиная с кишлака Гулбахор, моджахеды приступили к минированию всех  участков дороги, ведущей к самой конечной точке ущелья и по которой завтра советской бронетехнике и пехоте предстояло двигаться вглубь ущелья.

К этому часу Масъуд уже знал о смерти мужа и невестки тети Зевар. Других потерь у Масъуда не было. Не успела рассеяться предутренняя мгла, как моджахеды закончили минирование. Масъуд теперь ждал наступления своего часа. Теперь, считал Масъуд, шурави сначала предстоит сражение с тысячами минами, а не с моджахедами. Две с половиной тысячи моджахедов, вооруженных, как говорится, до зубов, заняли свои боевые позиции на склоне горы и ждали прибытия войск шурави, чтобы понаблюдать за тем, как они будут воевать с этими минами.

Вечером того же дня командиры советских эскадрилий бомбардировщиков-истребителей доложили генералу Б. Громову, что в ущелье Панджшер не осталось ни одной живой души. Мол, нападение это для душманов было столь внезапным и мощным, что они не смогли даже опомниться и оказать сопротивление, разом были уничтожены, и завтра советские войска беспрепятственно могут войти в ущелье и направиться в северные провинции Афганистана. Потерь среди советских экипажей нет.

Все были довольны таким развитием событий. В штабе Бориса Громова вспомнили, что эта победа знаменательна еще и тем, что она была добыта без единой потери со стороны советских войск. В предыдущих же боях в Панджшере советские войска встречали на своем пути такое яростное сопротивление моджахедов и несли столько потерь в живой силе и технике, каких не было в других провинциях Афганистана. В честь этой своей победы командующий сороковой армией Ограниченного контингента Советских войск в Афганистане, генерал Борис Громов устроил в своей резиденции в Кабуле торжественный ужин. Генерал вместе со своими командирами до глубокой ночи отмечал успешное завершение первой и основной фазы операции.

Ранним утром следующего дня прохладу утренней тишины прорезал гул двигателей машин и бронетехники. Прошло несколько минут, и сквозь завесы легкого утреннего тумана легко можно было различить, как из-за горного склона возле кишлака Гулбахор в ущелье Панджшер въехала голова колонны советского военного транспорта с флагами на башнях впереди двигавшихся танков и БТР. Сто единиц боевой техники, три тысячи солдат и офицеров пехоты въехали в ущелье, чтобы довершить дело, начатое авиацией и артиллерией.

В этой движущейся колонне наметанный глаз Масъуда сразу вычислил бронетехнику и машины с установками «Катюша» и залпового огня «Град». Тяжелые танки преодолели первые сто-сто пятьдесят метров. В эту самую секунду ущелье потряс грохот взрывов двух противотанковых мин. От взрыва разорвало гусеницу первого танка, и тяжелая махина, кружась на месте, опрокинула на бок и второй, сзади двигавшийся танк. Со склона горы видно было, как советские солдаты всполошились. Думая, что по танкам стреляли из гранатометов, солдаты начали беспорядочную стрельбу по холмам и горным склонам. Действительно, в это самое время из-за скалы на какие-то секунды показался моджахед с гранатометом. «Оллох Акбар!!!» – раздался его возглас, и вслед за грохотом залп ударил в бок следующему танку. Тяжелая махина загорелась. Вышедшие из строя танки загородили собой дорогу, заставив колонну остановиться. Запаниковали солдаты и офицеры, находящиеся на борту грузовиков. Соскакивая с машин, пехота вела беспорядочный огонь по склонам горы и близлежащим холмам. К ним присоединились танки, боевые машины пехоты и БТРы, ведя такой же беспорядочный огонь из своих пушек и крупнокалиберных пулеметов. В грохоте взрывов снарядов советские солдаты не разобрали, как залпами из гранатометов моджахеды вывели из строя и сзади идущие танки. Движение вперед на этом узком участке было закрыто. Подбитые замыкавшие колонну танки закрыли и пути отступления назад.

- Убрать подбитый танк с дороги! – громко крикнул по рации старший офицер, находящийся в танке, идущем сзади. И четыре пехотинца, придерживая длинный трос, подбежали было к горящему танку, чтобы отбуксировать его в сторону. Выпущенная по ним  автоматная очередь двоих сразила наповал. Видя, как в смертельной агонии корчатся их сослуживцы, двое оставшихся в живых тут же спрятались за подбитым танком. Из-за танка и они начали, было отстреливаться, как тут же стали легкой добычей моджахедов, устроившихся между скалами, на правом берегу реки Панджшер и ожидавших своего часа. Находящиеся у подножья холма, советские солдаты и офицеры, их бронетехника были видны моджахедам, как на ладони. Они становились для них живыми мишенями. Заработали снайперские винтовки, автоматы, пулеметы и гранатометы моджахедов.

В эту минуту над ущельем показались советские боевые вертолеты.  Держась на недосягаемой для гранатометов и ДШК высоте, вертолеты начали обстрел горных склонов. Укрываясь в своих окопах, моджахеды были готовы и к такому развитию событий. Ракетные снаряды, сбрасываемые вертолетами по позициям моджахедов, все летели вхолостую. Моджахеды лишь наблюдали за их грохотом и брали на мушку солдат и офицеров, спрятавшихся за валунами, засуетившихся внизу возле своих машин, бронетехники.

Видя, что попытка взять на буксир и оттащить в сторону подбитый на дороге танк не удалась, старший офицер приказал танкисту столкнуть его в реку и тем самым освободить дорогу другим. По приказу командира четвертый, пятый, десятый, сороковой, пятидесятый и сотый танки выдвинулись вперед. Не успел пройти и десяти метров, как грохотом мощного взрыва мины ведущий танк был чуть приподнят на бок, затем вновь тяжело опустился на землю и загорелся. Видя это, следующие за ним танки остановились. Видимо, была дана какая-то команда всем экипажам, что все тридцать – сорок танков одновременно повернули стволы своих орудий в сторону скал и начали обстреливать склоны горы. Казалось, от грохота взрывов снарядов содрогнулось все ущелье. Огромные столбы дыма, пыли взметнулись ввысь. И так продолжалось где-то двадцать – двадцать пять минут.

Наблюдая за происходящим, командиры советских воинских частей, видимо, были довольны таким развитием событий, что сочли необходимым дать команду выступить еще тремстам своим пехотинцам, подняться на склоны горы, чтобы добить укрывшихся там между скалами душманов. Не успев сделать десяти – двадцати шагов по склону холма, как одна за другой стали взорваться мины. Солдаты видели, как от каждого взрыва в воздух поднимались тела их сослуживцев, подорвавшихся на минах. Эта страшная картина, видимо, обескуражила их настолько, что остальные остановились, не решаясь двигаться дальше. Но в следующее мгновение поняли, что и эта их задумка не вполне эффективна, ибо теперь они становились уже живыми мишенями для снайперов и пулеметчиков душманов, расположившихся в своих окопах. Им теперь ничего не оставалось делать, как прятаться за валунами и ждать, когда утихнет стрельба.

Советские войска, вступившие сегодня в ущелье, вовсе и не думали отступать. По итогам еще вчера проведенной ими операции и поступившим сведениям, они были уверены, что в ущелье Панджшер не осталось ни одного живого существа, и некому будет оказать им, какое бы то ни было, сопротивление. Складывающаяся же ситуация внесла в их действия определенную сумятицу. Они на какое-то время потеряли контроль над развитием событий. Все шло теперь не по их сценарию. Разом заработали все рации, имеющиеся у командиров экипажей бронетехники и пехоты. Все они докладывали своему начальству о реальном положении дел. Ожесточенное сопротивление духов, с которым столкнулись советские воинские подразделения уже у входа в ущелье Панджшер, ввергло в глубокое смятение и генерала Громова, и других военачальников Советских подразделений. Борис Громов, казалось, на какое-то время утратил способность четко осмыслить складывающуюся ситуацию, чтобы сделать отсюда необходимые для себя выводы, скорректировать дальнейшие действия своих подчиненных. Но в ту же минуту понял, что необходимые выводы были сделаны не им, а его главным врагом, Масъудом. Б. Громов хотел, было выругаться матом, но, оглянувшись, сдержался. Еще раз, обведя взглядом сидящих, смеющихся, курящих своих помощников-генералов, понял, что они еще не в курсе происходящих событий. Б. Громов закурил. Едва сдержав свой гнев, чтобы не выдать своих чувств, он вышел на балкон.

Полковник Сиротинин, по рации сообщивший Б. Громову о ситуации, складывающейся в Панджшере, в приемной генерала ждал дальнейших распоряжений. Глубоко затягивая дым сигареты, Громов хотел этим как-то успокоить свои нервы. Но в данный момент не помогала и сигарета. Его мозг, казалось ему, не в состоянии был вместить разом наплывшую нагрузку, своим громадным объемом тяжело давившую на психику: «Сотни убитых солдат и офицеров, потери в технике и вооружении, печальные слухи, дошедшие до Москвы, до министра обороны и Политбюро! – думал Б. Громов. – Позор на всю страну, на весь мир! Надо же! Я – генерал Громов, и еще четыре опытных генерала, даже генерал Гордеев, участвовавший и победивший в Великой Отечественной войне – и все мы не смогли сломить, справиться с одним Масъудом и его босоногими голодранцами! Будь он проклят этот Масъуд! Каким же все-таки недосягаемым он стал для нас, черт подери его! Рассказать ли этим безбожным дряхлым тупорылым генералам о ситуации в Панджшере? – задался вопросом Б. Громов, выбросив окурок сигареты. – Объяснить или нет, от этого и толку-то никакого. Лучше уж промолчу пока и дам команду войскам не отступать ни на шагу. Это уже седьмое по счету наступление на Панджшер, и столько же раз терплю поражение. Смог покорить весь Афганистан, а с одним Масъудом и ущельем Панджшер никак не могу справиться! Позор!»

Анализируя весь свой план операции по захвату Панджшера, итогам вчерашнего наступления, Б. Громов на все сто процентов был уверен в своей окончательной победе над Масъудом, и думал, что дорога в северные провинции Афганистана уже открыта. Он теперь понял, что, думая так, глубоко просчитался. Только теперь он понял, что Масъуд вместе со своими моджахедами вовсе и не пострадал. Наоборот, избрав другую тактику ведения боя, он переиграл нас, застал нас врасплох и теперь может уничтожить все наше войско. Распорядившись не отступать ни на шаг, Б. Громов решил, во что бы то ни стало, каких бы то жертв это ни стоило ему, разом и навсегда покончить с Масъудом и его моджахедами.

«Надо иметь мужество признать, что до сих пор никому не удалось сломать хребет Масъуда. И не только мне, но и всем другим советским командирам. Своей отвагой и мужеством Масъуд еще раз доказал, дал нам понять, что наше вторжение в Афганистан – ошибочное, принудительное, незваное …» – думал Б. Громов, как нить его размышлений прервал голос его заместителя:

- Товарищ генерал! Вас просит полковник Петров Николай Васильевич из Панджшера!

Б. Громов вошел в свой кабинет.

- Уже при въезде в ущелье потеряли четыре танка, два БТРа и сотню солдат убитыми. Все вокруг заминировано! Не можем и шагу двигаться вперед! Товарищ генерал, если дальше идти, все поголовно погибнем! – в трубке раздался голос полковника Петрова.

Б. Громов хотел, было отдать приказ отступать, как вспомнил наставления Маршала Советского Союза С. Л. Соколова, некогда первым вступившего в должность командующего Ограниченного контингента Советских войск в Афганистане:

- Громов! Если не разрешишь проблему Масъуда и Панджшера, подаешь в отставку!

И он обратился к полковнику Петрову:

- Полковник! Пока жив хоть один солдат, категорически запрещаю отступать! Пусть все оружие пропадет пропадом! Только вперед! Ни шагу назад! Понял меня, Петров?!

- Так точно, товарищ генерал! Вас понял! – ответил Петров, и Громов положил трубку телефона. Вновь закурил и вышел на балкон. Он понял, что ему тесно в кабинете, воздуха здесь не хватает ему. Кашлянув, Б. Громов понял, что и здесь ему не так уж уютно как хотелось бы: Пыльная буря затмила собой весь Кабул.

Масъуд как всегда находился возле своей землянки на горном склоне напротив кишлака Аъноба и, наблюдая в бинокль за ходом боя, руководил действиями своих моджахедов. После того, как были подбиты два головных танка, следующие в колонне транспортные средства пытались шаг за шагом двинуться дальше, вперед. И с каждым шагом натыкались на мины. Каждый очередной взрыв поднимал на воздух или транспортное средство, или солдат и офицеров, случайно напоровшихся на эти мины. Вдобавок к этим трудностям моджахеды своим прицельным огнем сверху не давали советским солдатам поднять головы, сориентироваться в местности, согласовывать свои действия. И в итоге советские части несли большие потери.

Складывающаяся картина боя разворачивалась прямо перед глазами командующего частями советских войск, задействованных в операции, полковника Петрова. Как кадровый военный, имеющий опыт ведения боя и в условиях Афганистана, Николай Васильевич прекрасно понимал всю пагубность своих последующих действий. Но он прекрасно помнил и приказ генерала Громова: «Ни шагу назад!.. Только вперед!..»

Сражение продолжалось. Получив приказ о продолжении наступления и продвижения вперед, лязганье гусениц БМП и танков возвещало о том, что вновь возобновилось движение, но не прошло и минуты, как раз за разом вновь раздались два страшных взрыва. Танк, расстелив сзади гусеницу, начал кружить и остановился, закрыв собой путь следующей за ним колонне. Между тем ни на секунду не смолкала перестрелка. Число советских военнослужащих, сраженных автоматными и пулеметными очередями, меткими снайперскими выстрелами, росло на глазах. Видя безысходность положения, некоторые военнослужащие бросались в бурлящую холодные волны реки Панджшер, становились легкой добычей природной стихии. Другого выхода, кроме как принимать брошенный моджахедами вызов, у советских солдат и офицеров не было. И они вынуждены были принять бой, поминутно редея в численности солдат и единиц боевой техники. Отступать назад – по-прежнему приказа не поступало, идти вперед – это однозначно равноценно было идти на мины, на верную смерть. И пока они находились здесь, не прекращали стрельбу и моджахеды, занявшие удобные позиции на склонах холмов с обоих берегов реки. Когда вся советская колонна длинной полосой в два километра расстелилась по ущелью, моджахеды начали обстреливать ее из гранатометов.

Сверху уже невооруженным глазом можно было определить, что под густой черной пеленой дыма, поднявшейся уже над ущельем, горит советская колонна бронетехники и пехоты, взятая в огненное кольцо. Горело все – и подбитые танки, БМП, БТРы, автомашины, и люди, громко кричащие и бежавшие, сами не знающие куда бежать и, не найдя другого пути спасения, бросающиеся в волны реки. И река уносила их тела. На какое-то время можно было видеть, как барахтались они в бурлящих волнах буйной реки. А потом исчезали из виду. То ли уходили ко дну и тонули, то ли уплывали дальше, в надежде, что останутся живы, выплывут где-то, подальше отсюда. …

Солнце еще не успело опуститься за гребень горы, как в дом тети Зевар за лепешками для моджахедов пришли Джамил, Солех Мухаммад и Хусайнхон. Сверху из кабины боевого вертолета летчики заметили этих троих моджахедов, видели, в какой дом они вошли. Совершив круг над кишлаком, вертолет пошел пикировать этот дом. Две выпущенные ракеты, взорвавшись, начисто слизнули половину дома, разрушив оставшуюся часть. Пулеметная очередь, казалось, должна была добить находившихся там людей. Конечно, если они еще оставались живыми. Сделав еще один круг над кишлаком, не заметив движения людей, убедившись, видимо, что в живых никого уже не осталось, вертолет улетел в ту сторону, где шел бой.

Солех Мухаммад и Хусайнхон поднялись из под завалов, осмотрели, пощупали себя. Они были целы и невредимы. Лишь у Хусайнхона была поцарапана голова. Оглянувшись по сторонам, увидели и Джамила, лежавшего чуть дальше от них, в углу. Подойдя к нему, на животе Джамила увидели зияющую рану – осколком снаряда ему разорвало живот. Он был мертв. Тетя Зевар тоже не пострадала. Она вышла из внутреннего дома, стряхнула с себя пыль и пошла искать свою дочь Тоджинисо. Не было и Заррагуль с Мохитобон. Хусайнхон и Солех Мухаммад тоже пошли искать и нашли обеих убитыми у калитки, в луже крови и грязи. Не найдя свою дочь дома, Зевар выбежала во двор и остановилась как вкопанная. Тоджинисо ее лежала прямо посреди двора. Увидев ее, Зевар никак не хотела верить, что ее дочь мертва. Подбежала,  увидела свою дочь в крови, бездыханной. …

О случившемся узнал и Масъуд. И в полночь он сам пришел в дом к тете Зевар. Она сидела над изголовьем четырех трупов. Масъуд присел рядом. Слова в таких случаях были лишними. Молчаливая картина трагедии сама говорила за себя. …

И в это самое время сотни таких же трупов лежали на дороге  у входа в ущелье Панджшер. Над этими телами никто пока не склонял голову. Никто не оплакивал этих убиенных, ибо это были тела советских солдат и офицеров, чьи родные и близкие находились за тысячу километров отсюда, и они еще не знали о случившейся с их родным дитя трагедии. Оплакивать их будут потом, со всеми почестями, какими положено провожать покойных в последний путь. И пока они еще не знали об этой трагедии, несколько дней они могут жить спокойно, думой о том, что их сын жив и скоро, наверное, вернется к себе на родину, домой!..

Глава XVI

Дард омаду ранљ омаду њирмон омад,

Абр омаду бод омаду борон омад.

Шуд хонаи зиндагї зи бунёд хароб,

Ман хуфта, ки сели хонавайрон омад.

Пришло боль и мучение, прошло и хирмон,

Тучи надвинулись счастье ветер подул и пошел дождь,

Разрушился дом жизни от основания,

Я в заблюждение, как ливень пошел разрушение.

Обо всем, что случилось в тот день в ущелье Панджшер, средства массовой информации довели до мировой общественности. Мир восхищался мужественностью Масъуда и его сподвижников, стеной вставших против целой армии одной из сверхдержав мира. Знали обо всем этом по всему миру, но не в Советском Союзе. Для Советского Союза это было огромной трагедией, не делавшей честь как советскому военному командованию в лице министерства обороны, так и Политбюро ЦК КПСС, руководящему всей жизнедеятельностью этой огромной страны. И могущественный аппарат Комитета Государственной Безопасности СССР принимал все меры, чтобы информация об этой страшной трагедии не дошла и до умов советских граждан. Малейшее упоминание об этой трагедии жестко пресекалось, виновные привлекались к уголовной ответственности. Только по доставлявшимся в Советский Союз гробам люди узнавали, что кого-то из близких людей убили. Но в какой стране, на какой войне, никто не знал. География адресатов была настолько обширна, что если бы и за день по всему Советскому Союзу привезли сотни, тысячи таких гробов, никто и не догадался бы об истинных масштабах этой трагедии. Это были лишь капли в огромном море под названием Советский Союз. И сколько будет еще таких гробов, никто не мог знать. Война в Афганистане продолжалась, не видно было ее конца и края.

Несмотря на все потери, руководители Советского Союза вовсе и не помышляли о выводе войск из соседнего Афганистана. И было отчего. Советские политики в своей деятельности руководствовались более масштабными задачами, добывались более высоких целей, выходящих далеко за интересами отдельно взятого региона. И во имя этих своих высоких идей, они готовы были идти на любые жертвы. Цель, как говорится, оправдывала средства. Они опасались, что, если отступят назад, выведут свои войска, тут же на их место прибудут американцы, разместят здесь свои военные базы, установят свои ракеты, нацеленные на Советский Союз.

На этом фоне Фактор Масъуда и его моджахедов был для советских политиков не столь значительным, чтобы мог создавать для них какие-то серьезные помехи. Его считали объектом, который до поры до времени может помешать осуществлению планов, задуманных Советским Союзом. Далекому от большой политики мировых сверхдержав Масъуду было не до их разборок. Его, выходца из простого народа, всю жизнь проведшего среди таких же, как он простых людей, на арену борьбы интересов мировых сверхдержав вывела не большая политика, а жизненные интересы таких же, как он сам, простых людей, волей судьбы оказавшихся в этом пространстве. Каждый из моджахедов, как и сам Масъуд, встал на защиту своей земли, родного дома, родных и близких им людей. Потому они и оказывали столь яростное сопротивление иноземным врагам, потому они и одерживали порой и локальные победы, что перед ними стояли конкретные цели и задачи, ради которых готовы были бороться с иноземными врагами до последнего вздоха. Этот фактор и послужил тем вдохновляющим мотивом, благодаря которому они в седьмой раз смогли свести на нет все усилия шурави по захвату ущелья Панджшер.

- … Временно покидаем ущелье. – обратился Масъуд к своим командирам. – Пусть шурави спокойно забирают тела своих убитых солдат. Пусть и на родине у них знают, что означает прийти на чужую родину с мечом, чем чреват захват чужой земли, чужой родины! А мы уходим в безопасные места. И с наступлением весны, к празднику Навруз, вернемся вновь. Чтобы обустроить свои дома, свой Панджшер. Думаю, полученный отпор шурави запомнят надолго. В этом бою мы им сломали хребет. Теперь им не выпрямиться, до седьмого колена они должны помнить это.

Прежде чем собраться в путь, мы должны навестить мазары (кладбища), отдать дань уважения нашим предкам, прибывшим сюда некогда из Дахбеда Самарканда, обустроившим это ущелье и теперь упокоившимся в тех могилах. Весной мы обязательно вернемся, другой родины у нас нет!

После того, как похоронили родных и близких тети Зевар, Масъуд собрал моджахедов и известил их о своем намерении на время уйти в Андароб.

- Пусть шурави забирают тела своих убитых солдат.  – еще раз сказал Масъуд. – Мне кажется, что они больше не сунутся в Панджшер. Готовьтесь, уходим все вместе. Хотя предстоит долгий и опасный путь, другого выхода я не вижу.

Затем Масъуд пошел к тете Зевар.

- Тетя Зевар, давайте собирайтесь, с нами пойдете, к нашим родственникам.

- Омир Сохиб, у меня кроме вас нет других родственников. Шурави всех убили. Теперь куда, к кому мне идти-то? Я не могу оставить здесь погибших родных. Оллох не простит меня!

- Солех Мухаммад, Хусайнхон, вы остаетесь с тетей Зевар. Сделаете все, что ей будет угодно. Нам необходимо идти. До свидания, тетя Зевар. – Масъуд не мог переносить слезы этой женщины, был убежден, что ему не удастся переубедить ее. Поручив Солех Мухаммаду и Хусайнхону заботиться о ней, Масъуд знал, что они отведут ее в кишлак Поранди, где смогут отыскать ей и крышу над головой.

Масъуд впереди, моджахеды за ним, все вместе покидали ущелье Панджшер. Пройдя между кишлаками Бозорак и Джангалак, увидев упавшие еще с детства знакомые дома, заборы и стены домов, на какую-то минуту Масъуд вспомнил и свое детство, прошедшее в беззаботной беготне между этими вот дворами, в этих домах, между этими заборами, вспомнил и людей, живших некогда в них. Сердце екнуло.

Уходя все дальше от родного кишлака, Масъуд углубился в размышления:

«Все равно шурави не уйдут из Афганистана. С божьей милостью, на этот раз постараюсь втянуть их в бой в окрестных с Панджшером ущельях северных провинций. Для этого сперва необходимо в Андаробе, Фархоре и Бадахшоне переговорить с местными улемами, руководителями волостей, населением, создать советы. Это значит, создать в регионе структуры управления и обороны будущего Афганистана.

Хорошо, что с пользой для дела использовали и временное перемирие. Благодаря нашей пропагандистской работе, теперь в наши ряды  готовы встать не двести или триста моджахедов, а три тысячи. Их необходимо научить владеть оружием, тактике ведения боевых действий.

Шурави сейчас уподобились извивающейся раненой змее, жаждущей отомстить своему обидчику, не желавшей умереть, как стальная пружина сжимающаяся, чтобы нанести страшный смертельный укус. Новое правительство Афганистана жаждет того же. Потому и объединились они, чтобы добиться единой для себя цели.

А как обстоит дело с Хикматёром, Наджибом и другими группировками? Сам Хикматёр страшнее десятка вооруженных религиозных и партийных групп. Этот кровопийца вот уже двадцать лет, как враждебно настроен ко мне».

Невольно Масъуда, вышедшего победителем во вчерашнем бою, осенила мысль, что его теперь стали волновать не такие мелочи, как фактор Хикматёра или Наджиба, а другие, более масштабные задачи, проблемы глобального характера, решающие судьбы не отдельно взятого человека, а население региона, страны. Возникли же образы этих личностей перед взором Масъуда только потому, что в последующих сражениях желает он того или нет, вынужден будет иметь дело с этими первыми палачами Афганистана. Масъуд вспомнил, что впервые с Наджибом он встретился еще в детстве, потом в годы своей молодости, когда учился в политехническом институте Кабула, встретился и с Хикматёром. С тех пор и продолжается вражда этих двух личностей с Масъудом.

Вот уже который год, как Хикматёр создал свою партию и собрал вокруг себя обманутых моджахедов. Занят он теперь грабежами и убийствами. А Наджибулло, несколько лет возглавлявший Государственную службу безопасности Афганистана,  теперь поднялся еще выше по служебной лестнице. Эти двое всю жизнь пытались физически устранить Масъуда. Для этого готовы были не брезговать любыми методами.

Масъуд вспомнил и свое детство, когда вместе с Наджибулло каждый в отдельности имел свою футбольную команду, и почти каждый день играли на улице Кортаи Парвон Кабула. Не помнит, что было тому причиной, но однажды между ними разгорелся спор.

С того времени прошло много лет, и Масъуд отчего-то вспомнил и тот случай. «Детство. Какая же все-таки безмятежная пора нашей жизни! – сладостно вывел про себя Масъуд. – Да, не вернуть теперь нам той поры. Помнится, я собрал своих друзей и по всему полю разбросал камни, чтобы навредить своему сопернику. С того времени прошло много лет. Кто знал, что я сменю ручку и тетрадь автоматом, и по совету Хикматёра со студенческой скамьи политехнического института приду в Панджшер, всю свою жизнь отдам служению ислама, борьбе с коммунистами, а Наджибулло станет руководителем  Государственной службы безопасности Афганистана, и наша детская вражда перерастет в обоюдную ненависть? И теперь вот уже, который год, мы воюем друг с другом. За это время его ведомство арестовало и пытало великое множество моих друзей, по приказу Наджибулло были убиты лучшие мои друзья-моджахеды.

Несмотря на всю свою кровожадность, у Наджибулло есть, хоть и небольшое, чувство патриотизма. Но Хикматёр кроме, как приносить людям горе, ничего хорошего людям не делал. Оказывается, мне легче свести счеты с самой могущественной державой мира, нежели найти противоядие Наджибу и Хикматёру. Они всю жизнь борются за карьеру, богатства, ради этого готовы на любую подлость.

Кто знает, может быть, после того, как покончим с шурави, судьба вновь сведет нас с этими двумя друзьями детства. И эта встреча означала бы начало кровопролитной битвы. А чтобы пойти с ними сотрудничать, во благо общества идти на мировую, даже не знаю, как себе и представить это.

Итак, почти десять лет, как я воюю с шурави, а Хикматёр – прихвостень пакистанцев, ждет, когда мы доведем войну до победного конца, и он войдет в Кабул, чтобы занять какой-нибудь высокий пост. И это тогда, когда Хикматёр имеет опытных, хорошо подготовленных моджахедов, бронетехнику, боеприпасы, но не сражается с врагами Афганистана. Да, это однозначно. Хикматёр ждет того дня, когда мы с моджахедами выгоним с нашей земли шурави, и он выступит против нас. Что делать, из-за должностей и кресла вновь прольется кровь тысячи наших же братьев.

Масъуд решил, как только прибудет в Андароб, созовет совет старейшин и первым делом наряду с другими проблемами поднимет и вопрос Хикматёра. Как гласит народная мудрость, семь раз отмерь, один раз отрежь. Масъуд всегда и во всем, где необходимо было мнение старейшин, советовался с ними. И это всегда давало свои добрые плоды. Народ поддерживал его, и он, благодаря его доверию, всегда добивался успехов. … Размышляя в таком духе, перевалив горный перевал, Масъуд со своими моджахедами спустился в долину Андароб. Перед их взором открылись поля и сады яблонь, абрикосов, покрытых еще снегом. Как только они подошли к лугу, Масъуд первым делом присел и напился холодной воды в речушке, берущей свою воду из горных снегов. Велел всем остановиться, умыться, совершить полуденный намаз, отдохнуть часок. А сам вместе с Азмуддином, Фахим Мухаммадом и Исломиддином спустился еще ниже. Совершил омовение и взялся за намаз. Пятичасовая ходьба по горным тропам порядком утомила большинство молодых моджахедов.

Закончив с этим обрядом, все расположились у ручья, вытащили из своих узелков съестное, состоящее из лепешек, толченых ягод тутовника, разложили на расстеленные на землю платки и приступили к трапезе.

Окидывая взглядом раскинувшуюся внизу долину, Масъуд вспомнил весеннюю пору, когда он был здесь. Восхищенный представившейся взору картиной, он не мог поверить своим глазам, что все это видит наяву: огромное пространство было усеяно живым многообразием красок цветов и трав. От легкого ветерка, ласкающего поля и луга, казалось, будто бегут, наплывают волны, донося запах трав и цветов. Окунувшись в эту красоту, невольно открываешь для себя, что в такт этой гамме красок поют куропатки, жаворонки и другие певчие птицы, составившие единый ансамбль. Проводив взглядом кружившего на огромной высоте горного орла, Масъуд обратил взор на горный хребет, куда улетел пернатый властелин здешних мест. И заметил на склоне горы кусты миндаля, зацветшего яркими цветами. Опуская взгляд ниже по склону, натолкнулся на такие же кусты боярышника. В это мгновение Масъуд понял, что еще кто-то к месту вклинился в этот общий хор голосов. Вслушиваясь повнимательнее, понял, что это пчелки, перелетая с цветка на цветок, своим визжанием дополняют и свою струну в общий хор. «О, Оллох, какая же это красота! Какая благодать!» – воскликнул про себя Масъуд, восхищаясь этой красотой.

В эту минуту Масъуд вспомнил, что жизнь человеческая состоит не из одних воин и кровопролитий, что есть и другая жизнь, неподвластная нам, людям, непохожая на нашу людскую  жизнь, независимая от прихоти людской. Жизнь, понимание которой подвластно только тем, кто в силах воспринять, желает понять ее. И жизнь эта заключена в объятия природы. Если мы, люди, осознаем это, сможем и ее существование использовать себе во благо. Для этого мы должны спуститься на землю обетованную, понять свою сущность и действовать соразмерно понятиям мотивов человеческого бытия.

«А ведь, если вдуматься, сколько бы я не пытался, я никак не могу воспринимать как следует эту окружающую меня красоту, – выводил про себя Масъуд. – Да, понимаю, эта гармония по-своему очень красива. Но сказать, что я наслаждаюсь этой красотой в полной мере, я не могу. И причина тому – эта проклятая война, застилавшая собой понимание всей этой красоты природы, гаммы чувств.

И вновь мысли Масъуда вернулись к сегодняшней действительности. Вспомнил, что в Афганистане в настоящее время действуют сотни вооруженных группировок. «Каждый из командиров этих групп воюет не из каких-то там высоких патриотических побуждений. Всеми движет амбициозное чувство обладания властью, карьеры. Кто на этом фоне сможет объяснить им, что мы должны иметь одну общую для всех цель, к достижению которой стремимся? Только тогда нам удастся добиться желаемых результатов, если эти цели будут направлены во благо всего Афганистана, а не в карьеристских интересах отдельно взятого полевого командира. Кто сможет переубедить большинство моджахедов, чтобы те сложили оружие и взялись за обустройство своего края? Похоже, если дело и дальше так пойдет, конца и края этой бойне не видать ни нам, ни нашим детям». – подумав, решил Масъуд и лег на снег, направляя взор на бескрайние дали голубого неба. В нем теперь смешались и хорошие, и плохие чувства. Он был рад тому, что сегодня его окружает такая благодать. Поводом для плохих мыслей была и вчерашняя картина, представшая перед его взором в доме тети Зевар.

«Да, шурави и здесь нас найдут. Нам и здесь не будет от них покоя.  – думал Масъуд. – Если они нападут на нас и здесь, найдем выход и из этого положения. Но как быть с десятками сотнями вооруженных группировок Гулбиддина Хикматёра, орудующих в приграничных с Пакистаном районах Афганистана?»

Догадки Масъуда оказались точными. Не прошло и недели, как на небе над Андаробом появились советские вертолеты.

- Анализы показывают, что шурави ищут расположение моджахедов. – наблюдая за летящим вертолетом, сказал Масъуд. И тут же по рации связался с Огосохибом, поинтересовался обстановкой. Спустя некоторое время кто-то из приближенных доложил Масъуду по рации, что скоро шурави забросят десант в провинцию Тахор, в Толикон, а не в Андароб.

Это известие вновь опечалило Масъуда, ибо выходило, что очень скоро центр тяжести боевых действий перекинется и в северные провинции Афганистана, прольется море крови. Потерпев поражение в Панджшере, шурави теперь решили отказаться от тех возможностей, которыми могли бы располагать, если бы захватили жизненно важную стратегическую артерию – дорогу Панджшера. Лишившись этой возможности, они решили пробиться к северным провинциям Афганистана воздушным путем, перебрасывая туда свою пехоту и большое количество десантно-штурмовых бригад. Поразмыслив, Масъуд понял, что такой вариант развития событий может быть вполне на руку и моджахедам. При такой тактике ведения боя шурави действовали без поддержки своей бронетехники, что моджахедам несколько развязывало руки, а шурави, наоборот, действовали бы скованно, ограниченные в действиях и в пространстве. Что еще вселяло уверенность в Масъуде, так это то, что в последнем бою в Панджшере моджахеды в качестве трофея взяли большой арсенал стрелкового оружия и боеприпасов. И при последующих боях, какие могли разгораться уже в Андаробе, этот арсенал мог бы сослужить моджахедам хорошую службу.

Наблюдая за советскими вертолетами, мирные люди, населявшие и близлежащие к Андаробу кишлаки, тоже поняли, что гроза войны очень скоро может прогреметь и над их кишлаками. Через своих людей Масъуд сообщил всем им о той участи, какая настигла жителей кишлаков ущелья Панджшер, и призвал всех быть готовым к боям, молодым взять в руки оружие и присоединиться к моджахедам, чтобы защитить свои дома от шурави.

Масъуд связался по рации с Солех Мухаммадом и Хусайном, поинтересовался положением в Панджшере. Оттуда ему сообщили, что с тетей Зевар все в порядке, шурави увезли трупы своих военнослужащих, и, наверное, в Панджшер больше не сунутся. Масъуд объяснил им ситуацию с Андаробом.

- Омир Сохиб, тогда нам с Хусайнхоном куда идти? – спросил Солех Мухаммад.

- У меня к вам важное дело! Как можно быстрее приходите сюда, в Андароб! Сейчас же отправлю к тете Зевар кого-нибудь, а вы отправляйтесь в путь! – приказал Масъуд.

После того, как Гуломсахи сообщил Масъуду об этом десанте, Масъуд засуетился. До того места, куда должны были забросить советский десант, было слишком далеко. «Надо, во что бы то ни стало, опередить их и первыми нанести удар по десанту! – размышлял Масъуд. – Если не воспользуемся внезапной атакой, потом нам придется туго» Тут же Масъуд собрал опытных моджахедов, знающих здешние горные тропы и отправил разведать позиции советского десанта. Вернувшись через неделю, разведчики доложили, что десантники кроме Толикона находятся и в Хисораке. В обоих кишлаках численность десантников не превышает трехсот человек. У шурави имеются минометы, дальнобойные орудия, вертолеты.

- Регистони! – Масъуд обратился к Солех Мухаммаду, уже прибывшему вместе с Хусайнхоном в Андароб. – Вместе с доктором Абдулло берете на себя руководство операцией. В вашем распоряжении будут командиры Гадо, Суфи-ДШК, Хаётхон, Мухаммад Исо. Всего двести моджахедов. Мы с Азмуддином и Фахим Мухаммадом будем вашими помощниками и советниками. Готовьте моджахедов к походу. Отправляемся!

- Омир Сохиб, дорога дальняя, путь лежит через перевал. Нужно будет грузить тяжелое вооружение на ослах и лошадях. А у нас до сих пор всего этого нет под рукой. – сказал Солех.

- Отправляйте местных моджахедов по кишлакам за ослами и лошадьми. – распорядился Масъуд, обращаясь к Солеху. – Я отчего-то не подумал об этой стороне дела. В кишлаках обращайся к вождям племен от моего имени, пусть помогут!

Действительно, там без дальнобойного оружия нам не обойтись. А все это нести отсюда на своих плечах, дело тоже неосуществимое.

Ранним утром следующего дня моджахеды вышли в путь. Местами путь пролежал через узкие высокогорные тропы. Соблюдая необходимую в таких случаях дистанциюи осторожность, примерно сто лошадей и ослов, нагруженные оружием и боеприпасами, с трудом преодолевали узкие участки горных троп.

Через сутки, приблизительно в полночь, уставшие, порядком измотанные люди подошли к расположению вражеских частей. Сняв с лошадей и ослов снаряжение, отвели их подальше, на пастбище. Ночь была темная. В сопровождении местных моджахедов, хорошо знавших эти места, отряды Масъуда подошли к позициям врага. Осматривая местность, моджахеды выбирали места и позиции, откуда им удобнее было вести бой. Строго-настрого всем было приказано: Задолго до наступления рассвета всем занять удобные для себя позиции. Как только начинает светать, ни единым движением не выдавая себя, в течение всего дня все будут наблюдать за передвижениями солдат, уточняют расположение огневых точек противника. Операцию намечено было начать следующей ночью.

Незадолго до восхода солнца на горизонте показались два вертолета. Облетев ущелье до кишлака Хисорак, не заметив укрывшихся моджахедов, один из них приземлился прямо на территории, занятой десантниками, а другой улетел в сторону кишлака Толикон. Опытные, видавшие виды, моджахеды, знали, как действовать, когда над головой кружат боевые вертолеты. Услышав гул моторов, увидев его, сразу, как сурки, все скрылись из виду. Да и люди, сидевшие в кабине и салоне  вертолета вряд ли догадывались, что в этих местах уже находятся моджахеды. С другой стороны и вертолеты прилетели из Багрома не для поиска моджахедов, а привезли своим частям провизию, что-то другое, необходимое. Потому, видимо, и летчики не проявляли особую бдительность.

Солех Мухаммад, руководивший ходом операции, по совету Масъуда отправил в Хисорак двух местных моджахедов, чтобы те разведали горные тропы и изучили позиции вражеского отряда. Конспирации ради, поручил им сначала незаметно перебраться к людям, сторожившим лошадей и ослов, взять двух ослов, переодеться в гражданскую одежду, и, под видом местных жителей, отправиться в кишлак, уточнить пути подхода к солдатским палаткам, и с наступлением ночи вернуться к моджахедам.

Через час вертолет вновь поднялся в воздух и улетел. Масъуд подумал, что пилоты так и не заметили присутствия моджахедов. И приступил, было к разработке и составлению плана ночной операции, как вдруг на горизонте со стороны Багрома показались шесть вертолетов. Не прошло и минуты, как вертолеты окружили окрестные высоты и начали высаживать десант. Масъуд понял, что враг знал об их присутствии и хотел застать моджахедов врасплох. Не исключено, что через час-другой моджахеды окажутся в ловушке и будут уничтожены.

- Регистони, мы оказались в западне.  – наблюдая за передвижением десантников, сказал Масъуд, обращаясь к Солех Мухаммаду и Фахиму, приглашенным вместе с другими командирами к нему. – Ни в одном из предыдущих боев мы не оказывались в столь глупом и трудном положении. Шурави нас окружили. Во что бы то ни стало, надо прорвать кольцо окружения, спастись! У кого какие предложения?

Фахим удивленно посмотрел на Азмуддина, Азмуддин на Солеха Мухаммада. Все молчали.

- Регистони, вы руководите операцией. Первое слово за вами. – Масъуд обратился к Регистони.

- Омир Сохиб, мы находимся ближе к палаткам, чем к десантникам. Основные силы врага находятся внизу, в палатках. Они не ждут нашей атаки. Если мы предпримем попытку атаковать отряды, находящиеся в палатках, наш удар по ним будет внезапным. Предлагаю атаковать тех, кто внизу, в палатках. Выходим в открытый бой! Если надо будет, вступим и в рукопашный бой. Другого выхода я не вижу. – предложил свой вариант Регистони.

- Хорошо! Ваше мнение, Фахим Мухаммад! – выслушав руководителя операции, Масъуд обратился к своему заместителю.

- Я тоже поддерживаю мнение Регистони. Я тоже не вижу другого выхода. – сказал Фахим и умолк.

- Я тоже согласен с Регистони. – сказал Масъуд.- Сначала ударим по основным силам врага. Потом будем действовать по обстановке. Пока вражеский десант будет спускаться вниз, мы попробуем быстрее успеть добраться до их палаток. Расправимся с ними и попытаемся отойти в безопасное место.

Регистони, подними всех моджахедов на ноги, чтобы окружить врага! Времени мало! Смотри, улетели ли их вертолеты в Багром за десантниками? Да хранит нас Оллох! Омин!

Пока десантники занимали боевые позиции, Масъуд со своими моджахедами начал быстро спускаться к палаткам. С каждым метром все ближе и ближе становились ближайшие палатки. Солдат, находившихся в палатках, наверняка, по рации уже успели уведомить об отряде моджахедов, расположившихся вблизи их позиций. Но, как десантники, что находились на высотах, так и солдаты, что находились в палатках, и думать не могли, что моджахеды решатся на столь дерзкий шаг – пойти в открытый бой.

Как и следовало ожидать, атака моджахедов оказалась настолько внезапной, что солдаты в палатках не успели и опомниться, подготовиться, как оказались в шквалистом огненном кольце. Прошло еще немного, и завязался рукопашный бой, длившийся где-то час. Большей частью солдаты были убиты. Большие потери понесли и моджахеды. В это время до слуха Солеха Мухаммада донесся голос Масъуда:

- Регистони, уведи моджахедов в гору! С минуту на минуту прилетят вертолеты! Потом будет еще труднее! Пока не успели спуститься десантники, успеем уйти!

Десантники, спускавшиеся с горы, видели как моджахеды в виде маленьких движущихся точек по узким труднопроходимым горным тропинкам, между валунами и скалами, карабкались в гору, отдаляясь все дальше и дальше от того места, где только что шел бой. 

Вертолеты вновь появились. Шесть боевых машин высадили десант и приступили к охоте над моджахедами. Ущелье Хисорак был обработан снарядами и залпами крупнокалиберных пулеметов. Казалось, даже ни одна скала не осталась вне поля зрения боевых летчиков. Операция по уничтожению моджахедов длилась до самого заката солнца, когда ущелье окутал вечерний сумрак. Вертолеты улетели. Не прошло и много времени, как вернулись обратно. Высадили десант. Стороннему наблюдателю нетрудно было определить, что советские подразделения намерены взять в кольцо и задушить отряд моджахедов. Казалось, у моджахедов кроме, как попытаться прорвать кольцо блокады, другого выхода не было. И, судя по той силе, какой располагали в этом бою советские части, эта попытка моджахедов была обречена на провал.

Советским офицерам, командующим действиями своих отрядов в предстоящем бою, невдомек было, что в этом бою принимал участие и сам прославленный Масъуд, за поимку которого обещано вознаграждение в миллион советских рублей. И теперь он тоже находился в кольце этой блокады. Знай это, они, наверняка, бросили бы сюда и имеющиеся резервы, чтобы расправиться с ним, отличиться перед своим командованием и получить «Золотую звезду» героя Советского Союза.

Абдулгани из Хисорака, вместе с Хаётхоном, по поручению Регистони отправившиеся в кишлак еще перед наступлением, до сих пор не вернулись в расположение, прятались под скалами от советских вертолетов и десантников. Еще никто из моджахедов не знал, что Абдулгани был ранен в ногу. Пуля задела кость. Он не мог двигаться, и Хаётхон на своих плечах переносил его с места на место, укрываясь от противника, чтобы найти удобное безопасное место, перевязать ему ногу и избежать большой потери крови. Как только появились над ущельем вертолеты, Хаётхон положил Абдулгани под скалу, снял с него сапог и только теперь понял, насколько пуля раздробила ему ногу. Не теряя секунды, Хаётхон быстро снял свою чалму и перевязал ею ногу раненому Абдулгани.

- О, Оллох! Всегда умолял тебя сразу лишить меня жизни, чем ранить. Сил нет терпеть боль!.. – стоная, прикусывая губу от страшной боли, твердил Абдулгани.

- Брат, чему быть, того не миновать! Судьбой, видно, предопределено случиться этому! – Хаётхон пытался успокаивать Абдулгани.

О случившемся с Абдулгани моджахеды узнали под вечер. Его брат Шер, находившийся здесь же вместе с моджахедами, взял с собой друга Абдулгани Мухаммадрахима и пришли к раненому. Решено было вывести его из зоны боя и отвести домой. До дому было примерно час пути. Но, находясь в блокаде, под обстрелом, не то, что отвести раненого куда-нибудь, даже перемещаться с места на место было небезопасно.

Масъуд ломал голову над тем, как можно без жертв, сквозь ночную тьму, вывести своих моджахедов из образовавшегося кольца блокады. Пока нет вертолетов, и враг в ожидании рассвета бездействует, есть хоть какой-то шанс выбраться из этого кольца. И было бы преступно, если не воспользоваться этим шансом. С наступлением рассвета, при таком плотном кольце окружения, когда на голову будут сыпаться тонны снарядов, град автоматных и пулеметных очередей, под прицелами снайперских винтовок сделать это уже будет практически невозможно. Плохо было то, что в этом ущелье он не так хорошо знал местность, ее тропы. Масъуд не терял дух. Он был убежден, что из любого трудного положения есть какой-то выход. Только надо искать и найти его.

- Солех, Фахим, подойдите ко мне! – донесся едва слышный голос Масъуда. И две черные тени встали из-за скалы и направились по направлению голоса. – Тихо, скрытно отыщите моджахедов, хорошо знающих местность. Вместе с ними исследуйте, обговорите, как можно быстрее, пока не наступил рассвет, выйти из блокады. Во что бы то ни стало, к рассвету мы должны выбраться из этого кольца. Думаю, сами все поняли, и нет необходимости рассказать вам, что ждет нас утром. Действуйте!

Солех и Фахим скрылись в темноте. Очень скоро привели к Масъуду Мухаммадрахима, живущего в Хисораке и всю свою жизнь проведшего в этих местах.

- Брат, как зовут тебя? – спросил его Масъуд.

- Мухаммадрахим.

- Мы сейчас окружены! Знаешь тропу, по которой можно тихо, незаметно выбраться из этого кольца?

Юноша молчал, видимо, думал о чем-то. Судя по его молчанию, Масъуд понял, что создавшаяся ситуация сбила с толку и этого юношу.

- Ты вроде чем-то опечален, не так ли? – спросил его Масъуд.

- Брат ранен! – ответил юноша.

- Где он?

- Там, под скалой. – указывая куда-то вбок ответил юноша.

- Как вывести твоего брата, это я беру на себя. А ты знаешь те тропы, через которые мы этой же ночью смогли бы выйти отсюда живыми и невредимыми? – спросил вновь Масъуд.

- Да, все эти тропы я знаю, как свои пять пальцев. Если так, то я иду впереди, а все остальные будут следовать за мной. Чтобы выйти из ущелья мы должны не спускаться вниз по ущелью, а подняться выше по нему. Когда было светло, видел, как шурави внизу плотным кольцом окружили местность. На том месте, где мы стоим сейчас, нам оставаться тоже очень опасно. Сверху над нами стоят десантники. Есть несколько выходов, но десантники могут нас поджидать и там. Если же мы пойдем выше, там ущелье сужается, и все тропинки сходятся в одну, очень узкую тропинку. Хотя тропинка и узкая, но намного безопаснее. Нас с обеих сторон будут прикрывать горные скалы. Другого выхода из ущелья нет. Главное, тихо бесшумно следовать по этой тропинке.

- Солех Мухаммад, прикажи двум-трем моджахедам забрать с собой раненого брата Мухаммадрахима. – распорядился Масъуд. – Предупредите всех, чтобы тихо, бесшумно следовали за Мухаммадрахимом. Я иду вслед за вами.

- Омир Сохиб, может быть, пойдете впереди, вместе с нами? – спросил Солех

- Сказал же, я иду последним, вслед за моджахедами.

Солех хотел, было, еще что-то сказать, но, подумав о чем-то, замолчал. Он знал, что Масъуд всегда действует так, как сам скажет.

Лишь просвещенный в планах моджахедов мог догадаться, что змеей ползущей вверх по ущелью между скалами черная полоса это и есть те моджахеды, для уничтожения которых советские войска перебросили огромное количество пехоты, десанта и уже утром при поддержке вертолетов должны покончить, расправиться с ними.

Моджахеды двигались тихо, бесшумно, стараясь дышать даже беззвучно, чтобы в ночную прохладу солдаты шурави не услышали и лишних звуков, выдающих душманов. Каждый шаг все дальше уводил их от угрозы быть обнаруженными и приближал их к заветной развязке, как вдруг Мухаммадрахим остановился и оглянулся. До выхода из опасной черты оставалось всего где-то несколько шагов, как сверху раздалось несколько продолжительных автоматных очередей. Моджахеды остановились и прижались к скалам, некоторые слегли на землю. Хаётхон, шедший в трех шагах от  Мухаммадрахима, услышал, как он упал. Из-за шквалистого огня Хаётхон и шагу не смог сделать в его сторону. Прижавшись к скале, Хаётхон по язычку пламени определил, откуда стреляют. Направив в ту сторону дуло автомата, Хаётхон стал ждать, когда еще раз раздастся выстрел, чтобы по пламени накрыть огневую точку противника. Своего он дождался. Вслед раздавшемуся выстрелу он нажал на курок. Автомат умолк, а за ним было слышно, как, скатываясь и, ударяясь по камням, на землю упало чье-то тело. Стрельба прекратилась. Все вокруг умолкло. Хаетхон направился к Мухаммадрахиму. Увидел его лежащим прямо на тропинке. Пригнулся, левой рукой приподнял голову, прислушался к дыханию. Мухаммадрахим не дышал. Запах крови ударил Хаётхону в ноздри. Прижав руку к его груди, понял, что тело изрешечено пулями, Мухаммадрахим убит. Хаётхон поднял тело убитого и двинулся по указанному Мухаммадрахимом пути дальше. Следуя теперь за Хаётхоном, моджахеды вышли на открытый широкий луг. Легкий предрассветный ветерок ударил в лицо моджахедам. Свежий бодрящий воздух действовал успокаивающе. Казалось, все теперь позади. Последним, кто поднялся и вышел из ущелья, был Масъуд. Глубоко вздохнув, он осмотрелся. Предутренний рассвет четко очерчивал вершины  Гиндукуша. …

Час спустя над ущельем Хисорак вновь появились вертолеты. Начиная прямо у входа, кончая последними кишлаками, расположенными выше по ущелью, винтокрылые машины продолжали бомбить. Вертолеты скрылись за горизонтом, появились истребители СУ-16. Бомбардировка продолжалась. Участь, постигшая ущелье Панджшер, повторилась и с Хисораком. Но в ущелье уже никого не было. Масъуд со своими моджахедами успели выйти из кольца блокады и укрыться в другом ущелье. Смерть, настигшая моджахедов в этом бою, опечалила Масъуда. Вечером следующего дня он вместе со своими телохранителями прибыл в дом к отцу погибшего Мухаммадрахима. Выразив им свои соболезнования, понял, что со смертью Мухаммадрахима семья лишилась кормильца. Соседи, старцы, жители кишлака – все стали свидетелями, как в трудный час Масъуд, как бы ему самому трудно ни было, выполняет свой человеческий долг. Проведав семьи погибших моджахедов, Масъуд участвовал и на церемонии похорон Мухаммадрахима, и его соседа Шера, тоже погибшего в этом бою. Обещал помочь раненому Абдулгани.

- До Толикона далеко. Как отвести туда Абдулгани? – спросил доктор Абдулло у Масъуда, когда они заговорили о спасении Абдулгани.

- Раз уж нет у нас вертолетов, нет нормальной дороги для езды на машине, следовательно, единственный способ везти его – на лошади или на осле. Другого выхода у нас нет. – заключил Масъуд.

По своему опыту доктор Абдулло знал, что при таком ранении, когда кости на ноге  раздроблены, если вовремя не успеть принять нужные меры, может начаться гангрена. А у доктора под рукой были лишь лекарства и средства, способствующие лишь остановке кровотечения.

Масъуд вспомнил, что еще до начала операции в Панджшере он отправил оттуда в Хисорак и лекарей. В их числе был и Устод Сайид Юсуф, известный как опытный хирург и который год лечащий моджахедов.

- Устод, ваш сын Абдусамад возмужал. – Масъуд говорил с Сайидом Юсуфом по рации. – Настало время и женить его. Смотрите, не опоздайте с женитьбой. Мы вместе с Абдусамадом теперь на фронте. А вы заняты лечением больных. Кто его будет женить-то?

- Омир Сохиб, Я тоже об этом думаю. – ответили на другом конце. – Все по воле Оллоха. Если останемся живы, этим летом, думаю, пригласить вас на его свадьбу.

- Спасибо! Останусь живой, обязательно приду на свадьбу. Сегодня отправлю Абдусамада вас проведать. Договоритесь насчет свадьбы, мы обязательно придем!

- Как хорошо! Соскучился по нему. Буду очень рад увидеть его!

- До свидания, устод!

- До свидания, Омир Сохиб!

Смазав и перевязав рану на колене Абдулгани, доктор Абдулло обложил колено дощечками и еще раз перевязал, чтобы от дорожной тряски раненая нога не шаталась и не болела.

Хаётхон и Абдусамад с трудом усадили раненого Абдулгани на лошадь и двинулись в сторону Толикона.

Ситуация не была стабильной и в Толиконе. Единственное, что отличало здешний медпункт от жилища простых жителей кишлака, было то, что в помещении были койки для больных, и само помещение содержалось в чистоте. И еще здесь были врачи разных специальностей, готовых оказать медицинскую помощь нуждающимся. Нехватка медикаментов чувствовалась и здесь. Медицинский персонал испытывал трудности и из-за нехватки необходимого медицинского оборудования.

Доктор Сайид Юсуф, мужчина высокого роста, с черными волосами и черными бровями, опустившимися над такими же черными, как уголь, глазами, занятый уходом за больными, жил ожиданием прибытия своего сына Абдусамада и раненого из Хисорака. Уже и забыл, сколько времени прошло с тех пор, как в последний раз видел своих жену и детей, оставшихся в Кабуле. Он чувствовал, что явно соскучился по ним. Но знал, что по не зависящим от него обстоятельствам, сам с этим ничего поделать не может. Занятый лечением больных и раненых, он тоже считался в джихаде, ибо свои знания целиком посвятил служению тому народу, который встал в защиту своего домашнего очага, родного края.

Вскоре прибыли и Хаетхон с Абдусамадом. Доктор Сайид Юсуф встретил их у порога медпункта. Увидев живым и здоровым своего сына, он, едва сдержав слезы радости, обнял его. Объятия отца с сыном, видимо, как-то подействовали и на Хаётхона, что он отвернулся, чтобы не помешать им в проявлении родительских чувств. Это по дороге Хаётхон узнал, что Сайид Юсуф задолго до начала кровавых событий, после окончания лицея, отправил сына за границу на учебу. Там Абдусамад выучил английский, хинди и французский языки. Вернулся на родину, а в Афганистане в это самое время был совершен государственный переворот. Свергли шаха, и началась война. Ему и тысяче таких образованных специалистов стало теперь не до применения своих знаний на гражданском поприще. Одни стали жертвами террора, другие разъехались по другим странам, третьи, взяв в руки оружие, или примкнули к правительственным силам Афганистана, или встали на сторону моджахедов. Абдусамад пошел за Масъудом. Да и Масъуд не случайно торопил Сайида Юсуфа с женитьбой сына. Он придерживался той логике, что никто из моджахедов не застрахован от смерти. Любой бой для них может оказаться последним, смертельным. Потому им следует завести семьи, чтобы думать и о потомках своих. Абдусамад же был парнем умным и образованным. К такому выводу пришел и Хаётхон, пока вместе с Абдусамадом находился в пути к Толикону.

Доктор помог Хаётхону и Абдусамаду перенести и положить раненого Абдулгани в койку и приступил к его осмотру. Из-за высокой температуры и большой потери крови, Абдулгани лежал весь бледный, с сухими потрескавшимися губами. Доктор попросил Абдусамада дать раненому выпить чаю.

- О, Оллох! Лучше бы ты отнял у меня жизнь, чем оставил в таком положении! – похоже, от сильной боли начал бредить Абдулгани, стараясь терпеть боль.

- Что ты говоришь, сынок? Благодари Оллоха, что оставил тебя в живых. – тешил его доктор.

После осмотра раны у доктора вид был неважный, он чем-то был обеспокоен. Трудность вся заключалась в том, что опытный врач понял, какие муки боли ожидают его впереди. Коленная чашка и кость бедра были настолько раздроблены, что кроме тяжелой операции ничего не оставалось делать. А в медпункте не то, что флюорографического аппарата и необходимых условий для операции и лечения, не было даже и элементарных медицинских инструментов для подобных хирургических операций. Обследовав раненые участки, доктор определил, что рана начала гноить. И если так будет продолжаться еще несколько дней, и невозможно будет оперировать, гангрены не избежать. Тогда, может, уже будет поздно. Пока у Абдулгани есть силы и может выдержать боль, надо срочно оперировать.

- Нижняя часть коленного сустава неподвижна. Не исключено, что пуля пробила основную кровеносную артерию. Раненый не чувствует боли и в пальцах ноги. – прояснил ситуацию доктор Сайид Юсуф, обращаясь к Хаётхону и Абдусамаду. – Пойдем ко мне, выпьем по пиалке чаю.

Простившись на время с Абдулгани, они вышли.

- Дорогой Абдусамад, как ты? – обращаясь к сыну, спросил Сайид Юсуф.

- Слава Оллоху, все хорошо! Когда нет боев, спокойно, тихо. Ну, а когда бой, то сами понимаете, каково нам! – обращаясь к отцу, ответил Абдусамад.

- Омир Сохиб – мужчина надежный! Находясь рядом с ним, уму-разуму научишься, станешь настоящим мужчиной, хозяином своих слов и поступков.  – довольный ответом сына, отметил Сайид Юсуф. – Кстати, знаешь, что? Мать уже присмотрела для тебя невестку одну. Как раз по твоему вкусу. Будь на то воля Оллоха, и свадьбу сыграем. Хватит тебе холостяком бегать. Мы о внуках уже мечтаем. Пора и об этой стороне жизни подумать.

Абдусамад молча слушал отца.

Судя по обстановке в рабочем кабинете Сайида Юсуфа, это помещение одновременно служило доктору и жилой комнатой. На полу был расстелен старенький палас. Одеяла, курпачи и подушки были сложены в углу комнаты.

- Вот это и есть все мое хозяйство, сынок! – указывая на свое скромное жилище, сказал доктор. – Ночевать будете здесь. Провожу вас утром.

- Брат, дневной поход для нас опасен. – сказал Хаётхон. – Вас встретили, и то хорошо. Лошади чуть отдохнут, и мы двинемся обратно. Дорогу знаем. Ночью прохладно, лошади не будут уставать. Слава Оллоху, завтра прибудем на место.

- Хорошо, останьтесь хоть немного, чтобы сыном мог насмотреться! – попросил доктор Хаётхона.

- Будь на то наша воля, мы бы с большим удовольствием остались. Но, как уже сказал, днем ехать опасно. Потому лучше отпустите нас, чтобы хоть ночью выехали. Так намного безопаснее будет для нас. Да и Омир Сохиб строго-настрого приказал нам срочно вернуться. – настоял на своем Хаётхон.

- Ладно, уж. Коли так, вы попейте пока чаю, а мы вместе с коллегами посоветуемся насчет операции Абдугани. – сказал Сайид Юсуф, расстелив перед гостями дастархан, на котором кроме одной лепешки ничего больше не было. – Извините, другого съестного не нашлось у меня, чтобы вас угостить. Вы спокойно посидите, чайку попейте, а я пойду.

Сайид Юсуф торопился. И было отчего. В здешних кишлаках не было электричества, а день близился уже к вечеру. Доктор решил уже при свете дня оперировать ногу, чтобы потом в темноте при свете керосиновой лампы не пришлось долго мучиться. Посоветовавшись со своим коллегой Мухаммадом Атои, доктор Сайид Юсуф приготовил все необходимое, что имелось под рукой, и приступил к операции.

- Обезболивающее средство имеется. Хорошо, что и новокаин нашелся. – отметил Сайид Юсуф, обнадеживая своего коллегу. – Что поделаешь, если не оперировать, парня потеряем. Жалко будет его. Насколько я знаю, дорогой Атоджон, у вас рука легкая. Я не раз убеждался в этом, наблюдая за вами. Все больные, кого вы лечили, быстро выздоравливали. Ато – это значит дар Оллоха. И отец ваш, видимо, не случайно дал вам такое имя.

- Устод, не преувеличивайте. В похвалах вы возвели меня аж до небес. Какой я доктор-то? Если я чего-то и стою, то это только благодаря вам и вашему опыту. Если и чему-то научился, то все это я перенял у вас. И не более того. – скромно заметил своему наставнику Мухаммад Ато.

После того, как обезболивающее средство подействовало, хирурги приступили к операции. Разрезав рану на ноге, извлекая все сломанные и раздробленные на куски фрагменты кости, они обнаружили, что полностью раздроблена коленная чашка, повреждена основная кровеносная артерия, оборваны сосуды, связывающие сустав с центральной нервной системой.

- В наших условиях восстановить все это невозможно. – сказал Мухаммад Ато. – Устод, если не ампутировать ногу ниже колена, гангрены не избежать. Что прикажете делать?

- Дорогой Ато! Я тоже, как и ты, иного выхода не вижу. Жалею, что нет у нас под рукой необходимого современного оборудования для восстановления всего этого, а то я бы с удовольствием сделал все, чтобы поставить парня на обе ноги. Увы, хотя это и страшно, другого выхода я не вижу, придется ампутировать! Есть еще одна проблема.

- Какая, устод?

- Ногу надо ампутировать выше колена, а у нас нет для этого необходимых инструментов.

- Вы правы, устод. Об этой стороне дела я как-то и не подумал. – сказал Мухаммад Ато.

- Вы пока подождите, я сейчас вернусь. – сказал Сайид Юсуф и вышел в соседнюю комнату, где хранились хирургические инструменты и тут же вернулся.

- Как всегда вы находите выход из любого положения. – отметил Мухаммад Ато, увидев в руке у Сайида Юсуфа знакомый инструмент, – Этим инструментом мы ведь недавно ампутировали руку мужчине по имени Аюб. Не так ли, устод?

- Да, ты прав Мухаммад Ато. Это та самая ножовка, которой пилят железо. Но я, правда, заменил ее старые зубцы на новые. Надо промыть зубцы спиртом и закончить операцию пока обезболивающее средство не перестало действовать.

Ближе к полуночи операция была закончена. Когда Сайид Юсуф вернулся в свою комнату, понял, что Абдусамад и Хаетхон ушли, не простившись с ним. Горько вздохнул и заметил на паласе лист бумаги. Поднял и при свете керосиновой лампы прочел следующее: «Дорогой отец! Прости, что уходим, не попрощавшись! Твой Абдусамад»

Ранним утром следующего дня все находящиеся в больнице Толикон были разбужены яростным воплем Абдулгани:

- О, Оллох! Будь проклята эта война! Что плохого я сделал, что на всю оставшуюся жизнь меня лишили и единственного брата Мухаммадрахима, и ноги!? …

Глава XVII

Дареѓо, додари љонам маро кушт,

Ба ў нон додаму нонам маро кушт.

Как жаль, мой брат родной меня убил,

Я вскормил его и мой корм меня подавил.

- Можно сделать звук радио погромче? – вопросом попросил Масъуд водителя грузовика Мухаммада Гафса, затем обратился к мужчине, сидящем рядом:

- Абдусамад, слышал новость?

- Какую, Омир Сохиб? – вопросом на вопрос спросил Абдусамад.

- Печальную! Вот послушай! – указывая на радио, сказал Масъуд.

Мухаммади Гафс прибавил звука. Теперь отчетливо слышался голос плачущей женщины. Она говорила и читала стихотворные строчки, задевающие человека за живое:

Чархи фалако, маро ба чарх овардї,

Кўлоб будум, маро ба Балх овардї.

Кўлоб будум, ови ширин мехўрдум,

Саргашта маро ба ови талх овардї.

О судьба, ты так скрутила меня,

Я был в Кулябе, привела меня в Балх.

Был в Кулябе и пил слакую воду,

Обратно меня привел к горькой воде.

Женщина так и не смогла сдержаться, заплакала. Ее плач, видимо, подействовал и на Масъуда, и на его спутников, что он вновь обратился к водителю:

- Дорогой Мухаммад, останови-ка машину!

Водитель остановил машину. Абдусамад и Мухаммад поняли, что Масъуд желает послушать ее в более спокойной и тихой обстановке, когда машину не трясет на ухабах и кочках дороги, а впереди путь пролежал по горной дороге, еще более ухабистой и неровной, нежели на равнине. Все трое замолкли и стали прислушиваться к словам незнакомой женщины. Женщина взяла себя в руки, перестала плакать и теперь спокойным голосом говорила:

- Доведите до всех слушателей передачи «Хоки Ватан» (Земля родная»), что мы находимся вдали от родины, родных и близких, на чужбине, в Афганистане. Мы – беспризорные, никому здесь не нужны. Своего младшего сына Ахмада взяла с собой сюда. Другие мои дети Хуршед и Тоджинисо, Фарход и Фаридун остались в Бохтарском районе Кургантюбинской области Таджикистана. Пожалуйста, доведите мои слова до слуха тех командиров, кто виноват в наших бедах! Пусть они услышат мой голос и поймут, что значит быть вдали от родины. А мы сами находимся в степях Кундуза Афганистана. … – голос женщины вновь перешел в вопль, и она стала читать эти стихотворные строчки:

Пешонии шўри, шўри, шўри намаким,

Ѓам додию, Ѓам додию, кардї ѓамаким

Эй додари љон, камонта бимон ба замин,

Кўлобї таѓам мешава, ѓармї амаким. …

О моя горькая – горькая судба,

Замучила, замучила и достала меня.

О брат,  да будет между нами примирение,

Кулябц и Гармцы вы оба мне родня.

- Слышал, Абдусамад? – опечаленным голосом спросил Масъуд и замолк, указав водителю поехать дальше.

Видя, что Масъуд умолк, ушел в себя, Абдусамад и Мухаммад тоже не посмели сказать что-то. Голос женщины сменила минорная песня в исполнении известного народного Гафиза Таджикистана Одины Хошимова. Вслушиваясь в содержание газели, Масъуд еще ниже опустил голову. Спутники поняли, что и газель затронула полководца до самых глубин сердца. И полет фантазии, охватившей всего Масъуда, увел его в дальние дали.

«О, Оллох! Что это за жизнь такая, что случилось с этим несчастным народом, что навлек на себя это зло? Ведь и те таджики, что живут нынче за рекой, в Таджикистане, тоже наши братья, нашей же нации, нашей же веры. Чего они между собой не поделили, что затеяли войну между собой? Чего им-то не хватает? Мало нам этой затяжной войны на афганской земле, что таджики затеяли ее? Да еще не с каким-нибудь внешним врагом, как у нас, а между собой устроили эту бойню! Теперь простой люд стал беженцем, покинул родные края, перешел к нам, надеясь найти здесь себе убежище от крови и смерти. Какая у этой несчастной женщины жизнь сложится в песчаной степи Кундуза? Одному Оллоху ведомо, как она там живет. Без каких-либо нормальных условий для жизни, без мира и согласия. Кроме, как от Оллоха, видимо, больше не от кого ей и другим, как она, беженцам, ждать помощи!

Поедем в Панджшер, проведаем родственников и сразу отправлюсь в Кундуз. Посмотрю, каково там беженцам из Таджикистана.» – решил про себя Масъуд и обратился к Абдусамаду:

- Свяжи меня с Солех Мухаммадом!

Не прошло и минуты, как Абдусамад передал трубку Масъуду.

- Омир Сохиб, я вас слушаю! Что прикажете делать? – раздался голос Солех Мухаммада.

- Как ты там, Регистони?

- Все в порядке, Омир Сохиб!

- Ты знаешь, каково таджикским беженцам?

- Неважно у них! Не знаю, что и делать-то! Нет у них ни крыши над головой, ни еды какой-то нормальной! Детей теряют!

- Жди! Оллох даст, помощь им будет оказана! До свидания!

- До свидания, Омир Сохиб!

Подумав немного, Масъуд вновь обратился к Абдусамаду:

- Свяжи меня с устодом Сайёфом из Пакистана. Потом с доктором Мирдодом Панджшерским из Кабула

Радисту Абдусамаду, как память компьютера хранившему в своей памяти все необходимые Масъуду номера телефонов, не было смысла листать телефонный справочник. Он быстро дозвонился сначала до Устода Сайёфа:

- Ассалому-алейкум, Устод Сайёф! Как ваше самочувствие?

- Воалайкум бар салом! Слава Оллоху, нынче я в добром здравии! Как ваше самочувствие, дела, Омир Сохиб?

- Слава Оллоху! Все в порядке пока. Понадобились палатки, Устод Сайёф! Много палаток! Таджикские беженцы остались без крыши над головой. Необходимо раздобыть еще где-то около пятисот печек. Сколько сможете, буду вам благодарен. Пока все! Вечером с вами еще раз свяжусь! До свидания!

- До свидания, Омир Сохиб! Сразу займусь вашими делами! – послышался на другом конце провода.

Затем Масъуд связался с доктором Мирдоди Панджшери, работавшем заместителем министра сельского хозяйства Афганистана и попросил его по мере своих возможностей выслать таджикским беженцам, находящимся в Кундузе, какие-то объемы продуктов питания. Убедившись, что помощь беженцам будет оказана, Масъуд облегченно вздохнул. Он из своего горького опыта знал, что такое быть беженцем в чужой стране. Особенно в зимнюю пору, когда плюс к жизненным невзгодам гнетут и холод, и голод, и другие неудобства.

Теперь, возвращаясь несколько грустным с севера страны, из Калъаи Бахораки Файзабада, услышав рыдания той женщины, что выступала по радио, Масъуд на время забыл о своих бедах и решил во что бы то ни стало протянуть руку помощи и таджикским беженцам, находящимся далеко не в лучших условиях, нежели и сами афганцы.

«Все эти беды пройдут. Но память человеческая останется» – невольно вспомнилась Масъуду эта народная мудрость.  Выглянув в окошко, на гребнях гор заметил белизну снега. Понял, что через неделю-другую этот снег спустится уже и на равнины. Нелегко придется жить тем беженцам в Кундузе. «Что за люди эти Ризвони Алимардон и его брат Бахром, принесшие своим же землякам столько бед и горя? Как таджикским беженцам, так и афганцам, они кроме горя ничего не принесут. Какие преступления они совершили у себя на родине, что вынуждены бежать и рыскать по горам и долинам Афганистана? Какой же ты после этого мужчина, если вместе со своими четырьмястами боевиками не мог найти себе места на родине и сбежал в Афганистан? Еще и здесь не можешь спокойно жить. Пустился убивать своих же невинных земляков. Да еще с моджахедами Афганистана решил тягаться силой, на мирных людей направляешь оружие. Здесь уже достал население Файзабада, что они вынуждены обратиться за помощью к Масъуду. Ты, вчерашний молокосос, если только сейчас взял в руки оружие, так моджахеды слышат звуки выстрелов с самого рождения, воспитаны духом войны. Если бы ты не был мусульманином и нашим гостем на этой земле, уже в первый день своего прибытия сюда был бы пленен этими самыми моджахедами. А ты, оказывается, не подчиняешься ни своему руководству от оппозиции таджикских властей, не желаешь считаться и с нашими местными властями.  – размышлял про себя Масъуд. – Не успели избавиться от шурави, как нам на голову навалились новые беды. Мой давний друг Хикматёр вновь вышел на поле битвы. Кроме Панджшера и северных провинций, Хикматёр и его сподвижники продолжают бесчинствовать во всех остальных провинциях Афганистана. Еще не успел разобраться с ними, как сообщают: Некий Ризвонбой из Таджикистана пересек реку Пяндж, укрепился в крепости Бахорак Файзабада и начал беспредел. Я сказал ему: «Если ты такой уж сильный, иди, протяни руку помощи своим землякам-беженцам!» Но он не послушался, ответив: – Там находятся и наши вооруженные противники. Если пойду, вновь начнется перестрелка, будут убийства!

- Ладно, тогда почему самим афганцам не даешь спокойно жить?

- Виноваты в этом ваши же моджахеды!

- Виноваты они или нет, они на своей земле. Вы, невинные, как наш Хикматёр, убиваете своих же братьев. Не находите себе места у себя на родине, приходите в наш и без того войной забитый Афганистан, и затеваете конфликт с нами. Не думаете о последствиях? Ваша великая вина в том, что вы с оружием в руках встали против своего же народа. Страшнее позора, чем этот, нет, и не может быть! Я вас переведу в Кабул, ближе к себе, чтобы всегда были под контролем. Посмотрим, какую еще подлость там будете проявлять.

То, что Ризвон согласился с моим предложением, факт тоже обнадеживающий. Одного раздражителя мало будет. …»

Нить размышлений Масъуда прервал телефонный звонок. Абдусамад сообщил Масъуду, что Солех Мухаммад из Кундуза желает переговорить с Масъудом.

- Регистони, все ли там в порядке?

- Омир Сохиб! Боевики Хикматёра бомбят население Кундуза и места расположения беженцев из Таджикистана! Что делать, не знаем! Среди беженцев много убитых и раненых!

Масъуд молчал. Он ехал в Кабул. По пути хотел было заехать в Панджшер, узнать, какова там обстановка и вернуться в Кабул, как это печальное известие перечеркнуло все его планы. Регистони ждал распоряжений Масъуда.

- Брат, Регистони! Временно выкинь из головы любую мысль о сопротивлении Хикматёру и вместе со своими подчиненными берись за спасение таджикских беженцев! Свяжись с властями Кундуза! Передай им мою просьбу о помощи беженцам! Везите беженцев в Боги Ширкат! Вы ступайте, я скоро приеду!

Этой своей акцией Хикматёр желает очернить нас! Поступая так, он постарался, видимо, чтобы все это выглядело так, будто это – подлость Масъуда, а не Хикматёра! До свидания!

- Мухаммад, дорогой! Едем в Кундуз, а не в Панджшер! Разворачивай, едем в Кундуз!

- Омир Сохиб, до Панджшера осталось совсем немного! – Мухаммаду тоже хотелось проведать свою семью.

- Пойми, Мухаммад! Твои дети дома. Живы, здоровы, ничего с ними не случилось. Сегодня не довелось проведать их, ничего страшного, завтра проведаешь. Но в Кундузе Хикматёр поступил не по-мужски и неблагородно: Видит, что с нами напрямую ему не тягаться, так, решил поступить подло, убивая ни в чем неповинных беженцев из Таджикистана, желает, чтобы все это выглядело так, будто сделали это мы, а не он. А там, в лагере, в основном женщины, старики и дети. И все беззащитные. Им не дали жить у себя на родине, а здесь бомбит их Хикматёр.

Ты, Мухаммад, понимаешь, наверное, почему он так делает? Этим он пытается очернить нас, на весь мир. Сегодня или завтра все мировые средства массовой информации будут трезвонить об этом.

Мухаммади Гафсу ничего не оставалось делать, как развернуться и направить машину в сторону Кундуза.

Судя по наступившей тишине, каждый из сидевших в кабине углубился в свои мысли.

Масъуд вспомнил: «Хикматёр, как и Наджиб, всю жизнь выступал против Масъуда. Сегодняшняя его акция тоже не исключение. Прикрываясь маской ислама, Хикматёр всю жизнь занят братоубийством. Главная же его цель – захватить власть, обладать силой. И для достижения этой цели он готов убивать тысячи своих сограждан. Если бы был командиром мужественным, присоединился бы к нам, выступил бы против шурави, защитил бы Афганистан от нашествия кафиров. Но нет! Когда решается судьба страны, он, как хитрая лиса, стоит в стороне, смотрит, ждет, чья возьмет. Пока идут разборки, он не сидит, сложа руки, убивает, но своих же сограждан, выдавая их за врагов ислама. Сегодня видит, что шурави собираются покинуть страну, начинает бомбить то Кабул, то какой-то другой город или поместье. И опять – братоубийство. Он воюет против меня, а я – против него. И я не могу убить его, и он не может убить меня. А в этой бессмысленной братоубийственной войне убито уже не одна тысяча молодых афганцев. Как говорят, воюют цари, страдает же народ. Из-за этой войны сотни, тысячи, десятки тысяч рядовых граждан страны скитаются по горам и весям, другим странам мира. Может, на свете нет страны, где бы не было афганских беженцев. Кто соберет их всех? Ни Гулбиддин и Дустум и не я сам. Мы все – лишь послушные исполнители чьей-то воли, по их прихоти вышедшие на тропу войны, чтобы убивать таких же, как и мы сами, простых рядовых граждан этой страны.

Может, это все следствие нашей же невежественности, что мы как какие-то там слепцы, убиваем друг друга, чтобы потом пришел кто-то другой, более могущественный, чтобы остановил нас и стал командовать нами, как на протяжении веков использовали нас наши же властелины? К власти приходят и уходят Зохиршах, Довудшах, Наджибшах и другие подобные им шахи. Властвуют определенное время. Вместо того, чтобы строить что-то, разрушают имеющееся, затем погибают от рук своих же невежественных сородичей и пускают страну на произвол другого, такого же невежественного, как и сами, властелина.

Нужна сильная твердая рука, здравый ум, мудрость, чтобы искоренить невежество, сплотить народ, направить развитие общества в нужное созидательное русло.

Школы и медресе почти не функционируют. Редкие состоятельные люди отправляют своих детей на учебу в другие развитые страны мира. Проучившись там, вкусив сладость той жизни, молодые специалисты уже не возвращаются в свою страну, остаются там жить и работать. Следовательно, специалисты, образованные люди Афганистана будут работать на пользу других стран.

Еще хуже обстоят дела и с женщинами страны. Правда, что в школах женщины получают какое-то образование. Но затем всю последующую жизнь они проводят под паранджу, лишенные всяких условий получить квалифицированное образование, служить процветанию родного края. Кто знает, может, не случайно, и в названии самой страны содержится крик, вопль, что народ ее только и знает, как испокон веков кричать во всеуслышание о своих бедах, не зная, что такое мир, благоденствие. …»

- Омир Сохиб, куда повернуть? – прервав нить размышлений Масъуда, послышался голос водителя.

- Остановись здесь же, чуть в стороне от дороги! – сказал Масъуд, видя, что находятся возле аэродрома Кундуза. – Абдусамад, свяжись по рации с Регистони, спроси, где он находится.

Мухаммад остановил машину возле одного жилого дома. На другой стороне дороги какой-то старик босыми ногами месил глину. Увидев его, Масъуд представил себе, каково этому старику трудно пришлось, что в эту пору осени он вынужден лезть босыми ногами в холодную глину. Он вышел из кабины и подошел к старику.

- Ассалому-алейкум, дядя! Оллох в помощь! – воскликнул Масъуд.

- Воалейкум бар салом, браток! Спасибо! – сказал старик, и, видя, что незнакомый мужчина направился к нему, оставил кетмень прямо в глиняную массу, вышел ему навстречу.

- Случайно ты не попутчик какой-то? Давай, выпьем по пиалке чаю вместе! – поздоровавшись с Масъудом за руки, пригласил старик.

- К добру все, дядя! Я из здешних мест. Хотелось бы узнать, как беженцам здесь живется-то? Какие у них условия жизни и быта?

- Живут они хуже нас. Бомбили их! Взамен всех лишений обстреливали их! Только и слышно было, как кричали, вопили, рыдали! Будь проклята немощная старость! Кроме, как услышать их крики, ничего не мог поделать, чтобы хоть как-то помочь им.

- Дядя, а не знаешь, кто их обстреливал-то?

- Говорят, что это были люди Хикматёра.

- Дядя, говорят ведь, не рой яму другому, сам в нее попадешь. Так и со злом. Рано или поздно то же самое случится и с тем, кто творит это самое зло!

- Так то оно так. Но пока они получат за содеянное зло, еще больше зла могут натворить!

- Дядя, а не холодно ли вам босыми ногами месить глину в такую пору -то?

- Холодно, браток, но что поделаешь, если нет помощника? Был, правда, единственный сын. Участвовал в джихаде. Так его шурави убили. Слава Оллоху, дом мой полон пока маленьких детишек, а крыша не замазана. Пока зима не наступила, думаю, замазать ее, чтобы зимой не протекала. Сколько сам смогу, столько и буду работать. Ничего, Оллох поможет, что-нибудь придумаем. Что скажешь, браток?

- Конечно, дядя, Оллох обязательно поможет!

В это время Абдусамад обратился к Масъуду:

- Омир Сохиб, Регистони на связи, ждет вас!

- Извини, дядя, мы по одному важному делу приехали. Нам пора. Успехов вам!

- Ничего, спасибо! Раз уж поинтересовались и моей жизнью, да поможет и хранит вас  Оллох!

Масъуд сел в кабину машины и взял трубку.

- Дорогой Солех, мы здесь, у въезда в Кундуз. Где вас найти?

- Мы в аэродроме, среди беженцев!

До свидания! – попрощался Масъуд и обратился к водителю: – Едем к беженцам, на аэродром.

Машина выехала на проезжую часть дороги. Взору Масъуда открылась эта песчаная степь. Он вспомнил, что приезжал в эти безжизненные песчаные места еще в первые дни, когда стояла сильная жара и сюда стали прибывать таджикские беженцы. Интересуясь их условиями пребывания здесь, Масъуд как-то приметил среди них и приветливого парнишку. Увидел, и невольно задался вопросом: «Надо же, чтобы Оллох сотворил человеческое создание таким прекрасным и привлекательным, что и насмотреться им невозможно было!» Парнишка этот стоял чуть дальше и наблюдал за взрослыми дядями, беседующими между собой.

Масъуд беседовал с людьми, но не мог оторвать глаз от парнишки. Потом невольно подошел к нему, протянул ему руку, поздоровался. Погладив парнишку по черным запыленным волосам, спросил:

- Как тебя зовут?

Парнишка, видимо, не понял Масъуда, что посмотрел на мать, стоявшую тут же, рядом.

- Моего родненького сыночка зовут Ахмадшох! – ответила женщина, прикусывая губами кончик своего марлевого платка.

- Вот оно как! Именем моего отца назван этот красивый парнишка! Ну-ка, иди ко мне! Как живешь-то Ахмадшох?

Парнишка то ли от смущения, то ли по какой-то другой причине, не смог вымолвить и слова. Только провел пальцами по своим высохшим от песчаного ветра губам и стал внимательно, как бы многозначительно, смотреть в лицо Масъуду.

Масъуд прижал голову парнишки к своей груди, утешив его:

- Дорогой Ахмадшох! Будь мужчиной! Жизнь так устроена! Пройдет и хорошее, и плохое! Настанут добрые времена, и заживете вы хорошей жизнью! – и, обращаясь к другим собравшимся беженцам, уже громче сказал: – Прошу, не чувствовать себя здесь чужими! Я возьмусь за решение ваших проблем! Знайте, вы все вернетесь к себе на родину!

Потом при содействии Масъуда всем беженцам были розданы сахар, лепешки, рис, другие продукты питания.

… Выйдя из машины, Масъуд услышал страшный вопль какой-то женщины. Подойдя поближе, увидел ее обезображенное лицо, растрепанные волосы. Ее вопли перешли в причитание и до слуха Масъуда донеслись срифмованные строки:

Шермарду пањлавони очае,

Шоњи бетахти равони очае.

Беарўс, бе хонумони очае,

Дар ѓарибї бе нишони очае.

Бачамой! Бачамой! Бачамой!

Мой богатырь и герой не неглядный,

О, мой юный царевич без трона.

Без семьи и без невесты оставшись,

Где – то в чужбине, без вести пропавший,

О мой сын, о мой сын, о мой сын.

Масъуд оказался втянутым в круг проблем несчастных беженцев, подвергшихся бомбежке. К нему сразу прибежали Солех Мухаммад с несколькими моджахедами, оставленными Масъудом для присмотра за беженцами. По глазам, красным от недосыпания, и распухшим лицам своих моджахедов Масъуд понял, что и беженцам пришлось тяжело. Выяснилось, что беженцы при помощи моджахедов успели похоронить и часть убитых. Некоторые же, похоронив близких, собирались перебраться в другое место. Не хватало и гробов, чтобы перенести тела убитых. И моджахеды вместе с беженцами ждали, пока вернут гробы, чтобы отнести на кладбище другие тела.

Хотя по шариату и не положено было подойти к женщине, Масъуд не выдержал, подошел к причитающей женщине. Ее слова так подействовали на Масъуда, что ему стало невмоготу слушать дальше, и пошел вдоль рядов погибших. Масъуд успел насчитать более тридцати трупов. Над убитыми телами рыдали женщины, их родные и близкие. Последним в этом длинном ряду лежало тело маленького мальчика, чем-то привлекшего сейчас Масъуда. Сердцем он учуял что-то. Вглядываясь в его лицо, он не мог поверить своим глазам. Лицо это было до боли знакомо Масъуду. … Да, перед ним лежал тот самый Ахмадшох. Будто ножом, прямо в сердце ударили Масъуда: воткнули и повернули на сто восемьдесят градусов. Он присел на колени и прижался к окровавленному безжизненному телу мальчика. И все, кто стоял рядом, услышали сердце рвущие слова Масъуда:

- Ахмадшох! Ахмадшох! Родненький ты мой! Несчастный ты мой! Ты убежал от своих убийц, и оказался убитым моими земляками! Хотел убежать от смерти, пришел сюда, а здесь в степи Афганистана нашел не спасение, а смерть!

Я обещал тебе, что верну тебя обратно, на родину, но не смог сдержать своего слова! Прости, Ахмадшох! Я проявил слабость! Ты прости меня! Я виноват перед тобой, родненький ты мой!

Стоявшие поблизости люди также опустили головы, пряча друг от друга так и накатывающие капли слез. Все на время будто и забыли, что перед ними плачет не тот тридцатипятилетний Масъуд, который из-за войны не успел еще жениться, а отец, который рыдает горькими слезами над окровавленным телом своего единственного, самого дорогого для него в жизни человека – своего чада.

Њамегўянд, чун марде бигиряд, арш мељунбад,

Њазорон арш љунбад њам, гање мардина мегиряд.

Когда мужчина плачет, всё небо дрожит,

Хоть тысяча небо дражит, но мужчина иногда плачет.

Масъуд встал, вытер платком слезы. Пытался успокоиться, взять себя в руки, но пережитое чувство все еще властвовало над ним. Он в какой-то мере чувствовал себя виноватым перед матерью этого мальчика и сотни убитых беженцев, ибо убил их его земляк Хикматёр. А Масъуду не удалось предотвратить эту бойню.

- Устод Сайёф из Пешавара спрашивает Омир Сохиба! – связист Абдусамад доложил Солеху Мухаммаду. Хотя Солех Мухаммад хорошо знал, что случилось что-то срочное, безотлагательное и необходимо срочно доложить Масъуду, но, зная видавшего виды полководца более двадцати лет, и впервые увидевший, как он проливает горькие слезы, он не осмелился беспокоить его, и сам пошел поговорить с Устод Сайёфом.

- Устод Сайёф, вы уж извините! Омир Сохиб на какое-то время занят. Это я – Солех Мухаммад. Если что-нибудь хотите передать ему, говорите, я передам.

- Дорогой Солех! – послышался на другом конце провода. – Как вы там поживаете? Все ли хорошо у вас?

- Слава Оллоху! Вы как себя чувствуете?

- Все хорошо! Передайте Омиру Сохибу, что все, что он заказал, приготовил! Передайте ему, чтобы распорядился перевозкой груза!

- Обязательно передам, устод! Как только будет возможность, сразу передам ему ваши слова!

- До свидания!

- До свидания!

Усталый, опечаленный, Масъуд подошел к машине. Никто из беженцев так и не понял, кто был этот мужчина, пришедший и поддержавший их в самый тяжелый момент их жизни. Только несколько мужчин и женщин, увидев, как он рыдает вместе со всеми, подумали, что это еще один мусульманин, узнавший о постигшей беженцев участи и пришедший облегчить и себе и им страдания.

Масъуд сел в кабину, оставив дверцу открытой, чтобы переговорить с Солех Мухаммадом.

- Дорогой Солех, сколько беженцев разместили в саду?

- Половину, Омир Сохиб. Остальные были заняты похоронами родных и близких. Как только закончим дела с похоронами, отвезем и остальных.

Помолчав немного, Масъуд вновь распорядился:

- Переговорите с властями Кундуза, чтобы не оставили беженцев голодными. По твоим глазам вижу, что о чем-то еще хочешь спросить.

- Устод Сайёф просил передать вам, что все, что вы просили, заготовлено. Только не знают, каким путем отправить этот груз.

- Вот это уже другое дело, дорогой Солех! Я заказывал у него палатки, печки для нужд вот этих таджикских беженцев. Хорошо, что смог раздобыть. Оллоху будет угодно, этой же ночью поеду в Кабул и поговорю с Устодом Раббони. Вышлем самолет и отправим все это сюда. Распределение и размещение палаток поручаю вам. Как можно быстрее разместите людей в саду, чтобы этот Хикматёр еще не навлек беду на их голову. Если больше нечего сказать, я уезжаю.

Масъуд хотел, было проститься и захлопнуть дверцу, но вспомнил еще что-то, приоткрыл дверцу и сказал:

- Солех Мухаммад! Беженцев охранять днем и ночью. Чтобы еще какая-нибудь вооруженная бандитская группа не напала на них. Если с Хикматёром и его сподвижниками сам не разберусь, вам будет трудно.

Да, и еще. Чуть было не забыл. Завтра отправь троих четверых молодых к въезду в кишлак. Вот к тому дому, что возле единственного тополя.- рукой показал Масъуд, указывая на одиноко стоявший тополь. – Прямо напротив того тополя живет старик. Его сын погиб в джихаде. Старику одному трудно. Пусть ребята помогут ему замазать глиной крышу. Добрую окажем ему услугу этим. Будет благодарен нам!

Я  сам прямо сейчас поеду к руководителю волости Кундуза, попрошу его хотя бы на время обеспечить беженцев лепешками. Вы оставайтесь здесь, с ними. До свидания!

- До свидания, Омир Сохиб! – ответил взаимностью и Солех Мухаммад.

Машина направилась в сторону Кабула. Переправившись через перевал Соланг величественного горного хребта Гиндукуш, дорога эта связывала юг и север с востоком и западом этой страны.

Уставший от сегодняшних потрясений, Масъуд сидел сзади, рядом с Абдусамадом, а Мухаммади Гафс вел машину. Тишину нарушал лишь гул мотора.

- Мухаммад дорогой! Если увидишь, где есть вода, останови машину, надо помыться, время послеполуденного намаза близко. – прервал молчание Масъуд.

- Хорошо, Омир Сохиб.

- Если сильно устал, скажи. Или Абдусамад сядет за руль, или сам сменю. – обратился к водителю Масъуд. – Сегодня с утра, как мы в пути. Хочешь, не хочешь, устанешь. Знаю, особенно трудно приходится водителю. Ничего, приедем в Кабул, отдохнешь. По дороге мы с Абдусамадом сменим тебя. Думаю, ехать нам придется всю ночь. Хорошо, что в пути не придется опасаться бомбежек и преследований.

- Хикматёр бомбил Кабул, разрушил город! – вставил Абдусамад.

- Не говори, брат. Хикматёр наделал столько бед, столько разрушил, сколько не было в Афганистане в течение многих веков. Помнишь, чтобы сесть на царский трон, ракетами бомбил Кабул? И чтобы он не разрушил город, мы вывели из Кабула в Панджшер моджахедов и все оружие. Он принес больше разрушений и бед, нежели шурави. Убежден, он будет продолжать свои бесчинства и дальше, если его не остановить. Я смог найти управу многим интервентам, но с этим своим земляком не смог найти общий язык.

Лучше уж расскажу вам об одной ссоре, которая произошла между мною и Хикматёром. Долгую дорогу легче перенести, когда беседуешь. … – Масъуд хотел было начать свой рассказ, как Мухаммад перебил его и остановил машину:

- Омир Сохиб, вот и вода!

- Спасибо тебе, дорогой! – поблагодарив его, вышел из кабины Масъуд. Абдусамад и Мухаммад тоже присоединились к нему.

Прямо у дороги какой-то неизвестный добродетель выровнял небольшую площадку под суфу, расстелив на нее циновку, приспособив ее для совершения молитвы. Тут же у суфы стоял пластмассовый  кувшин с водой для совершения омовения.

Расстелив на суфу свой молитвенный коврик, путники совершили намаз и вновь сели в машину. На вечернее небо надвигался сумрак. Надвигались и черные тучи, начал дуть холодный ветер, предвещавший дождь.

- Похоже, выпадет снег. – сказал Масъуд, усаживаясь в машину.

- Еще не рановато? – спросил Масъуда Мухаммади Гафс, включив двигатель машины.

- Может, ты и прав. Но мне поясницу ломит. Это у меня к холоду. Отсюда и говорю. Проклятие! Годы, прожитые в скитаниях, в горах, между скалами, в холод и мороз, не прошли бесследно. Все тело теперь в болячках. По ночам, как только поясница начинает стрелять, гляжу, через час начинает лить дождь. Сейчас то же самое. Потому и говорю, что это все, может быть, к первому снегу. У нас с вами есть, слава Оллоху, крыша над головой. А вот каково там, в Кундузе, таджикским беженцам?

Да, кстати, Абдусамад, свяжись-ка еще раз с Устод Сайёфом. Узнаем, какие принял меры.

Повозившись с рацией некоторое время, Абдусамад передал трубку Масъуду.

- Устод, как ваше самочувствие? – услышав на другом конце провода голос Устода Сайёфа, спросил Масъуд.

- Слава Оллоху! Живы, здоровы! Как там у вас?

- У нас тоже пока все в порядке. Что нового?

- Раздобыл четыреста палаток. Столько же, или чуть больше, печек. Как все это отправить вам, не знаю!

- Спасибо вам огромное, Устод! Если Оллоху угодно будет, завтра же вышлю транспорт! Ждите! Нам и беженцам вы оказали неоценимую услугу!Благодарю вас! До свидания!

В салоне движущейся машины вновь воцарилась тишина. Судя по капелькам, ударившим по лобовому стеклу, начал накрапывать дождь.

- Омир Сохиб, вы остановились на рассказе о вашей ссоре с Хикматёром. – напомнил Абдусамад.

- Да, верно! Говорил с Устодом Сайёфом и чуть было забыл рассказать вам про эту ссору.  – отметил Масъуд. – прежде, чем начать рассказ, хочу отметить, что в быту и в повседневной жизни, как Солех Мухаммад и Устод Сайёф, всегда надо быть полезным своему народу. Солех, к примеру, в течение двадцати лет как родной брат находится рядом со мной, участвует в джихаде, и всегда, при любых трудностях, не помню случая, чтобы хоть когда-нибудь, где-нибудь спасовал перед трудностями. Всегда находился в первых рядах противоборствующих. Не раз сам твердил: «Или пан, или пропал!» И еще эту рубаи услышал и выучил из его уст

Гар дард барад, дарди замонат бубарад,

Гар об барад, оби калонат бубарад.

Дар њавзаи хушкида чї завраќ ронї?

Бигзор, ки туфони љањонат бубарад.

Коль боль уносит, пусть боль времени уносить,

Колт утонуть, то в море утонуть.

В пустом бассейне, что гребешь напрасно,

Да пусть заберет нас веселенной тайфун.

Сегодня вы сами видите, как, игнорируя любые меркантильные выгоды, борется за безопасность и благополучие таджикских беженцев. Это и есть, по-моему, проявление мужественности, высокого человеколюбия.

Устод Сайёф тоже из числа таких людей. В эти кровавые годы его заслуга перед афганским народом тоже велика. А уж сколько он помог нашим моджахедам. Оружие, мины, боеприпасы, продовольствие и еще многое другое, чем он помогал нам из Пешавара. Если бы не было этой помощи, мы не победили бы шурави.

А этот негодяй по имени Гулбиддин Хикматёр – полный антипод Солеху Мухаммаду и Устоду Сайёфу. Уж сколько лет я сам знаю этого типа, не помню, чтобы хоть раз он делал кому-то добро. Кроме убийств, грабежа, насилия и всего, что противоречит законам ислама, ничего другого за ним нет. Еще одно доказательство его подлости – сегодняшняя бомбежка лагеря таджикских беженцев!

Масъуд замолк. На какое-то время воцарилась тишина.

- Расскажу вам историю, которая приключилась со мной двадцать лет назад, во время революции против Довуда. Одного из ближайших моих друзей Джонмухаммада, одержавшего немало побед и во время партизанской войны, обвинили в шпионаже. Дело в том, что мы с Джонмухаммадом были беженцами в Пакистане. Там же его и посадили в тюрьму. Об этом сообщил нам один друг и сказал, что пакистанские службы безопасности разыскивают и меня. Будто бы и я сотрудничал с  Джонмухаммадом. Тот друг поведал мне, что все это уловки Хикматёра. Мол, он этим способом хочет убрать и меня. Я и раньше, во время революции, когда мы учились в политехническом институте, в Кабуле, знал о коварствах Хикматёра. Знал, на какую подлость он готов идти, чтобы добиться своих мерзких целей. Именно по его подлой наводке, по обвинению в том, что он коммунист, был убит прогрессивный молодой человек по имени Сайдол.

Да, когда арестовали Джонмухаммада, я понял, что рано или поздно возьмутся и за меня. Будет лучше, если я сам пойду и поговорю с Хикматёром и сотрудниками службы безопасности Пакистана. Заодно узнаю что-нибудь и о Джонмухаммаде. Я был убежден, что Хикматёр готов оклеветать, убрать со своего пути Джонмухаммада и назначить на его место ответственного за джихад в провинции Кунор своего человека по имени Мавлави Джамилуррахмон.

Взял с собой два пистолета. Один заткнул за пояс, другой привязал к ноге. Взял с собой и друга по имени Аюб. В том ведомстве нам с Хикматёром устроили очную ставку. Действительно, Хикматёр пытался обвинить меня в шпионаже, утверждая, будто при допросе сознался в этом и Джонмухаммад.

Прямо в лицо сказал Хикматёру, что именно из-за его революции, свершенной против Довуда, и погибли лучшие прогрессивные люди Афганистана. Услышав это, Хикматёр тут же вытащил, было свой пистолет. Но я опередил его, наставив на него свой. Аюб тоже держал его на прицеле. В конфликт вмешались сотрудники службы безопасности Пакистана, и мы покинули здание без перестрелки и кровопролития. Не прошло и недели, как казнили Джонмухаммада. Как я уже сказал, с того дня прошло двадцать лет. И Хикматёр до сих пор занят убийством таких же мусульман, как Джонмухаммад. Вот за что и с какого времени  берет свое начало наша вражда с Хикматёром. Последнее злодеяние Хикматёра – бесчеловечное, подлое убийство маленького парнишки по имени Ахмадшох и таких же, как он, десятка его земляков в лагере таджикских беженцев в Кундузе. И все эти убийства совершаются по приказу этого палача по имени Хикматёр.

Масъуд замолчал. Молчали Абдусамад и Мухаммади Гафс. Направив взор по обе стороны дороги, вьющейся все выше и выше по перевалу Соланг, каждый был занят теперь своими мыслями.

Масъуда не покидал образ того парнишки по имени Ахмадшох. Перед его взором был и тот живой Ахмадшох, с которым он встретился когда-то, и этот, с такими же добрыми глазами смотревшими ему в лицо. Но теперь уже безжизненными. «Что он хотел сказать в те мгновения, когда жизнь его еще висела на волоске?» – спрашивал себя Масъуд, и никак не мог найти ответа на свой вопрос, чтобы хоть как-то успокоиться. С каждым днем гнев Масъуда нарастал как снежный ком. Невольно открыл для себя, что самыми дорогими теперь для него существами, оказывается, были родной отец Ахмадшох, погибший на чужбине, в странствии, и этот парнишка тоже по имени Ахмадшох, и тоже на чужбине, и в таком же скитании, как и родной отец Масъуда. … Это отец настоял, чтобы Масъуд поступил в политехнический институт Кабула и, проучившись, стал инженером-строителем. Поступить-то поступил, но в дальнейшем в числе сотен таких же, как он прогрессивно мыслящих молодых, оказался втянутым  в деятельность партийных религиозных группировок, стал членом амбициозных группировок. И с тех пор ручку, тетрадь, чертежи и книги пришлось сменить на огнестрельное оружие. С того времени понятия «мир», «мирное строительство» стали для него понятиями абстрактными, отвлеченными от реальной жизни.

Масъуд вспомнил, что еще утром хотел, было, проездом заехать в родной кишлак, проведать родственников, но как только узнал об обстреле таджикских беженцев Хикматёром, тут же свернул в сторону Кундуза. И опять виной всему этому считал Хикматёра. …

Наступал рассвет. На фоне зимнего голубого неба начали вырисовываться очертания горных хребтов Гиндукуша. Путники, перевалив последний поворот перевала Соланг, свернули в сторону первого же кишлака. Вдали слева Масъуд заметил купол и узнал в нем башню на кладбище Клинор. И мгновенно в памяти Масъуда всплыла картина той трагедии, которая разворачивалась несколько лет назад. Клинор был водителем. Видя, что тормоза отказывают, он выходит из кабины, надеясь подставить под колеса камень, чтобы машина не скатилась в глубокое ущелье. Увы, ему не удается сделать это, и, видя, что может опоздать, сам бросается под колеса. Останавливая тем самым машину, спасает жизнь пятидесяти пассажирам. Выйдя из машины, пассажиры поняли, какой ценой Клинор спас им жизнь. …

- Дорогой Мухаммад! Все равно нам с Абдусамадом не дал водить машину. Вижу, страшно устал. Останови где-нибудь, совершим намаз, немного отдохнем и двинемся дальше. – обратился Масъуд к водителю.

Вскоре они прибыли в местечко Зобулсиродж. Каждый раз, когда Масъуд проезжал мимо этого кишлака, перед его взором открывалось своеобразное кладбище советской бронетехники. Здесь сотнями валялись «трупы» подбитых танков, БМП, БТРов, другой советской военной техники, некогда воевавшей и ставшей добычей моджахедов. И каждый раз, проезжая мимо этого кладбища, Масъуд, хватался руками за голову, закрывал глаза, опускал голову еще ниже, чтобы не видеть эту зловещую картину.

Перед взором Масъуда вновь промелькнул образ Клинора. «Да, мужественный и благородный Клинор пожертвовал своей жизнью, чтобы спасти других»:

- О, Оллох! Да будет земля ему пухом! Омин! – Масъуд обратился к Абдусамаду: – Абдусамад, говорил ведь, что ночью выпадет снег. Посмотри на горные вершины. Все покрыто снегом.

- Да, Омир Сохиб! Увидел и вспомнил про Кундуз. Не могу теперь представить себе, как там бедные таджикские беженцы коротают дни и ночи.

- Приближаемся к Кабулу. Поговорю с Устодом Раббони. Оллох даст, со дня на день привезут беженцам и палатки. Хорошо, что смог уговорить главу таджикской оппозиции Сайида Абдуллои Нури на переговоры с президентом Таджикистана Эмомали Рахмоном. Оллох даст, в скором времени они встретятся. Надо срочно отправить этих беженцев к себе на родину. Если в зимнюю стужу останутся здесь, все умрут от холода и голода. Представь себе, мы  находимся у себя на родине, и то сколько мучаемся. А им, чужестранцам, как будет?

Настал-таки тот счастливый день, когда самолеты привезли в аэродром Кундуза так нужные палатки, печки, керосиновые лампы, продукты питания. Под руководством Солеха Мухаммада Регистони моджахеды раздали это все голодным таджикским беженцам. Этим Масъуд спас беженцев от голодной холодной смерти. …

Глава XVIII

Ѓами дунё даруни синаи ман,

Ѓами ман дар дили дунё наѓунљад.

Вся боль веселенной в  душе моей ,

Но моя боль невыносимо веселенной.

Масъуд, занятый делами ущелья Панджшера и ситуацией в северных провинциях Афганистана, не знал о положении внутри самого Советского Союза. Иначе говоря, не понимал, что за семьдесят лет существования этой сверхдержавы мира врагам коммунистического режима удалось-таки ослабить ее мощь, довести до ручки, и эта некогда мощная держава доживала свои последние годы жизни.

После смерти Брежнева Андропов тоже руководил недолго. Устранив его, посадили на трон больного Черненко. Не дожив и года, ушел из жизни и этот вождь коммунистов. К власти пришел Горбачев. То, что натворил Горбачев в стране Советов, многим было ново и не всеми понято и воспринято, как хотелось бы самому генеральному секретарю ЦК КПСС.

Занятый строительством своих военных укреплений, Масъуд думал, что советские войска намерены остаться в Афганистане еще долго. И потому тщательно готовился к очередным наступлениям на свои позиции. Отразив еще два наступления шурави, Масъуду стало известно, что очень скоро шурави покинут Афганистан. Это известие очень обрадовало полководца. Из северных провинций он тут же прибыл в Панджшер, в Джангалак. Он решил отремонтировать, привести в надлежащий вид родительский дом. Не прошло и часа, как возле его дома притормозила машина с какой-то надписью по бокам. Из машины вышли молодой, красиво одетый молодой мужчина вместе с односельчанином Масъуда коко Куддусом. Поздоровавшись с Масъудом, коко Куддус представил ему своего спутника, молодого француза, представлявшего одну международную организацию, изъявившей желание провести населению кишлака питьевую воду из ближайшего родника. Мол, договоры уже заключены, осталось только пройтись по оставшимся домам жителей кишлака, чтобы договариваться и собрать у них часть денег за покупку водопроводных труб.

- Кумандон Сохиб, коллеги посоветовали мне заехать к вам. – обратился к Масъуду француз.

- Поступаете весьма благородно! – узнав о цели визита гостей, сказал Масъуд. – Давайте, сядем, вместе пообедаем, отдохнете чуток, поговорим.

- Еще одно дело у меня к вам. – несколько смущенным тоном сказал француз.

- Пожалуйста, говорите, я вас слушаю! – ответил Масъуд.

- У каждого из жителей кишлака собрал по двадцать долларов. Вы, как командир, может быть, дадите за пять – десять семей? Потому и заехали к вам.

Проведя рукой по лбу, немного подумав, Масъуд сказал:

- Дорогой брат! На это благородное дело я бы с удовольствием заплатил за всех моих односельчан! Но, как ты сам видишь, какой у меня дом. Я тоже, как и все. Как и у всех, у меня тоже нет никаких денег, чтобы заплатить. Если что-нибудь и раздобуду, то буду платить вам наравне со всеми моими односельчанами. Если не будет и этих денег, то вынужден буду пойти занять у кого-нибудь из родственников. Иного выхода у меня нет. Брат, я не из тех командиров, которые только и заняты обогащением своего состояния. Если бы было что-нибудь, отремонтировал бы родительский дом.

Пошарив свои карманы, Масъуд нашел-таки необходимую сумму денег, отдал французу и предложил ему погостить у него. Француз вежливо отказался, сел в машину и уехал.

Проводив гостя, видя, чем занят Масъуд, коко Куддус обратился к нему:

- Омир Сохиб, давайте соберем соседей, родственников, и они помогут вам.

- Дорогой коко! Если и придут помогать, ничего в этом плохого нет. Но я хочу, чтобы сам отремонтировал родительский дом. Отец оставил мне свой дом, а я этот дом оставлю своим детям. Что на это скажешь, коко?

- Не знаю, Омир Сохиб, теперь что и сказать вам на это. Но в любом случае я поговорю с соседями и приду к вам на помощь.

- Дорогой коко! Эти твои слова уже послужили мне бальзамом на сердце. Если придут помощники, починим ограду для машины. Прошлогодние ивовые прутья сломались. Понадобился черенок для лопаты, не смог найти. Попросил Хусайнхона, он принес из Бозорака.

Коко Куддус ушел. Некоторое время спустя, пришли Солех Мухаммад и доктор Абдулло. С собой в целлофановом пакете они принесли мясо индейки.

- Омир Сохиб! Сегодня праздник для всего народа Афганистана. Шурави покинули нашу страну! – радостно объявил Солех Мухаммад.

Солех Мухаммад и доктор знали о выводе Советских войск из Афганистана, и эту радостную весть хотели отметить вместе с Масъудом.

- Регистони, я твой должник! – сказал Масъуд. – Этой своей акцией шурави застали меня врасплох. Я думал, что они останутся у нас как минимум двадцать, двадцать пять лет!

- Если бы остались здесь еще три-четыре года, не снести было бы им и сотню другую голов своих солдат и офицеров, и сотню другую наших моджахедов. – вставил Солех Мухаммад.

- Мне кажется, что Америка сожрет–таки шурави, – включился в разговор доктор Абдулло. – Через своих шпионов Америка разрушит шурави изнутри, и сама будет властвовать миром. Уже сейчас внутри самого шурави неспокойно. Своевременным выводом своих войск из Афганистана они сделали доброе дело. Мы благодарны Оллоху за это!

- Где господствует гнет, там нет устойчивости и в столпах государственности. – заметил Масъуд. – Мы с шурави так и не поняли друг друга. Слава Оллоху! Теперь их кровавые кованые сапоги не будут ступать по нашей земле. Это уже большой успех для нас всех. Одному Оллоху ведомо, сколько ущерба нанесли себе и нам шурави за эти десять лет войны.

За все эти годы войны пришлось встретить всего лишь двух добрых людей в стане шурави. Один из них Анатолий, прибывший к нам от Андропова, чтобы заключить с нами мир, и второй – пленный Исломиддин. Этот молодой человек – единственный, кто понял, что такое ислам, принял его и стал мусульманином.

Да, кстати, с наступлением мира надо позаботиться, чтобы он создал и свою семью.

- Этими делами руководит Регистони, Омир Сохиб. – сказал доктор Абдулло.

- Доктор, сказав так, сами не сторонитесь. – заметил Масъуд. – Исломиддин стал нашим братом. Тут уж мы всем миром должны взяться за это дело!

- Ладно, пусть Регистони поговорит с отцом невесты Киёмиддином, определятся с днем свадьбы. Мы с вами тоже не будем сторонними наблюдателями. – согласился с Масъудом и доктор Абдулло.

- На свадьбу Исломиддина вносят свою лепту все моджахеды. – заметил Масъуд. – Так и объясните всем. Исломиддин столько лет послужил нам. Ни разу не видел, чтобы он где-то в чем-то подвел нас. В нашей стране кроме нас с вами у него больше нет никого. Мы ему теперь стали родными и близкими. Кроме нас с вами ему больше не на кого опереться, надеяться. Пройдут годы. Кто знает, его дела останутся на страницах истории Афганистана. Кто видел хоть одного русского, который оказался бы в плену у моджахедов Афганистана и стал бы верным сыном этого народа, этой нации?

В этом мире никто не вечен. После того, как не станет нас с вами, народ обязательно скажет, что мы с вами не убили своего смертельного врага, попавшего в плен. Наоборот, приютили, воспитали и женили как родного сына. И, если судьбе будет угодно, обязательно когда-нибудь он вновь вернется к себе на родину.

Регистони и доктор Абдулло, у меня к вам просьба. Как только будут созданы все необходимые условия, отправьте Исломиддина домой, к своим родителям, родственникам, землякам. Чтобы как все нормальные люди жил нормальной счастливой жизнью. Это мой наказ вам!

Пока Масъуд беседовал с Солех Мухаммадом и доктором Абдулло, Хусайнхон привел четверых молодых помощников, тоже моджахедов.

- Омир Сохиб, узнав, что вы затеяли ремонт дома, привел вот ребят на хашар*. Пусть помогут быстрее закончить дело. Это профессионалы своего дела. Они, как и вы, архитекторы и каменщики. Если Оллоху будет угодно, сегодня же закончим и с возведением забора, и с оштукатуриванием внутри помещения.

- Спасибо вам, дорогие! – обрадовался Масъуд. – Видимо, Солех Мухаммад и доктор Абдулло знали, что созовут людей на хашар, что взяли с собой и тушу индейки, чтобы было чем угостить вас.

Хусайнхон, раз уж пришли на хашар, помочь мне, то начнем, пожалуй, изнутри. Сначала закончим обделку, затем перейдем на веранду, и, если будет еще время, возьмемся за оштукатуривание стен.

Вот одного недоглядел. Так у меня в сарае нет соломы для глины. Хусайнхон, ты хорошо знаком с соседями. Договорился бы с кем-нибудь из них, раздобыл бы немного прелой соломы.

Хусайнхон взял мешок, лежащий в углу веранды и направился в сторону дома соседа.

Во время обеденного перерыва работники собрались отдохнуть.

- Регистони, может быть, нам с вами вместе с доктором Абдулло стоит  спуститься к реке? Я что-то соскучился по плаванию. – обратился к своим друзьям Масъуд.

- Такой выдался прекрасный день! Как нам не идти и не искупаться, Омир Сохиб? – спросил доктор Абдулло, и втроем направились к реке. Несмотря на жару, дети были заняты игрой в футбол. Их игра пришлась по душе и Масъуду. Он вспомнил и свое детство, до поры до времени прошедшее вот так, безмятежно. Из Хирота отец Масъуда привез семью в Кабул. Здесь Масъуд собрал вокруг себя своих сверстников, создал команду и начал устраивать соревнования с командами других улиц. Как-то, играя, вдруг между ним и Наджибулло разгорелся спор, и дело чуть не дошло до драки. Что здесь и сейчас было интересно для Масъуда, так это тот факт, что тот самый Наджибулло, являясь теперь руководителем Афганистана, до сих пор не забыл о том скандале детства и до сих пор ненавидит Масъуда.

Вспомнил Масъуд и моджахеда по имени Комрон, которого Наджиб подготовил специально для покушения на Масъуда. Так, вместо того, чтобы убить Масъуда, тот моджахед пришел к нему, положил перед ним пистолет с глушителем и признался, сколько денег ему обещали люди Наджибулло, чтобы он убил Масъуда.

- Я ничего не имею против Наджибулло. Но не знаю, почему он столько лет хранит в себе ненависть ко мне. Причем он не просто какой-то обыкновенный афганец, а глава государства, которому доверена судьба почти двадцати миллионов человек. А сам он человек такой низкой породы, с такими низкими чертами характера.

Правда, после проверки информации я отпустил Комрона. А он, из-за боязни расправы Наджибулло, покинул Афганистан и теперь живет в Германии.

- Омир Сохиб, задумались о чем-то? – доктор Абдулло прервал нить воспоминаний Масъуда.

- Дорогой Абдулло, мне жалко Наджиба. Сам в курсе его угроз перед наступлением шурави на Панджшер. Помнишь, мы с тобой вместе даже читали письмо Кормала и Наджиба?

- Да, помню. – сказал доктор Абдулло. – Помню только его угрозы, когда писал: «Если не сложите оружие и не сдадитесь, покажу вам, какая у нас сила. Поймаю, свяжу, и живым и здоровым передам шурави. Генерал Варенников мечтает своими руками повесить вас на виселице!»

- Помнишь, какие только должности мне предлагали? – спросил Масъуд, шагая вдоль реки. – Они не знают, что я полководец, а не какой-то им подобный чиновник, желающий о карьере и высоких должностях. Мне важнее спокойствие моего края, предпочитаю мир, нежели высокие должности. Хочу видеть свой Афганистан процветающей страной. Но что поделаешь, если пока руки не доходят до всего, что нужно для этого?

*Хашар – работа, дело, за которое люди берутся сообща, всем миром, на безвозмездной основе.

Масъуд на какое-то мгновение замолк и вновь заговорил:

- Дорогой Абдулло и Регистони! Знайте и запомните, что десять лет войны с шурави ничто по сравнению с той бедой, какую вслед за шурави навалят потом на нашу голову наши же соотечественники. До сих пор и Хикматер, и Пакистан, и Наджиб, и другие наши соотечественники из боязни перед шурави не могли позволять себе чего-то лишнего. Как только шурави покинут нашу страну, все эти вооруженные бродяги поднимут головы и объявят себя хозяевами Афганистана. Одному Оллоху известно, сколько еще бед принесут людям эти безбожные суеверные твари в человеческом обличии. Если суждено видеть это и нам, сами потом станем свидетелями их деяний. Не зря в народе говорят:

Ман аз бегонагон њаргиз нанолам,

Ки бо ман њар чї кард, он ошно кард.

Я не в обиде от чужих людей,

Все что делали со мной, то только родные.

Прикрываясь маской ислама, в течение многих столетий эти нелюди до основания разрушили Афганистан, довели народ до полной нищеты и бесправия, пролили реки его крови. И впредь ничего хорошего от них ожидать не придется. Будет еще хуже. – горько вздохнув, Масъуд взмахнул рукой. – Да черт со всем тем, что будет потом! Хотелось бы мне хоть один день подышать как человек, свежим воздухом мира, пожить вне политики, не думать о войне и государстве. Увы, оказывается, это невозможно.

Давайте, отойдем подальше от детворы, в более укромный берег реки, где кручина. Там и искупаемся.

Доктор, я все еще храню на память то письмо Кормала и Наджиба. Может, и наступит тот час, когда брошу его в лицо этим изменникам родины. Скажу им: Низость, подлость, лизоблюдство ваше заставило вас так низко пасть перед шурави. Понимая это, хотели и меня, унизив, уподобить себе? Нет, не выйдет! Вы не знаете Масъуда. Горный орел и грозный лев никогда никому не подчинялись, ни перед кем не падали на колени! И если им суждено умереть, то и смерть они примут достойно, как подобает птице высокого полета, грозному льву, при жизни не признающему слабость!

С уходом шурави власть осталась у Наджиба, он осиротел. Теперь, когда ушел главный дракон – шурави – свои волки и шакалы в лице местных полевых командиров, разбросанных по городам и весям страны, поднимут головы, нападут на обессилевшего Наджиба, загрызут, разорвут его в клочья.

Всем им, в том числе и этой гиене по имени Гулбиддин Хикматер, веками преклонявшего колени перед Пакистаном, крупно повезло. Вот увидим, вооруженный до зубов пакистанской стороной, он войной пойдет на Кабул. Этим шакалом всегда движет корысть, властолюбие! Для достижения своих меркантильных целей он готов на любую подлость.

- Омир Сохиб, опять о политике заговорили. – заметил Масъуду доктор Абдулло. – Так ведь обещали же, не возвращаться к этой теме.

- Да, брат, хватит! Если еще хоть одно слово произношу на эту тему, все, я виноват. – сказал Масъуд, сняв с себя одежду. И в ту же секунду бросился в бурлящий поток. Регистони с доктором Абдулло некоторое время наблюдали, как он взмахивает руками, как держится в холодной воде. Судя по увиденному, можно было вывести, что только теперь Масъуд по-настоящему испытывает то наслаждение, за которым, собственно говоря, и спустились они сюда. Они тоже окунулись в эти бурлящие холодные волны реки Панджшер, берущие свои воды у подножья Гиндукуша. …

Через неделю, преодолев несколько линий сопротивления, моджахеды Панджшера во главе с Масъудом вошли в Кабул. Не причинив вреда Наджибу, Масъуд приступил к созданию нового правительства нового Афганистана. Сначала отправил свое воззвание всем действующим полевым командирам Афганистана, пригласив их на экстренное совещание, чтобы вместе обсудить условия создания нового государства. В этом воззвании, в частности, Масъуд сообщал всем этническим, политическим, религиозным группировкам о свержении действовавшего коммунистического режима в стране. Мол, пусть сами руководители, командиры решают, каким быть новому Афганистану, какой строй выбрать, кого избрать министрами, руководителями государства. Что касалось самого Масъуда, так он всем им дал понять, что вообще не намерен претендовать на какой-либо важный государственный пост, если сам народ не изъявит такого желания.

Учредительное собрание состоялось в городе Пешаваре Пакистана. В течение десяти суток его участники так и не смогли прийти к единому мнению, не смогли преодолеть барьер межэтнической, групповой, партийной и личной вражды. Видя такое развитие событий, Масъуд призвал участников еще раз рассмотреть вопрос и предупредил всех: Если делегаты не достигнут положительных результатов, вопрос о новом государственном строе Афганистана Масъуд вынужден будет вынести на рассмотрение совета старейшин Афганистана, улемов и командующих войсками Афганистана.

Предупреждение Масъуда сыграло свою положительную роль. Было решено, что руководителем Фронта Национального спасения сроком на два месяца назначается Сибгатуллохи Муджадади. Затем в течение четырех месяцев Бурхониддин Раббони будет исполнять обязанности руководителя государства. По истечении этого срока, то есть, через шесть месяцев, Маджлиси Милли, или Луи Джирга, путем голосования определят будущий политический строй Афганистана.

Из Пакистана Масъуд вернулся весьма довольный. И вновь заявил, что в новом правительстве Афганистана не претендует на какой-либо важный государственный пост. Он намерен вернуться в родной Панджшер, посвятить остаток своей жизни делу воспитания подрастающего поколения и служению исламу и изучению Корана.

Когда все партии, общественные организации и силовики были заняты созданием новой структуры государственного устройства Афганистана, Масъуд упустил из виду фактор Хикматёра. Он не догадался, что руководитель исламской партии Гулбиддин Хикматёр будет сторониться этих группировок и разрабатывает план вооруженного нападения на Кабул

Зная все повадки Хикматёра, Масъуд решил связаться с ним по рации, побеседовать, договориться, чтобы вновь не разгорелось пламя войны, теперь уже между местным населением. На переговоры Хикматёр не согласился. Не находя другого выхода из создавшейся ситуации, Масъуд обратился к нему:

- Старинный и уважаемый друг, брат Хикматёр! Шурави ушли из Афганистана. Правительство Наджиба свергнуто. Мы решили создать новое государство, новое правительство Афганистана. Почему вы не сотрудничаете с нами?

- В Кабуле орудуют банды коммунистов и генералов. Я ненавижу их! – ответил Хикматёр.

- Власть коммунистов мы свергли! Больше они не посмеют и голову поднять! В новом правительстве нового Афганистана ни одному из них не будет места! – уточнил Масъуд, давая понять Хикматёру, что он не ответил-таки на поставленный вопрос. Хикматёр понял, что Масъуд раскусил его. И тогда он раскрыл свои карты:

- Я хочу войти в Кабул на танках, с возгласами «Оллох Акбар», под зелеными флагами ислама!

- Что касается возгласа «Оллох Акбар», то это правильно. Хороши и зеленые флаги ислама. Но какая необходимость в том, чтобы ты вошел в столицу на танках? – спросил Масъуд, – За эти десять лет войны, когда в Кабуле господствовали шурави и действовал коммунистический режим, ты где был? Почему тогда не въехал на своих танках в Кабул, чтобы сломить войска шурави, свергнуть коммунистический режим и самому сесть на трон? А теперь, господин Хикматёр, хочешь на всем готовом прийти? Если меня опасаешься, то знай: Я во всеуслышание заявил, что вовсе не намерен занять какой-нибудь важный государственный пост в новом правительстве Афганистана. Если намерен нападать на Кабул, я вынужден буду защитить его.

Масъуд и раньше знал, что единственным врагом всего афганского народа является Хикматёр. И Пакистан снабжает его оружием, чтобы всегда был готов нападать, убивать, обескровить свой народ, свою страну сослужив тем самым службу своим иностранным спонсорам.

Масъуду ничего не оставалось, как связаться по рации со всеми руководителями партий, общественных движений, с полевыми командирами и сообщить им о предстоящих планах Хикматёра. Через репортеров средств массовой информации возвестил мировую общественность о готовящейся акции Хикматёра, надеясь, что мировое сообщество не останется в стороне при определении и становлении будущего Афганистана. Но мировая общественность предпочла молчать.

Не прошло и недели, как на имя Масъуда стали поступать письма с тысячами подписями от общественных и религиозных движений, политических партий. Выражая в письмах свою озабоченность планами Хикматёра, они изъявляли свою готовность грудью выступить против Хикматёра, если руководство ими возьмет на себя сам Масъуд. Как моджахеды, так и рядовое население Афганистана, уже знали, кого собой представляет Хикматёр. Вместе с тем они знали и то, что только Масъуд сможет противостоять Хикматёру. Только Масъуд способен разоблачать все его планы, разобраться в хитросплетениях его поступков. И никто другой. Не выступай Масъуд против этого коварного и двуликого злодея, своей военной машиной Хикматёр способен раздавить всех. Раздавит и глазом не моргнет.

Масъуд был в курсе того, что за все время своего пребывания в Афганистане, шурави вели свои боевые действия за пределами столицы, в основном в Панджшере. Кабул и другие города Афганистана остались почти не тронутыми, не были разрушены войной. И если Хикматёр со своим войском войдет в Кабул, Масъуд прекрасно понимал, чем это будет чревато для столицы и ее жителей.

Обо всем этом знало как само население Кабула, так и его окрестностей. Но, будучи занятыми мирскими делами и заботами, это самое население не способно было защитить себя. Единственной надеждой их мог быть только Масъуд, своим сопротивлением советским войскам доказавший, что способен защитить свой народ и от такого злодея, как Хикматёр. И свое заявление Хикматёру Масъуд уже сделал. Масъуд понимал, что враги извне теперь хотят сломать его изнутри, руками таких, как Хикматёр, послушных слуг. Поддерживая Хикматёра, они натравили на Масъуда и других вооруженных группировок.

Когда моджахеды Масъуда находились еще за пределами Кабула, Хикматёр в лице министра обороны Рафеъ нашел своего человека внутри правительства  Наджиба и ввел своих моджахедов в Кабул. В это же самое время с северной части Кабула министр иностранных дел Афганистана Вакил впустил в столицу отряды моджахедов Масъуда. Два корыстолюбивых министра столкнули лбами двух ярых, враждующих между собой врагов, а сами наблюдали за разворачивающейся картиной братоубийства.

Моджахеды Масъуда, некогда воевавшие с войсками шурави и имевший большой опыт ведения боевых действий, взяли верх над противоборствующей стороной, вытеснили ее за пределы столицы. Но это все обошлось ценой огромных разрушений и жизней множества людей, в том числе и мирных граждан.

Несмотря на свое поражение, Хикматёр далеко не уходил от города, ибо вокруг него и поблизости не было сил, способных оказать ему сопротивление.

Пакистанский генерал Хамидгуль продолжал слепо толкать Хикматёра и его моджахедов в Кабул. С одной стороны он снабжал Хикматёра деньгами и оружием, с другой стороны выступал и неким посредником между ними для ведения переговоров о заключении мира.

… Зловоние, исходящее от разлагающихся человеческих трупов, заполнило весь город. Масъуд, хотя и знал о коварствах Хамидгула и Хикматёра, в надежде на мир все же согласился, было на ведение переговоров, но моджахеды, вставшие против Хикматёра, не хотели поддержать его. Видя это, Хамидгул взял на себя роль того самого посредника, который и пригласил Масъуда на переговоры. В назначенный час он пришел к Масъуду.

В таких играх и авантюрах Масъуд был искушен. Ему успели надоесть эти интриги. Он хорошо знал, что все эти хитросплетения его недругов имеют только одну направленность – захватить власть. Находясь на посту главы государства, единомышленник Масъуда Бурхониддин Раббони послушался Масъуда и назначил Хикматёра премьер-министром Афганистана. Несмотря и на это, ракетный обстрел Кабула все еще продолжался. Масъуд так и спросил у Хамидгула: «Что желает этот наш с вами близкий друг?»

- Хикматёр утверждает, что в армии Афганистана служат коммунисты. Он требует расформировать эту армию. – пояснил Хамидгул.

Опечаленный услышанным, Масъуд задумался. И было почему: «Хамидгул и Хикматёр хотят расформировать с таким трудом созданную нами армию, сделать страну слабой беззащитной и самим завладеть ею»

- Опорой коммунистов Афганистана были шурави. И они ушли из Афганистана. Теперь коммунисты Афганистана ни на что не способны. Прежде чем покинуть Афганистан, армия шурави продала нам большую часть своего оружия. Теперь это оружие должно служить народу Афганистана. Коммунисты Афганистана, мы с Хикматёром тоже дети этой страны, этого народа. Так, нельзя ли, чтобы мы с Хикматёром пришли к взаимопониманию, нашли общий язык и прекратили братоубийственную войну, приступили к благоустройству страны? Сколько же нам с Хикматёром проливать кровь? Воюем мы, страдает народ, страна. Как вы сами знаете, в то время, как Хикматёр является премьер-министром Афганистана, его моджахеды бомбят Кабул. Спрашивается, где и какая в этом логика?

Помолчав немного, Масъуд развил свою мысль:

- Господин Хамидгул, прошу вас передать Хикматёру, что я даю ему ровно два дня срока. Если за эти два дня не прекратится бомбежка Кабула, вас обоих я выдворю из Афганистана, выгоню до ворот Пешавара Пакистана. …

С момента этих переговоров Масъуда и Хамидгула прошло двое суток, но бомбежка Кабула все еще продолжалась. Масъуд приступил к выполнению своих обещаний. Правительственные вооруженные силы Афганистана вместе с моджахедами Панджшера и северных провинций в первый же день сражения отбросили боевиков Хикматёра на тридцать километров дальше от Кабула, чтобы выпущенные ими ракеты не достигали столицы Афганистана.

Став свидетелем этой картины, Хикматёр поклялся Оллохом, что еще на двадцать пять последующих лет объявляет Масъуду джихад. В это время Хикматёр еще не знал, что его покровители в Пакистане и еще в каких-то других странах уже передали его полномочия другим, новым мировым террористам,  именующим себя как движение «толибон». Таким образом, клятва, данная Хикматёром, автоматически утрачивала свою силу. Хикматёра вновь назначили премьер-министром страны, а Масъуду с его моджахедами, составлявшими основной костяк армии Афганистана, теперь приходилось защищать страну от другого, более кровожадного злодея, чем Хикматёр. Откуда появилась эта новая порода злодеев под названием «толибон», Масъуд еще не знал. Он понял теперь, что бомбежкой Кабула заняты не моджахеды Хикматёра, как раньше, а талибы. И командовал ими теперь не Хикматёр, а некий Мулло Умар. И покровителем этой новоявленной группы вновь выступали Хамидгул и Пакистан.

Войной истощенный Афганистан талибы заняли с юга страны и постепенно подошли к воротам Кабула. Они хорошо знали, что здесь их встретят моджахеды Панджшера под командованием Масъуда вместе с моджахедами северных провинций, Кундуза, Мазори Шарифа и части восточных провинций, взявшихся за создание нового государства Афганистана. В лице Масъуда толибы знали, с кем имеют дело.

В нынешней ситуации с талибами трудности Масъуда заключались в том, что он не обладал достаточной информацией как о самих талибах, так и об их предводителе Мулло Умаре. Это обстоятельство несколько сковывало ему руки, не давало широкого раздолья при разработке тактики и стратегии каждой предстоящей боевой операции. Вдобавок ко всему этому, моджахеды надеялись, что с уходом шурави наступят-таки спокойные времена, когда они смогут вернуться к спокойной мирной созидательной жизни. И такое стечение событий тоже не могло не сказаться в их общем настрое. Но с началом боевых операций с группировками Хикматёра все их радужные надежды рассеялись как туман на заре. Сражения с Хикматёром длились долго, разорили и без того разоренное обездоленное население страны. Большинство населения вынуждено было покинуть города, свои села, дома и в поисках куска хлеба перебираться в Иран, Пакистан и другие исламские страны. Не стали исключением даже командиры, советники и ближайшие сподвижники Масъуда. Новое государство Афганистана не справлялось с общим руководством страной. Именно в это непростое и нелегкое для всего Афганистана время и возникли на горизонте талибы. Вновь начались бомбежки, грабежи и убийства людей, расправы с теми, кто хоть каким-то образом выражал свое несогласие с их мнением и желаниями. Новые завоеватели Афганистана начали новый виток войны.

Прокручивая в своем мозгу все события последних недель, Масъуд пришел к выводу, что за всю свою жизнь он ни разу не оказывался в столь безвыходном положении. Сравнивая талибов и Хикматёра с войсками шурави, Масъуду было намного легче отдавать отчет каждому своему действию. При любом развитии событий шурави для афганцев были как чужестранцами, так и иноверцами. В случае же с Хикматёром и талибами картина вырисовывалась совершенно другая. Большинство сегодняшних его врагов были как его земляками, так и единоверцами. Исходя из этого, Масъуду вдвойне труднее было вести войну на своей земле со своими же земляками, пусть и ярыми врагами. Что еще затрудняло, сковывало ему руки, так это тот факт, что и талибы, и Хикматёр выступали под ширмой ислама, только себя и себе подобных считали истинными мусульманами, готовыми ради победы ислама во всем мире жертвовать и жизнью.

Масъуд видел, как талибы и их сподвижники день за днем все больше и значительнее, чем при шурави, разрушали, сравнивали с землей города и села Афганистана. Чтобы остановить это цунами, призвать талибов к миру, Масъуд направил письмо их руководителю Мулло Умару с предложением о заключении мира, пригласив его на переговоры.

Руководитель талибов согласился, но заявил, что переговоры эти состоятся на территории, находящейся под контролем войск талибов.

Близкие Масъуду люди, его советники категорически не согласны были с местом проведения переговоров, ибо при таком стечении событий не исключалась и прямая угроза жизни самого Масъуда. Масъуд тоже был согласен с ними, осознавал степень риска, но гордая натура, интересы своих сограждан стояли выше его личных. И он отправился к указанному талибами месту.

По дороге туда, когда до указанного места оставалось совсем немного пути, Масъуд обратился к своим сопровождавшим:

- Кто даст мне свой пистолет?

- Омир Сохиб, мой пистолет стреляет метко! – сказал один из полевых командиров Масъуда по имени Муслим, протянув Масъуду свой пистолет. Масъуд обратился к своему секретарю доктору Абдулло:

- Доктор Абдулло, вы оставайтесь здесь. Дальше я пойду один. Да хранит нас Оллох!

Масъуд один вошел на территорию, которая принадлежала талибам. Его провели в один из домов кишлака. Видно было, что, увидев прославленного полководца Масъуда одного, без охраны и без сопровождения, талибы опешили: Восхищаясь его смелостью и отвагой, талибы представили себе, что другой такой случая, когда можно будет легко расправиться с прославленным полководцем Масъудом, вряд ли им представится. Обрадованные таким стечением обстоятельств, они стали обсуждать между собой эту тему. Делая вид, будто вовсе и не подозревал обо всем этом, Масъуд спокойно подошел к поджидавшим его командирам, советникам и помощникам Мулло Умара. Как и подобает в таких случаях по законам Востока, Масъуд поздоровался со всеми присутствующими. Он заметил, что его окружают одни, обросшие бородами, звероподобные существа в человеческом обличии, с видом палачей. Какое-то чувство брезгливости от всего увиденного как-то сразу охватило им. Мужественно подавив в себе это чувство неприязни к ним, он про себя назвал их группой разбойников. И когда начались переговоры, Масъуд не стал и спрашивать, кто они, кого представляют.

- Братья! В чем заключается цель вашего джихада и войны с нами? – обратился он к собравшимся.

- Установление законов шариата! Исламское государство! Эмират Мулло Умара! Сбор оружия! – лаконично коротко сказал один из длиннобородых командиров,

Масъуд потер себе лоб и спросил вновь:

- Всего лишь это?

- Пока это! Дальше посмотрим! – ответил тот же командир.

- Выполнение предъявленных вами требований вполне реально! – уверенным голосом заявил Масъуд. – Наше сегодняшнее правительство – исламское! Это значит, что первое ваше требование выполнено! Мы все – мусульмане до седьмого колена и, следовательно, сторонники установления законов шариата! И никогда не допустим, чтобы хоть какое-то наше действие противоречило законам шариата! Значит, и второе ваше условие принято, оно уже действует! Что касается вашего третьего условия относительно эмирата Мулло Умара, то с этим несколько трудновато. Другого, кто мог бы занять место Амиральмуъминина, я не знаю и не признаю!

Четвертое ваше условие – сбор оружия. Новое правительство Афганистана решило: Как только правительство укрепит свои позиции, приступит к сбору оружия у населения.

Оставив Масъуда одного, делегация талибов вышла во двор. И не затем, чтобы обсудить между собой сказанное Масъудом. А для того, чтобы договориться: пользоваться ли им удобным моментом его пленения.

Одни говорили, что если сейчас арестуют Масъуда, то армия и моджахеды Масъуда быстро разбегутся, и талибы легко смогут захватить Кабул.

Другие поддерживали первых, добавляя, что до этого также на переговоры приглашали руководителя государства Сибгатулло Муджадади. И когда тот пришел, был арестован и казнен. Мол,  с Масъудом следует поступить также. Добыча, за поимку которой некогда шурави, Хикматёр и другие ее враги назначали миллионы долларов, сама пришла к ним. Не воспользоваться этим шансом, было бы глупо. Другого такого удобного момента, может, больше и не будет.

Третьи не соглашались ни с кем. Это был Мулло Раббони. Нет, не тот Бурхониддин Раббони, которого уважал и почитал Масъуд, а заместитель Мулло Умара:

- Нет, нет, мусульмане! Масъуда и пальцем трогать нельзя! Иначе весь Кабул и Афганистан зальются кровью. Народы Афганистана настолько уважают и почитают его, что если мы поступим с ним таким образом, и стар и млад поднимутся против нас.

Заметно было, что смелость Масъуда заставляла всех думать, прежде чем решиться на какие-то крайние меры. Не найдя другого, более приемлемого решения вопроса, собравшиеся командиры решили связаться по рации с самим Мулло Умаром. Пока связист налаживал связь с Мулло Умаром, делегация талибов пришла к Масъуду, чтобы как можно дольше затянуть время, дождаться-таки устного решения Мулло Умара о дальнейшей участи Масъуда. Чтобы Масъуд не догадывался об истинных целях талибов, последние поднимали, как им самим казалось, животрепещущие вопросы дня. Но так казалось только самим талибам. Масъуд, будучи человеком проницательным, наученным своей несладкой жизнью, вовсе не хотел уйти от талибов с пустыми руками. Главной его целью при сегодняшних переговорах было достижение мира, пусть даже временного перемирия. Масъуд искал пути заключения этого мира, ибо очередной виток военных действий не сулил как моджахедам, так и мирному населению Афганистана ничего хорошего. Десять лет, проведенные в постоянных сражениях с шурави, четыре года таких же боев с Хикматёром, гонения и кровопролития изрядно обескровили как моджахедов, так и население страны. Прекрасно понимал создавшуюся ситуацию и сам Мулло Умар. И отправил он свою делегацию на переговоры с Масъудом не ради достижения мира. На этой стадии Мулло Умару был нужен мир, но только после физического устранения командующих противоборствующих им сил. И если на эти переговоры пришел не кто-нибудь другой сподвижник Масъуда, а лично он сам, то такого поворота событий вряд ли кто ожидал и в стане командующих талибами. Неожиданный визит самого Масъуда ошарашил даже самих командиров, не подготовившихся, как следует, к визиту командующего столь высокого ранга. Время шло, а советники никак не могли связываться с Мулло Умаром. Жалели, что как назло связь подводит их, и Мулло Умар запаздывает с вынесением решения. Масъуд, нутром чувствуя хитрость коварного врага, обратился к ним:

- Поговорите со своим руководителем. Вы со своей стороны выбираете двадцать улемов, мы со своей стороны выберем двадцать своих мудрых старцев. Что решит Совет старейшин, то и примем мы за основу. Заседание Совета старейшин состоится ровно через месяц. До проведения заседания Совета старейшин обеим сторонам прекратить ведение боевых действий. При несоблюдении данных условий я вынужден буду принять адекватные меры. Хочу вам заметить: В настоящее время для народа Афганистана ничего другого, кроме мира, я не желаю.

Масъуд встал и простился с делегацией талибов. Выйдя из дома, он шел мимо сотен вооруженных до зубов боевиков, провожающих его тихо, молча, лишь взглядом. Они были наслышаны о величии Масъуда. Если бы где-нибудь в другом месте, кто-нибудь другой сказал бы им, что этот, совсем не богатырского телосложения, мужчина, одетый в простенькую одежду рядовых моджахедов, и есть тот самый прославленный Масъуд, с горсткой своих моджахедов десять лет воевавший и победивший целую армию такой сверхдержавы как СССР, наверняка, никто бы не поверил. Под пристальным суровым взглядом талибов Масъуд шел один, без сопровождения, почти, что без оружия, если не считать тот пистолет, который взял он с собой на всякий случай. Никто не смел и преградить ему путь. И было отчего. Каким бы невежественным ни был человек, в минуту смертельной опасности он будет знать и ценить жизнь  А жизнь талибов, как и моджахедов Масъуда, всегда висела на волоске от смерти. Талибы знали, что великий Масъуд пришел к ним не с войной, а с миром. Пусть даже хрупким, временным, но все-таки спасительным. А воевать и умирать, как известно, желают не все. …

…  – Омир Сохиб, вы убили нас без единого выстрела! – увидев Масъуда живым и здоровым, воскликнул Доктор Абдулло и обнял его, хотя до этого ни разу в жизни не осмеливался на такой поступок.

– К добру все, брат! – сказал Масъуд. – С нами Оллох, друзья! И пока мы живы, Оллох берет нас под свою защиту.

По разговору и походке спутники Масъуда поняли, что Масъуд весьма доволен итогом переговоров. Так и было. Масъуд был доволен тем, что ему удалось договориться с талибами о мире еще на месяц.

С той встречи Масъуда с командирами талибов прошел ровно месяц. Талибы ждали начала переговоров.

В назначенный день на переговоры не явился ни сам Мулло Умар, ни его представители-улемы. Вместо этого талибы начали бомбежку и наступление на Кабул. Озаряемый вспышками бомб и ракет, Кабул громыхал всю ночь. Услышав канонаду бомбежек, Масъуд уже не смог остаться в своем штабе в Кабуле. Вместе со своими телохранителями, Доктором Абдулло и Солех Мухаммадом выехали за город, чтобы в более спокойной обстановке разработать план сопротивления талибам. Взвесив все плюсы и минусы складывающейся в городе ситуации, Масъуд уже в пути передумал, решил не оказать сопротивления. Он знал: Поступи Масъуд так, во-первых, была высока вероятность того, что будет слишком много убитых из числа мирного населения. Во-вторых, у Масъуда не было сил и средств вывести все городское население за пределы города, в безопасные места, ибо талибы уже успели окружить город. Главари талибов приступили к осуществлению своих давно задуманных планов, и согласиться на какие-то там переговоры о мире и речи быть не могло. Масъуд вспомнил и об устоде Бурхониддине Раббони. Шел четвертый месяц, как он взял на себя руководство страной. И талибы уже хотят его физического устранения.

- Надо предупредить устода и сообщить ему о наших планах. Будет лучше, если и он на время покинет город. – сказал Масъуд. – Чтобы оказать сопротивление талибам, наших сил хватит. Но слишком много жертв будет со стороны мирного населения. И если такое случится, то и наше сопротивление будет бессмысленным. Думаю, будет лучше, если вернемся в свой Панджшер и посмотрим, как дальше будут разворачиваться события.

Доктор Абдулло и Солех Мухаммад, сидевшие рядом с Масъудом, по давней привычке знали, что в эти минуты Масъуд занят своими мыслями, и не стоить мешать ему. Оба замолчали. Проехав квартал Парвон, машина, на которой они ехали, приблизилась к подножью горы. Масъуд попросил водителя остановить машину.

- Доктор Абдулло, давайте поднимемся на тот наш излюбленный высокий холм. – указав рукой куда-то в темноту, сказал Масъуд.

С высоты было видно, что Кабул погрузился во мрак. Он был обесточен. Лишь кое-где в окнах мерцала керосиновая лампа. Ступая по извилистой тропинке, Масъуд вместе со своими спутниками вскоре оказались на самом верху холма.

Масъуд неслучайно взобрался на этот холм. Еще в свои молодые годы, когда их семья жила здесь, Масъуд поднимался на этот холм и часами любовался открывшейся панорамой городских улиц. Хотя с тех пор прошло много лет, всякий раз, проезжая мимо этого места, что-то изнутри напоминало ему и о существовании того памятного холма. И Масъуд обязательно поднимался сюда. Видел, что и открывающаяся взору панорама другая, и ситуация иная. Но что-то близкое, теплое, дорогое заставляло его вновь и вновь подняться сюда, вспомнить былое.

- Брат, Солех Мухаммад, знаешь, что здесь прошла часть моей жизни? – несколько усталым и опечаленным голосом спросил Масъуд.

- Знаю, Омир Сохиб. Не раз об этом рассказывали. – ответил Солех.

- Этой ночью я не смог остаться в Кабуле и вместе с вами приехал сюда, чтобы поговорить по душам. Здесь и поговорим, и вспомним былое прошлое, когда мы с друзьями вот здесь, за этим холмом, играли в войну. Затем спускались вниз, разделялись на две команды и гоняли мяч. В одной команде играл я, а в другой – Наджиб. Так сказать, противостояли друг другу, и это противостояние позже вылилось в неприязнь, переродившись затем и в ненависть. Стали врагами. Да хранит его Оллох, прячется сейчас где-то от талибов. Не дай Оллох, поймают его талибы. Разорвут в клочья. Говорят, будто семью свою он отправил в Германию, а сам остался здесь. Если узнаете о его местонахождении, дайте мне знать, чтобы связался по рации со мной. Попробую найти возможность отправить его проведать своих детей.

- И это все, Омир Сохиб, вы делаете в ответ на все его злодеяния и покушения на вас? – удивленно спросил Солех Мухаммад.

- Солех Мухаммад, лучшая черта настоящего мусульманина – это умение прощать грехи и своему врагу. Сколько бы он не покушался на мою жизнь, сам видишь, не смог причинить мне вреда. Пусть в судный день сам ответит за свои грехи. Как-никак, наши молодые годы прошли вместе. Наджиб – одно, а талибы совершенно другое. Это – зараза. Можем ли мы найти способ искоренения этой заразы? Вот что сейчас главное для нас. Что вы скажете? – обратился Масъуд к Доктору Абдулло и Солех Мухаммаду.

- Если уж вы, Омир Сохиб, не находите ответа, то нам откуда найти? Действительно, на талибов трудно найти управу. – согласился с Масъудом Доктор Абдулло.

- Ответить на этот вопрос нетрудно: Панацеи от них нет. Под ширмой ислама они объявили войну всему человечеству. Этим запятнали и ислам, и мусульман. Увидев женщину с открытым лицом, сразу отрубают ей голову, или вешают на виселице. Коран трактуют по-своему, с выгодой для себя. И так добавляют от себя и сотни правил, выдают как основополагающие законы ислама и требуют от мусульман их беспрекословного соблюдения. И теперь центр мусульманской страны, город Кабул заливают кровью наших же братьев и сестер-мусульманок.

Ни разу в жизни я не сталкивался с такими трудностями. Мы жаловались, что шурави – кафиры. Но им не было и дела до наших религиозных обычаев, обрядов и традиций. Даже Хикматёр не позволял себе идти на такую подлость. Откуда берет свое начало это невежество, и куда оно нас ведет, я не знаю.

На время Масъуд замолк. Но не вытерпел, продолжил свой монолог:

- Хотел, было обговорить с вами план сражений с талибами. Подумал и решил, что сопротивление и сражение с талибами сейчас кроме большого кровопролития ничего нам не дадут. Это нам не Панджшер, чтобы можно было увести народ из-под обстрела и потом начать сражение. Потеряем не только моджахедов, могут быть убиты и тысячи мирных жителей Кабула. Возвращаемся в Панджшер, чтобы не разорить Кабул и не пролить много крови. Это мое окончательное решение.

Масъуд замолчал, вглядываясь куда-то в далекую даль над Кабулом. Солех Мухаммад и Доктор Абдулло тоже молчали. Они не ожидали от Масъуда такого решения. В течение двадцати лет совместной борьбы им с Масъудом приходилось побывать в различных передрягах, но видеть Масъуда в таком беспомощном, усталом состоянии ни разу не приходилось. Они помнили, как Масъуд находил выход, казалось, из самого безвыходного положения, обеспечивал своим моджахедам успех. Но сегодня он оказался бессильным перед талибами, перед своими же единоверцами, у которых с ними, считай, и кровь общая, и обычаи едины, и вера одна.

- Омир Сохиб, – осмелился все-таки спросить Солех Мухаммад. – Знаю, очень устали от этих воин. Но вы же сами учили нас, что даже в те критические минуты, когда поражение налицо, постараться найти в себе силы и бороться за достижение цели. Так, что же сегодня с вами случилось, что вы разуверились в своих силах? Ведь все моджахеды, правительственные войска в вашем распоряжении.

- Солех Мухаммад, кроме, как на Оллоха, мне уповать больше не на кого! Да, всю жизнь воевал с врагами веры и свободы Афганистана. Это были чужие афганскому народу люди, из другой страны. Сегодня ситуация совсем другая. Получается, тот, ради кого я воевал всю жизнь, сам встал против меня. Я не могу воевать со своим братом, сестрой, матерью. Это племя обвиняет кафиром, отрубает голову, казнит мою сестру, которая учится, преподает в медресе. Чтобы убить своего же брата, обвязывает себя так называемым поясом шахида и идет на самоубийство, называя это джихадом. Всеми своими злодеяниями они очернили священный ислам. Они хотят втянуть нас с вами в эту братоубийственную бойню. Но у меня не хватает силы воли воевать со своим народом. Я терплю поражение не от сопротивления врагу, а оттого, что руки наши будут омыты братской кровью. Я сражен без боя.

Своими злодеяниями талибы погубят и здравый рассудок, и прозревшее око, и чистоту религии – словом всех нас и все самое святое, что есть сейчас у нас. Они позорят нас на весь мир.

«Бойся того, кто не боится Оллоха!» Эта мудрость веков неслучайно дошла и до нас. Весь мир окажется под угрозой их террора.

Для того, чтобы сломить  талибов, американцы послали своих представителей договариваться с нами о поставках оружия и авиации. Но я не принял их предложения. Они одним выстрелом хотят сразу убить у двух зайцев. Их оружием уничтожить свой народ – раз, шурави покинул нашу страну, американцы, воспользовавшись тем фактом, что снабдили нас оружием,  будут настаивать на ввод своих войск в Афганистан – два.

Мы не хотим в этой жизни зависеть от кого-то. Кроме, как перед Оллохом, больше ни перед кем не буду преклонять колени. – глубоко вздохнув,  Масъуд вновь задумался о чем-то и продолжил. – Поеду к себе в Панджшер, домой. В скромную отцовскую обитель, под защиту для всех нас мазаров святых. Теперь  на этом белом свете я не могу ходить с высоко поднятой головой. И видеть не хочу их мерзкую рожу!

Объявите всем моджахедам и армии, что Масъуд вернулся к себе домой, в Панджшер, в отцовский дом.

Сказав это, Масъуд встал и начал спускаться с холма. Его телохранители, Солех Мухаммад и Доктор Абдулло последовали за ним. Видно было, что в эти минуты все были объяты каким-то чувством недоумения, печали, разом охватившей всех.

Утром следующего дня по всему Афганистану разнесся слух: Во избежание лишнего кровопролития среди мирного населения и разрушения Кабула Масъуд вернулся в Панджшер.

Безо всякого сражения был сломлен своими же земляками, и талибы захватили Кабул. Царский трон достался талибам. Они стали властелинами Афганистана.

Объединенные Арабские Эмираты, Саудовская Аравия и Пакистан, являвшиеся покровителями и пособниками талибов, официально признали вновь созданное правительство Талибов. Четко не представляя себе исходящую от них угрозу всему миру, Организация Объединенных Наций и Соединенные Штаты Америки разместили представителей Талибов в Нью-Йорке.

Глава XIX

Ватан, омад бањор, аммо набинам гул ба домонат,

Наояд наѓмаи шодї зи мурѓони ѓазалхонат.

Ба љои мављ хун мељўшад аз анњори хандонат,

Ба љои лола рўяд доѓ аз тарфи биёбонат.

Весна пришла, Отчизна, не видно радости твоей,

Не слишно, как поёт в саду веселый соловей.

Вода течет в твоих ручьях, похожая на кровь,

Тюльпанов нет, поля бледны, без трав и без цветов.

Весна в Панджшере такая же особая, необычная, как и во всех других уголках земли. Со своей красотой и живописностью гор. Необычность ее еще и в том, что по сравнению с долинными районами, она наступает здесь позднее обычного. Когда горные вершины Гиндукуша блестят еще снежной белизной, в низовьях, по берегам реки Пяндж, на южных склонах перевала Соланг уже начинает зеленеть весенняя трава. Под теплыми ласковыми лучами солнца буквально повсюду оживляется природа. Прозрачно чистый воздух насыщен теперь новыми запахами. Человека, понимающего гамму весенних красок, красоту окружающего пейзажа, душу заполняет какое-то особое трепетное чувство, непередаваемое словами. Глубоко вдыхая весь этот аромат, вслушиваясь в пение первых весенних птиц, остается лишь восторгаться прелестью природы, отдавшись своим сокровенным, от глубины души идущим чувствам. Этот ласковый легкий ветерок действует на человека успокаивающе. Будто и не было войны.

«О, человек, благодари Оллоха, что дожил-таки и до новой весны!» – наблюдая за открывающейся картиной, размышлял про себя Масъуд  вернувшийся в свой родной кишлак и на время забывший о войне. Теперь Масъуд наслаждался этой благодатью мирной жизни. Он направил взор на вершины гор Мунджахур и Кулохи Мола. Снежные шапки все еще украшали их макушки. Видно, холода все еще держались в вышине гор, чего вовсе не скажешь о макушке горы Сафедрег, находившейся на юго-востоке, прочувствовавшей наступление весны и успевшей избавиться от своего зимнего головного убора.

Этим утром Масъуд встал с приподнятым настроением. Совершив утренний намаз, как обычно сел за чтение Корана. Как только взошло солнце, положил Коран в мешочек, положил в нишу и вышел во двор. Погода стояла прекрасная. Внимание Масъуда привлекло пение птиц. Повернул к ним свой взор и на протянутой проволоке заметил длинный ряд сидящих и поющих вразнобой ласточек. Увидел их и вспомнил, что еще в прошлом году прямо под потолком его дома парочка ласточек успела обжить оставшееся еще с позапрошлого года гнездо, снесла яичек. Оглянулся и заметил на земле куски разбившегося гнезда. «Видать, бомбежки сказались и в судьбе этих пернатых. Что ж, теперь заново придется свить себе гнездо. Лучше оставлю дверь открытой, чтобы они смогли залететь и заняться своим гнездышком. А ведь если подумать, и эти ласточки, и их родители родились здесь же. Улетев в теплые края, с наступлением весны вновь вернулись туда, где родились. Как-никак родная сторона все время тянет к себе, даже и этих безобидных пернатых» – подумал Масъуд, и понял, что точно такая же судьба складывается и у него. Только ему, в отличие от птиц, надо будет отремонтировать отцовский дом. Чтобы отстроить себе новый дом, у него не было ни денег, ни средств. «Обойдемся пока и этим» – решил Масъуд.

Вслушиваясь в пение птиц, Масъуд наслаждался этой красотой и заметил, что его жена Паригуль несет в кувшине воду из родника Чашмаи Бедак.

- Мать Ахмада, видишь, как рады весне и нам с тобой эти ласточки?

- Вижу. – ответила Паригуль, направляясь в сторону дома.

- Дверь оставь открытой. Если захотят, пусть дома, если нет, то пусть на веранде построят себе гнездышко.

Паригуль поставила кувшин на землю, открыла дверь. Увидев, что дверь вновь захлопнулась сама собой, открыла ее и положила у косяка камушек, чтобы не закрылась. А сама пошла к таганке, чтобы кипятить чай.

- Отец Ахмада! Когда пойдешь в сад, на обратном пути принеси немного сухих веток. Дрова кончились. Нечем печь лепешки.

- Принесу, жена! Раз уж печешь лепешки, то испеки несколько кульчи* (колобок) Идем в Поранди, на свадьбу Исломиддина!

- Если уж свадьба у них, тогда почему нас не пригласили? – спросила жена.

- У Исломиддина сейчас каша в голове, сам не знает, что делать. Свадьба Исломиддина – это наша свадьба. Сама знаешь, его родителей здесь нет, чтобы ему было на кого опереться. А вместо родителей, родных и близких ему  нынче будем мы с тобой. Вот и поступим так, как положено родителям. Поженим его, представится возможность, отправим домой, на родину. Мать Ахмада, мир стал другим. Готовься, завтра утром идем на свадьбу.

Поищи там в своем сундуке, найди отрез,  платок какой-нибудь для невесты. Я-то из денежного довольствия самого Исломиддина купил все необходимое, заказанное братом Киёмиддином и тетей Хамидой, послал им через Солех Мухаммада. Но есть еще и другие расходы. Пусть, люди видят и знают, что и приемные родители жениха тоже пришли не с пустыми руками.

*кульча – колобок.

Своей неожиданностью и тем обстоятельством, что война еще на закончилась, и кто знает, что завтра может случиться с Исломиддином, известие о предстоящей свадьбе Исломиддина несколько омрачило, было настроение Паригуль. Она считала,

что будет лучше, если отложить со свадьбой до лучших времен, когда все успокоится, Исломиддин вернется к своим родным и близким и у себя на родине сыграют свадьбу. Но, видя категоричность мужа, поразмыслив, вывела, что конца краю войны еще никто не знает, а жизнь идет своим чередом. Будет лучше, если молодые справят-таки свою свадьбу. Выходило, что муж все-таки прав, и она теперь была рада, что утром следующего дня идут на свадьбу своего приемного сына.

Взяв в руки лопату и топор, Масъуд прошел за дом, направился в сад. Он хотел заготовить дрова из сухих веток, а заодно подготовить место для молодых саженцев. И если сможет достать саженцы яблони, сможет расширить и территорию сада.

Не прошло и часа, как к нему пришли гости. Из машины вышли устод Бурхониддин Раббони и стройный мужчина высокого роста, с открытым лицом, хорошо одетый, примерно одного возраста с Масъудом. Прогуливаясь, разговаривая, обходя сад, они подошли к Масъуду как раз в то время, когда он рубил сухие ветки на деревьях. Масъуд весьма уважительно относился к Раббони, и, увидев его, отложил топор и направился к гостям.

- Ассалому-алейкум, Омир Сохиб! – бодро поприветствовал Масъуда Раббони. – Вы оставили Кабул нам, а сами вернулись в родительский дом. Думали, что этим избавитесь от нас, но нет. Кто ищет, тот и найдет. Вот мы и нашли вас!

- Воалейкум бар салом, Устод! Добро пожаловать в мой дом! Я ведь еще до возвращения сюда предупредил вас! А вы меня вините в чем-то! – сказал Масъуд, надеясь выйти из неловкого положения. – Устод, извините! Я слеп перед жизненными трудностями! Больше сил нет противостоять талибам! Но ведь, вы же прекрасно знаете, что я всю жизнь воевал с чужеземцами. А талибы теперь – мои же земляки, братья наши. Это те же пушту, хазора, узбеки и таджики, обманутые талибами и теперь воюющие на их стороне. Получается, воюя с ними, убиваем своих же братьев, разрушаем свою же страну. Воевать с талибами для меня значит решиться на самоубийство. А я не могу пойти на самоубийство. Скажите, кому тогда все это пойдет на пользу? Из этих вот соображений решил вернуться в родительский дом, заняться мирным трудом!

- Видно, у нас с вами судьба так складывается. – заметил Раббони.

- Дорогие гости, собственно, чего мы здесь стоим-то? Давайте, пройдем в дом. – предложил Масъуд гостям. – Видать, Оллоху угодно было, чтобы сегодня вы были моими гостями! Пожалуйте в дом!

- Гостя, что сейчас со мной, зовут Сайид Абдуллои Нури. – Раббони представил Масъуду рядом стоящего мужчину. – Этот человек является руководителем Партии Исламского возрождения Таджикистана. Он прибыл к вам за помощью в решении одной важной проблемы. Как вы знаете, Омир Сохиб, наши таджикские братья, как и мы с вами, столкнулись между собой в братоубийственной войне.

- Если смогу хоть чем-то помочь нашим таджикским братьям, буду премного благодарен ниспосланной мне судьбе! – заметил Масъуд. – Пройдите в дом. Ради доброго дела я готов жертвовать и жизнью своей. Устод Сайид Абдуллои Нури мне знаком. Насколько я знаю, вы, устод Раббони, имели телефонный разговор с Эмомали Рахмоном. Беседовали о заключении мира между таджикскими противоборствующими сторонами. К какому решению пришли, я не в курсе дела, поскольку в то время был занят мыслями о талибах. Прибыл в Панджшер, и все важные дела там остались незавершенными.

- Омир Сохиб. – Раббони обратился к Масъуду. – Вы правы. Сами же и сказали, что сама обстановка в Кабуле осложнилась. Для проведения переговоров необходима спокойная безопасная обстановка. Если уж вы с этим не справитесь, то больше некому. К кому тогда обратиться-то?

- Устод, вы с нашим уважаемым гостем не будете испытывать никакой нужды. Я с превеликим удовольствием возьмусь за это дело. Как говорится, если мы и сломлены, то еще не побеждены!  – сказал Масъуд.

Беседуя, гости прошли во двор, и телохранители сообщили, что у родника Чашмаи Бедак под яблоней приготовили гостям место для беседы и отдыха. Впереди Масъуд, гости за ним – все прошли туда и сели на расстеленные курпачи за дастарханом. В ту же минуту положили на дастархан только что выпеченные на тануре горячие лепешки. Приятный запах лепешек щекотал аппетит.

В это время за воротами дома остановилась еще одна машина. Из кабины вышли братья Масъуда Ахмад Зиё и Ахмад Вали и направились в дом. Братья обменялись объятиями и крепким рукопожатием. Стороннему наблюдателю нетрудно было догадаться, что встреча родных братьев состоялась спустя годы разлуки. Предстояли часы бесед родных братьев. А вспоминать и беседовать, им было о чем. Война, разлучившая их на долгие годы, не могла пройти бесследно, еще больше укрепила в их памяти эту братскую связь.

Воодушевленный встречей с родными братьями, Масъуд заметно повеселел, стал сговорчивее. Через минуту-другую на его лице и не было той грусти, которая осталась после долгих лет неспокойной военной жизни. Беседуя, братья внимательно рассматривали друг друга.

В двух табаках принесли далду. Пары, разносившиеся от этого блюда, ласкали ноздри запахами весенних трав. Телохранители принесли весенние суманаки-колобки и шурбо (суп). Взяв в руку суманак, Масъуд поцеловал его, сказав:

- Покойная мать варила и пекла такие же суманак-кульчи.

Кивком головы братья подтвердили его слова. Будто и Паригуль тоже знала, что сегодня за одним дастарханом сядут братья, что специально испекла любимые всеми  братьями суманаки-кульчи.

- Я сегодня счастлив, что наконец-то избавились от войны, и чувствую себя настоящим человеком, живущим как простые рядовые граждане. Может быть, поэтому ко мне сегодня приехали и мои родные братья, и дорогие моему сердцу гости. Спасибо вам, что пожаловали в нашу скромную обитель, уважаемые гости! Мне очень приятно, что сегодня впервые за многие годы мы можем говорить не о войне, а о мире!

И тут Масъуд вспомнил, что еще утром жена попросила его принести дрова, а он, занятый беседой с гостями, заметив на голове Сайида Абдулло Нури тюбетейку, вспомнил, что не только забыл принести еще утром заготовленные дрова, да в придачу и шапку свою оставил там, в саду.

- Мухаммад, брат дорогой! Там, в саду, есть связка дров, а на ней моя шапка. Иди, пожалуйста, принеси-ка их. Вышло так, что я и вовсе забыл про них.

Видимо, сказанное Масъудом понравилось Раббони и Сайид Абдулло Нури, что оба, улыбаясь, переглянулись.

- Если уже сейчас стал таким рассеянным, то не знаю, каким буду, если Оллох даст дожить до вашего почтенного возраста.  – Масъуд обратился к Раббони.

- Омир Сохиб, у вас такая уж привычка, что за дастарханом не можете сидеть без головного убора. – заметил Раббони.

- И то правда, Устод! Почти всю жизнь прожили вместе. И как не вам знать о моих привычках. Кстати, Устод, прошу простить меня. Забыл спросить: Какой чай предпочитает наш гость? Зеленый или черный? – Масъуд обратился к Раббони.

- Тот чай, что вы называете зеленым, мы называем его синим, хотя имеем в виду тот же зеленый чай. Зеленый приятнее! – сказал Сайид Абдулло Нури.

Желая перевести тему разговора в другое русло, устод Раббони обратился к Масъуду:

- Что нового в северных провинциях страны?

- На днях прибыла сюда группа старейшин из Бадахшана и других провинций. Они тоже опасаются талибов. Жаловались, что не успели избавиться от шурави, как оказались в омуте талибов. Оказывается, некоторые представители Мулло Умара ездили в северные провинции и агитировали народ поддержать талибов. Но народ, как говорили те старики, не поддерживает талибов.

Эти старики были посланы оттуда делегатами, чтобы попросить меня не оставить их в беде. Будто бы вместо шурави теперь к ним придут талибы.

Конечно, я был удивлен такому повороту событий. Зная, что дорога на север лежит через Панджшер, и талибы тоже попытаются пройти туда через это ущелье, а я призван охранять население Панджшера, обещал тем старикам, что, охраняя население Панджшера, постараемся не дать в обиду и население северных провинций. Попросил их передать своим односельчанам, чтобы жили спокойно. Если возникнут трудности, мы будем с ними. Пусть обученные моджахеды из северных провинций не разойдутся никуда и будут наготове. Как только поступит команда, пусть примкнут к нам. Будем действовать вместе. А вместе мы – сила!

А чтобы они ушли со спокойной душой, сказал им, что я тот же Масъуд, которого они знают и помнят. И в беде никогда их не оставлю. Они ушли довольные и обещали в нужный час прийти ко мне. На том мы и расстались.

Раббони был доволен этим рассказом Масъуда. Понял, что и он сам не останется без надлежащей поддержки, ибо в тех сражениях, какие произошли с шурави в северных провинциях, Раббони тоже был в первых рядах сторонников сопротивления.

- Занятые беседой, не пропустить бы нам и время намаза! – посмотрев на свои часы, сказал Раббони. – Как раз, самое время.

- Вы где остановились? – спросил Масъуд у Сайида Абдулло Нури, когда закончили намаз, видя, что гости собираются уехать.

- В гостинице «Континенталь»

- Оллох даст, через день-два сам найду вас и вместе с Устодом Раббони поговорим, обсудим все и организуем вашу встречу с президентом Таджикистана, господином Эмомали Рахмоном. Вы сами знаете, в каком нынче положении находится наша страна. Знаю, что и в вашей стране неспокойно, много противоречий. Но во имя мира, спасения нации, возвращения беженцев на родину, надо пойти и на определенные уступки обеим сторонам. Знаю, что сознательность таджикского народа отличается от нашей. У нас же десятилетия длится война, отбросившая нас назад на столетия.

Иногда в случае необходимости я созваниваюсь и беседую с вашим министром безопасности Сайдамиром Зухуровым. Мы давние знакомые. Оллох даст, через него свяжусь и с президентом, договоримся о месте и дате проведения вашей встречи. Думаю, все будет хорошо. И потом, доктор Раббони тоже человек добрейшей души. Будут решены и проблемы, связанные с вашими беженцами.

Хотел бы спросить у вас одну вещь, если не возражаете.

- Пожалуйста. Я вас слушаю! – сказал Сайид Абдулло Нури.

- Каким языком говорить с Ризвоном и его сподвижниками, чтобы вернуть их на родину?

Сайид Абдулло Нури, видимо, не ожидал этого вопроса, что задумался, прежде чем ответить. Он не знал, как ответить, какой совет дать Масъуду, ибо был в курсе того, что натворил Ризвон как у себя на родине, в Таджикистане, так и в Афганистане. Ризвона ненавидело население обоих государств. Не выдержав натиска правительственных сил Таджикистана, Ризвон с четырьмястами своими боевиками сбежал из Гармского района в Тавильдаринский, перешел реку Пяндж и обосновался в Файзабаде Афганистана. Видя, что действия Ризвона никем не контролируются, и он позволяет себе много лишнего, Масъуд привел их к себе в Кабул. Но Ризвон и здесь продолжал заниматься беспределом. …

Но как бы там ни было, Сайиду Абдулло Нури надо было ответить на вопрос Масъуда. Подумав немного, он сказал:

- Омир Сохиб, Ризвон и его соратники находятся не под моим руководством и не в моем подчинении. Если бы нашли возможность отправить их на родину еще до возвращения беженцев, с вашей стороны было бы весьма благородно.

Масъуд, всю жизнь имевший дело с такими же, как Ризвон вооруженными группировками, прекрасно понял намек гостя. Он тоже был согласен с его мнением. Потерев рукой лоб, он предпочел молчать, нежели поделиться своими размышлениями с Сайидом Абдулло Нури.

- Омир Сохиб, позвольте поблагодарить вас за ваше хлебосольство и такой радушный прием! С вашего позволения мы откланяемся! – обратился Сайид Абдулло Нури к Масъуду. Тут Масъуд вспомнил о свадьбе Исломиддина

- Устод, у меня к вам и нашему гостю есть еще одна просьба. – обратился он к Раббони.

- Мы вас слушаем, Омир Сохиб.

- Завтра в ущелье Поранди у нас намечается свадьба одна! Женим нашего Исломиддина. Что будет, если и вы вместе с нашим уважаемы Сайидом Абдулло Нури как наши почетные гости пожалуете туда?

- Да хранит нас Оллох! Приду, Омир Сохиб, обязательно приду и нашего гостя с собой возьмем. Действительно, свадьба Исломиддина это свадьба всего нашего населения.

Смотрите, Омир Сохиб! Куда делись все эти сильные мира сего, вооруженные до зубов военные? Судьбе, видать, угодно было, чтобы мы в течение этих десяти лет терпели от них много бед и разорений. Они все ушли, остался только один Исломиддин, считавший Оллоха единым божеством и принявший ислам. Он теперь очень дорог всем нам! Мы обязательно придем на его свадьбу!

- До свидания, Омир Сохиб!

- До свидания! – попрощался с гостями Масъуд.

Слухи о свадьбе Исломиддина дошли и до Кабула. Хотя десяткам вооруженным группировкам, воюющим с талибами, было не до свадьбы и тем более до какого-то там Исломиддина. Новостью же в этих слухах было то, что справляет свадьбу не кто-нибудь, а Исломиддин, в бытности христианином и воевавшим с моджахедами Масъуда, потом принявший ислам, ставший мусульманином и собирающийся жениться на мусульманке. Причем, в роли свата выступает не какой-то там неизвестный рядовой афганец, а лично сам Масъуд, и женит он своего же телохранителя. Услышав эту новость, репортеры газет, журналисты и операторы мировых западных телекомпаний, мусульманских стран устремились в Поранди, чтобы запечатлеть исторический момент, донести это известие до мировых агентств.

Масъуд женит Исломиддина на одной из красивейших девушек горного ущелья Поранди. И он обещал, что в случае наступления благоприятных условий отправит Исломиддина к себе домой на родину, к родным и близким.

Сколько бы старожилы не листали страницы своей прошлой истории, так и не нашли такого полководца, кто как Масъуд настолько уважительно отнесся бы к своему врагу. Если враг в лице Николая воспринял все с ним случившееся как должное и принял ислам, стал мусульманином и стал жить и служить Масъуду по законам, принятым этим обществом, то в ответ на все это Масъуд приютил, обогрел, приблизил его к себе, взяв к себе на службу. И счел себя обязанным, если сам Николай того примет, женить его на возлюбленной. Благородности выше этой никто и не помнил. Да, воевать и побеждать своего злейшего врага – удел великих полководцев. Но поступить с этим же врагом так благородно – на подобное способен не каждый. Это и есть героизм, благородство высшей степени.

К тому времени, о котором идет речь, все советские пленные были освобождены и разошлись кто по своим домам, а кто подался в чужие страны, чтобы избежать наказания на родине. Николай же остался в Панджшере, в той самой мечети, что в кишлаке Бозорак. И стал служить самому Масъуду. Вскоре прославился в округе и сам   Николай. Теперь Исломиддина знали как надежного телохранителя и близкого Масъуду человека.

Узнав о свадьбе Исломиддина, из Нуристана и Бадахшана, Баглона и Хирота, Кабула и Мазори Шарифа стали прибывать в Поранди моджахеды, жители кишлаков, стар и млад. Все они, наслышанные об Исломиддине, приходили, чтобы своими глазами увидеть, какой он на вид этот «урус», какой подвиг совершил, что заслужил доверие самого Масъуда, выступившего приемным отцом Исломиддина и главным сватом этой свадьбы.

Свадьба Исломиддина была еще и поводом, чтобы население кишлаков смогло собраться вместе, отметить весенний праздник Навруз, хоть один день отдохнуть вдоволь от повседневных забот и хлопот. Причем все это в компании самого прославленного Масъуда. Конечно, они понимали, что такая возможность вряд ли представится им и в ближайшем будущем. Население кишлака Поранди готовилось к свадьбе Исломиддина и прекрасной Одилы.

После того, как Масъуд отказался от высоких должностей в правительстве Афганистана, чтобы дотла не разрушить Кабул, не пошел воевать с талибами и вернулся в Панджшер, его авторитет в глазах простых граждан Афганистана возвысился до немыслимых высот. Народ теперь окончательно поверил, что среди тысячи командиров и полководцев Масъуд тот единственный, кто ради спасения своего народа от произвола и насилия, ради интересов своей родины готов жертвовать и своим благополучием, и, если это необходимо, и своей жизнью. В его лице народ нашел того истинного мусульманина, чьи слова и поступки ни на йоту не отступают от требований заповедей Корана.

К тому времени талибы, хотя и успели уже захватить большую часть всей территории Афганистана, но не пользовались таким авторитетом, каким пользовался Масъуд.  И оставалось непобежденным лишь ущелье Панджшер с его непокорным грозным львом Масъудом во главе.

Торжества начались с раннего утра. Под звуками народной песни молодежь затеяла свои игрища. В одном кругу борцы мерились силами. В другом месте бравые молодцы были заняты метанием камней. Доносившиеся до слуха звуки выстрелов говорили о том, что где-то в конце кишлака стрелки состязаются в меткости. В этот день наряду со свадьбой Исломиддина народ отмечал и праздник Навруз – наступление нового года по восточному календарю. Радовались этим двум событиям все.

Узнав о прибытии Масъуда, улемы и старейшины окрестных кишлаков стали стекаться у дома Киёмиддина. Судя по их радостным лицам, они были весьма рады такому стечению обстоятельств. Когда же они увидели, что Масъуд прибыл на свадьбу вместе со своей семьей, обрадовался этому не только Киёмиддин, но и женщины кишлака. Они сочли это за уважение к семье Киёмиддина, ко всем жителям кишлака Поранди.

Судя по тому многоголосию овец, коров и коз, которое доносилось из хлева Киёмиддина, это помещение уже не могло вместить в себе такое количество скотины, привезенной отцу невесты в подарок к свадьбе. Часть животных пришлось поместить в хлеву у соседей.

Как только Масъуд вошел во двор Киёмиддина, услышал звуки пения панджшерских ребят, понял, что они соревнуются в песнопении с порандийцами. От увиденного и услышанного на какое-то мгновение вспомнил и свою свадьбу. Вспомнил, что тогда из-за опасения нападения врагов он не смог вот так торжественно и красочно организовать и справить свою свадьбу. Все прошло тихо, незаметно. Даже без участия близких друзей, родственников, хотя и сейчас было не так уж спокойно, чтобы можно было не опасаться ничего. Масъуд знал, что враг по-прежнему не дремлет, готов расправиться с ним в любую минуту, если представится такая возможность. …

Сегодня, как и положено вести себя, Масъуд радовался вместе со всеми, как и подобает в праздничный день. Он считал себя счастливым, что является частичкой вот этих простых своих земляков и, как они, может себе позволить радоваться вместе со всеми.

Юноши, видимо, затеяли байтбарак, что до слуха Масъуда дошли и эти строки:

Духтар, ки вафо намекунад, яъне чї,

Рањме ба гадо намекунад, яъне чї?

Абрўра камон кардаву, моњора нишон,

Як тир хато намекунад, яъне чї?

Неверная подруга, что это значит,

Без жалостна к нишему, это что значит?

Нахмурила брови и целилась в нас,

Ни разу не промахнулась, что это значит?

Изменив тон, подхватил его другой юноша:

Лаб ба лаб, сина ба сина бошуме,

Аз анорош чашида бошуме.

Губа в губы, груд на грудь,

Лакомиться бы гранатом сплым.

В такт ему поддержал третий:

Ёраки сурху сафед аз ма ризо,

Рост гў, љояки хобут ба куљо?

Моя луноликая, довольна мной,

Признайся правду, хочешь  ли ты меня?

Аплодируя так же в такт, другой юноша продолжил:

Духтар намака реза,

Орда майда мебеза.

Дастум, ки ба љонуш хўрд,

«Вой-вой» када мегреза.

Девушка словно соль рассепной,

Сеет муку не торопясь,

Как дотронусь до неё,

Крик и вопли в устах у неё.

«Мир и благоденствие! Какой же это бесценный дар, богатство-то какое!» – подумалось Масъуду, услышав пение молодых. И в это время заметил, как во двор Киёмиддина вошли Доктор Абдулло, Солех Мухаммад и Масъуд Халили. Поздравив встретившего их у ворот Киёмиддина, они подошли к Масъуду. Узнав о прибытии Масъуда, откуда-то появился и Исломиддин.

- С праздником тебя, Исломиддин! – поздравил его Масъуд, по-молодецки похлопав его по плечу.

- Благодаря вам, Омир Сохиб, я дожил и до этих празднеств! Добро пожаловать! – немного смутившись, сказал Исломиддин. – Вас также поздравляю. Это и ваша свадьба, Омир Сохиб!

- Это правда, Исломиддин. Это наша общая свадьба! Это свадьба всего Афганистана! Если бы обстоятельства так не сложились и не выступили бы на арену войны талибы, намерен был пригласить и привезти на эту свадьбу и твоих родителей, чтобы и они вместе с нами радовались. Пусть весь мир увидит, что наша жизнь состоит не из одних воин и кровопролития, что и мы умеем радоваться, жить по-людски: справлять свадьбы, создавать семьи, воспитывать детей. Будь счастлив, Исломиддин! Пусть Оллох осчастливит твой быт, вашу совместную жизнь! Как только представится возможность, вместе с невесткой отправлю вас к твоим родителям. Не горюй, не печалься! Радуйся как мы, что дожил и до таких светлых и радостных дней!

Сегодня мы с женой, наш брат Киёмиддин и твоя свекровь апаи Хамида – все население  Поранди и Панджшера будем тебе вместо твоих родителей и родственников! Будь счастлив, дорогой Исломиддин!

Окрыленный такими пожеланиями Масъуда, Николай почувствовал в себе новый прилив сил и энергии.

Пришедшие на свадьбу гости увели Масъуда с собой в местечко Хазорчашма, находившееся чуть дальше от дома Киёмиддина, ниже по кишлаку Поранди, чтобы вместе посидеть часок-другой, побеседовать, вдохнуть весеннего воздуха.

Торжества Навруза и свадьбы слились воедино. Праздновал весь кишлак. Каждый находил себе занятие по душе. Как в доме главных виновников торжества, так и на площади возле мечети в огромных казанах дымились суп-шурбо и плов. В отдалении, в таких же огромных казанах, возле которых копошились женщины, варились суманак, далда и другие блюда национальной кухни, традиционные при таких торжествах. Женщины отмечали особенно, как-то по-своему. Стороннему наблюдателю сразу бросалось в глаза какое-то отличие в действиях женщин кишлаков Поранди, Панджшер и других сел северных провинций от женщин других провинций Афганистана. Судя по их поведению, здешние женщины чувствовали и вели себя более раскрепощено, нежели женщины других провинций. И еще одним доказательством тому могло быть и поведение Одилы, отстоявшей свое право любить и выходить замуж за любимого человека, сломив тем самым и сложившиеся веками устои. Своей решительностью она смогла сломить и сопротивление своих родителей, победить всякие предрассудки и выйти замуж за любимого человека, пусть даже другой нации и другой страны, даже враждебно настроенной к ее родине. Одила была единственной девушкой, которая своим поступком осмелилась бросить вызов предрассудкам, пустившим глубокие корни в умах населения в течение тысячелетий. «За свое счастье на этой земле каждой женщине самой необходимо бороться!» – этой фразой, видимо, и обосновала свой поступок сама Одила. Сегодня она чувствовала себя на вершине счастья.

Когда вокруг нее собрались подружки, видно было, что она и не скрывает от них своего счастья. Сама готовилась ко всем предстоящим обрядам обмывания, одевания в свадебный наряд и смотринам. Сама надела на ухо серьги, а на шею ожерелье из мельчайших бусинок. Ее от рождения черные глаза блестели, как угольки. От этого она становилась еще красивее, привлекательнее. Подружки спокойно, с особым усердием, сплели в косы ее длинные до колен волосы, прикрепили к ним весенние цветы.

Когда пришла Паригуль, Хамида поговорила с другими своими подругами и решила поручить обмывание головы невесты жене Масъуда.

- Все свадебные расходы, начиная от сватовства, кончая сегодняшним днем, взял на себя Омир Сохиб.- отдаленно начала Хамида, обращаясь к своим подружкам. – Если не сочтут за труд и проявят любезность, я бы хотела, чтобы обязанности по обмыванию моей дочери взяла на себя супруга Омир Сохиба. Насколько я знаю, Паригуль сама женщина добрейшей души и дети у нее такие же прекрасные и воспитанные. Глядишь, и у моей дочери пойдут такие же дети, и она тоже, как и Паригуль, будет такой же счастливой!

В ответ женщины все дружно кивали головой, выражая этим и свое согласие с матерью Одилы. Судя по доносившимся со двора звукам дойры, в это же самое время пожаловали в гости и другие женщины кишлака.

Местечко Хазорчашма, как и весь Поранди, напоминало место торжества. Праздник Навруз и здесь был в разгаре. Масъуд сидел с другими и любовался этой картиной. Казалось, вместе с людьми радовалась этим празднествам и природа. Все вокруг буйствовало, журча и колыхая на легком ветру, под яркими солнечными лучами.

- Вам слово, Омир Сохиб! Скажите что-нибудь! Может, прочтете что-нибудь из творений великих классиков? Мы, право, давно соскучились по хорошим, содержательным стихам. – обратился к Масъуду Масъуд Халили, сидевший напротив Солех Мухаммада.

- С удовольствием!

Маро бињишт сўњбати ёрони њамдам аст,

Дидори ёри номутаносуб љањаннам аст.

Беседа с друзями это наш рай,
Встреча недруга, это просто яд.

- Бай, бай! – смакуя отметил Доктор Абдулло. Браво, Омир Сохиб! Вы этими строчками вдохнули в меня свежую жизненную струю.

- Омир Сохиб, почитайте еще что-нибудь из тех великих творений. – попросил на сей раз Доктор Абдулло.

И Масъуд продолжил:

-Ман аз бозуи худ дорам басе шукр,

Ки зўри мардумозорї надорам.

Я благадарен силе своей,

Что не могу обидеть людей.

Ишќат расад ба фарёд, ар худ ба сони Њофиз,

Ќуръон зи бар бихонї дар чордањ ривоят.

Лиш тогда возможно достигнешь заветной цели,

Кргда подобна Хафизу читаешь Коран и его четырнацать стилей.

- Омир Сохиб, прочитай еще один бейт, чтобы душа успокоилась! – попросил Масъуд Халили. И Масъуд прочел следующее:

- Як њарфи суфиёна бигўям, иљозат аст,

Эй, Нури дида, сулњ бењ аз љангу доварї.

Позвольте, вымолвит правдивое слово,

Мир лучше раздора и войны.

Чун гунањгоре, ки њар соат аз ў узве буранд,

Чархи сангиндил зи ман њар дам кунад ёре људо.

Как грешника наказавшего каждый час,

Злая судь каждый миг разлучает нас.

Теперь ваша очередь, Халили. – Масъуд обратился к Масъуду Халили. – В моей жизни ни разу не было случая, чтобы, вспоминая Кабул, не вспоминал вместе с ним и знаменитое стихотворение вашего покойного отца, устода Халиуллохи Халили и не наслаждался бы его глубинным смыслом.

Брат, лучше уж сам прочитай его нам, ибо твое чтение еще прекраснее.

Приложив правую руку к груди, Масъуд Халили начал читать стихи:

-Мушки тоза меборад абри бањмани Кобул,

Мављи сабза мекорад кўњу барзани Кобул.

Абр чашми тар дорад, сабза болу пар дорад,

Накњати дигар дорад сарву савсани Кобул. …

Свежесть дарит весенние тучи Кабула,

Зеленеет горы и поля Кабула,

Тучи словно плачут, травы словно летят,

Ароматом иным пахнут цветы Кабула.

- В этом же духе еще что-нибудь, пожалуйста! – вновь попросил Масъуд.

- Диле, к-ў ошиќи рўят набошад,

Њамеша ѓарќа дар хуни љигар бод.

Серце неполюбивщее тетя,

Да будет вечно в раздоре и печали.

- Благодарю вас, Масъуд! – восхищенный содержанием строк, воскликнул Масъуд. – Пожалуйста, продолжай читать. Никому не сравниться с вами!

И Масъуд Халили продолжил:

- Сел аз вайрона бо рухсори гардолуд рафт,

Зуд мемолад фалак рўи ситамгарро ба хок.

С запылённой лицом прошел ливен,

Быстро справляется мир с злодеем.

- Да хранит тебя Оллох, Масъуд. Ты покорил нас! – раздался возглас Масъуда. – Будь проклята эта война! Из-за нее мы лишились этого бесценного духовного богатства. Вы, брат, счастливый человек, что нашли и выучили наизусть эти стихи. Продолжай, пожалуйста!

И Масъуд Халили продолжил:

- Дарё надод як даме обе њубобро,

Охир зи дањр дасттињї ин пиёла рафт.

Река не дала  пузырьку воды напиться,

Пиале с  миром пустой  суждено растаться.

Шамъ баъд аз куштани парвона ќасди худ кунад,

Хуни ноњаќ шўълаи домони ќотил мешавад.

Губя мотылька, свеча сама погасает,

Невинно пролитая кровь унесёт за сабой убийцу.

- Устод Раббони пожаловали! – обратился юноша к Масъуду.

- Приведите Устода к нам. – попросил его Масъуд, восхищенный тем, что из уважения к организаторам свадьбы, несмотря на свой пожилой возраст, сам Раббони лично пожаловал к ним из Кабула в Поранди, на свадьбу Исломиддина. Поздоровавшись со всеми, Бурхониддин Раббони, одетый во все белое, вместе со своим гостем Сайидом Абдулло Нури прошли и присоединились к сидящим.

Юноша с кувшином воды в руке прошелся по кругу, и все гости вымыли руки. Затем на тарелках принесли жареное мясо, кебаб.

- Прежде, чем сюда прийти, мы сначала пошли поздравить Исломиддина с праздником. Только потом пришли сюда, к вам. – сказал Раббони перед тем, как начать есть. – Какой же добрый молодец этот ваш Исломиддин. Сам вышел нам навстречу, весьма учтив и вежлив.

- Если бы он не был таким, разве я принял бы его как родного брата и женил бы на красавице из Поранди? – шутя, спросил Масъуд. – Пусть будет счастлив! Мы тоже, благодаря его свадьбе, пожаловали сюда и встретились с вами. Кстати, устод, до вашего прихода мы здесь были заняты чтением стихов. Масъуд Халили обласкал наш слух и покорил чтением творений великого Халиуллохи Халили. Вот поедим, предоставим слово и вам, устод. Было бы великим грехом, если при такой красивой погоде и красивом пейзаже не читать строчек из творений великих поэтов.

- С удовольствием, Омир Сохиб! Прочитаем! – сказал Раббони, подтверждая сказанное Масъудом.

И действительно, как только собравшиеся закончили трапезу и перешли к чаепитию, началось чтение стихов.

Первым начал устод Раббони:

- Барфи пирї менишинад бар сарам,

Њамчунон табъам љавонї мекунад.

Снег старости свалилось на голову,
Но молодость всё же напоминает о себе.

Мор то рост нагардад, наравад дар сўрох,

Рост шав, то битавонї ба лањад ѓунљидан.

Змея не выправившись не войдёт в щель,
Буд справидливым, чтоб земля приняла тебя.

Оњ аз љигарам аз њаваси он лаби ширин,

Пуробила чун хўшаи ангур барояд.

Мечта о её сладких губах, загубила меня,

Словно сочные винограды мои вопли стони.

- Устод, этими высокими строчками молодость вспомнили! – сказал Масъуд, обращаясь к Раббони и затем обратился к Сайиду Абдулло Нури: – Устод, чем вы нас порадуете?

Сайиду Абдулло Нури ничего не оставалось, как присоединиться к компании:

- Ишќ агар нест, аќл бе љон аст,

Дар дилат чиллаи зимистон аст.

Без любви, разум бессылен,

Будто в сердце обитает зима.

Аз номи диёри ман чї пурсї,

Обест миёни гул фитода.

Чио спрашивать о судьбе моей отчизны,

Она подобна росинке, павшей на лепесток

- Благодарю вас, Устод! – Масъуд обратился к Сайиду Абдулло Нури, выражая свое восхищение. – Любовь к родине! Какая благодать! Это, как мне показалось, то, что нынче на устах у всех таджикских беженцев. Оллох даст, в ближайшие дни возьмемся и за установление мира таджиков. Вы, устод Раббони, будете нашим покровителем.

- С великим удовольствием! – сказал Раббони, приложив руку к груди.

- Перед приготовлениями к свадьбе Исломиддина я имел телефонную беседу с нашими таджикскими друзьями. – пояснил Масъуд. – Они выразили свое согласие. Осталось только определить место и дату встречи. На переговоры приедет сам господин Эмомали Рахмон. Эта добрая новость – для вас, наш уважаемый гость! – сказал Масъуд, обращаясь к Сайиду Абдулло Нури. Гость выразил свою благодарность и Масъуду за хорошую весть.

- Омир Сохиб, в доме Киёмиддина вас дожидаются губернаторы Бадахшана, Нуристана вместе со старейшинами. – доложил один из телохранителей Масъуда, и он вспомнил, что, действительно, ему нужно было с ними встертиться и поговорить. Еще неделю назад они отправили свою делегацию к Масъуду, чтобы он вместе с устодом Раббони приехал к ним. Масъуд, в свою очередь, обещал им, что очень скоро приедет к ним. А тут начались приготовления к свадьбе Исломиддина, и Масъуд не смог поехать к ним. Не дождавшись Масъуда, губернаторы и старейшины сами приехали к нему. Чтобы не заставить гостей ждать его, Масъуд с разрешения сидящих покинул их и направился к дому Киёмиддина.

Свадьба была в разгаре. Под пением народных гафизов молодежь устроила танцы. Женщины тоже радовались по-своему, устроив свой хоровод за домом.

Старейшин и губернаторов, прибывших из северных провинций, Киёмиддин поместил в доме своего соседа Мухаммада Юсуфа. Увидев у порога дома Масъуда, старики встали из-за дастархана. С каждым из гостей Масъуд поздоровался за руки, поинтересовался их здоровьем. Устод Раббони тоже был с Масъудом.

- Гости дорогие, – обратился к гостям Масъуд, после того, как все сели. – Приношу вам свои извинения, что из-за свадьбы Исломиддина своевременно не смог поехать к вам. Завтра хотел, было поехать, как вы сам приехали. Еще раз прошу простить меня.

- Омир Сохиб, это и послужило нам поводом, чтобы мы вот все вместе решили приехать к вам, заодно и прогуляться по вашим краям. Нам эта поездка очень понравилась, поверьте. Это к добру все! – сказал губернатор Бадахшана Диловаршох.

- Да поможет нам Оллох, все дела будут сделаны в лучшем виде. – сказал Масъуд,  – Как я понял, вы приехали ко мне поговорить о своих делах. Пожалуйста, я вас слушаю.

- Омир Сохиб, – начал Диловаршох. – Сегодняшняя обстановка у нас, слава Оллоху, нормальная. Все спокойно. Но, как мы знаем, талибы намерены захватить наши территории. Два дня назад их представитель прибыл ко мне из Кандахора. Говорил о планах талибов. Я не смог сдержаться, вспылил. Они хотят повесить множество наших женщин. В тюрьмах Кандахора и Пули Хумри от голода погибло много пленных. Не приведи Оллох и нам дожить до таких страшных дней! Некому защитить нас от талибов! Омир Сохиб, мы пришли к вам за помощью! Пожалуйста, в трудные для нас дни не оставляйте нас одними! Омир Сохиб, будьте нашим покровителем!

Чем дольше слушал их Масъуд, тем тяжелее ему становилось на душе. Он весь вспотел. После слов Диловаршоха все замолкли. Не было желания говорить и у Масъуда. Но поставленный вопрос требовал принятия решения. Масъуд понял, что гости за этим и пожаловали к нему. Вздохнув, Масъуд обратился к ним:

- Я же говорил, что отказываюсь продолжать воевать. Собственно из-за этого и вернулся из Кабула в родительский дом. Но вы, уважаемые гости, вновь призываете меня к защите родных рубежей. Ваша просьба тоже обоснованная. Вы хорошо осознали, что насилие, которое могут учинить талибы нам, в десятки раз страшнее, нежели произвол шурави. Мы должны сплотиться еще крепче, чем прежде. Талибов я назвал международными террористами. Эта чума угрожает всему человечеству. Прикрываясь ширмой ислама, они очерняют этот же ислам. Их угроза и опасность не признает ни границ, ни наций и народностей. Это – новоявленная чума конца двадцатого столетия. Что же делать? – Масъуд на какое-то время задумался и вновь продолжил: – Я вновь призову всех моджахедов Панджшера, Поранди и близлежащих ущелий, и мы вместе прибудем на север. Теперь я вынужден буду договариваться с нашим прежним врагом шурави, закупить у них самолеты, вертолеты, другую боевую технику, чтобы воевать с талибами.

Масъуд вновь замолчал. Видно было, что напряженно думает о чем-то очень важном. В ожидании решения Масъуда все молчали. Масъуд заговорил:

- На все это я прошу у вас недельный срок. Надо закончить одно очень важное дело. Будет на то воля Оллоха, через неделю я буду в вашем распоряжении.

- Омир Сохиб, вы своим решением возвысили нас аж до небес.  – обратился к Масъуду Диловаршох. – Мы даже не знаем, как вас отблагодарить за такую поддержку! Без вас мы не в силах защитить свой дом, свой кишлак, свое население! Без вашего руководства мы – никто! Поверьте, мы говорим это с полным осознанием складывающихся реалий! Спасибо вам!

- Друзья познаются в беде, гласит народная мудрость. Мы будем благодарны только в том случае, если сможем протянуть другу руку помощи в трудные минуты. Чем сможем, тем и поможем. Если у вас есть желание, приглашаю вас погостить и у меня! Добро пожаловать, дорогие гости! Мы всегда рады дорогим гостям!

- Омир, Сохиб, мы благодарны вам и за такой теплый прием, и за то, что вы не отказали нам в нашей просьбе! Сегодня хозяин торжества принял нас со всеми почестями. Спасибо ему! Теперь мы с вашего позволения отправимся к себе домой. Пожалуйста, благословите нас! – обратился к Масъуду тот же Диловаршох.

… По узкой горной тропе гости направились к перевалу Ховок. Солнце близилось к закату. Дул ласковый теплый весенний ветер, ласкающий путникам лица. Звуки музыки слышались все отдаленнее.

… – Какие возникли трудности, Омир Сохиб. – обратился к Масъуду Раббони, после того, как гости ушли.

- Причина откладывания поездки на север заключается в скорейшем урегулировании конфликта между противоборствующими силами Таджикистана, возвращении их беженцев на родину. – ответил Масъуд. – Я в курсе происходящих у них конфликтов. В этом противоборстве не обошлось и без вмешательства извне. В свое время, какое горе свалилось на голову этих людей, что стали беженцами, понять нетрудно. Опасаясь за свою и жизнь своих родных и близких, они вынуждены были покинуть свои дома, родину. Теперь, когда в Афганистане к власти пришли талибы, этим беженцам тоже будет нелегко. Вы сами видите, что беженцы у себя на родине вели другой, свободный образ жизни. Их женщины ходят открытыми лицами. И если талибы доберутся и до них, то одному Оллоху ведомо, что будут творить там эти нелюди. Опасность быть подвергнутыми насилию и убийствам возрастает многократно. Поэтому, мы должны как можно скорее способствовать тому, чтобы конфликт между противоборствующими сторонами был решен как можно скорее. Надо быстрее отправить беженцев к себе на родину и потом заняться решением своих проблем.

Президент Таджикистана сам выходец из народа, человек добрейшей души. Необходимо организовать его встречу и переговоры с Сайидом Абдулло Нури, чтобы вопрос был решен положительно.

Устод Раббони и Сайид Абдулло Нури вернулись в Кабул. Раббони по телефону связался со своими таджикскими друзьями и обговорил все детали переговоров.

Масъуд, будучи приглашенным советским политиком Евгением Примаковым в Кабул, хотел одним выстрелом убить сразу двух зайцев. А именно: с помощью этого выдающегося политика решить и вопрос установления мира в Таджикистане, а заодно и решить проблему закупки оружия у Советского Союза.

Масъуд знал, что талибы рано или поздно все равно нападут на Панджшер и другие северные провинции Афганистана. К этому времени они уже успели захватить большую часть всей территории страны. И захват Панджшера и северных провинций они считали делом времени.

Чтобы не допустить такого развития событий, Масъуду нужны были  оружие, боеприпасы. Он хотел укрепить свою армию, сделать ее еще сильной и стойкой.

Утром следующего дня представитель Масъуда прибыл в столицу Таджикистана – город Душанбе, принес письмо на имя председателю Комитета Национальной безопасности Республики Таджикистан генерала Сайдамира Зухурова. В письме говорилось о создании необходимых условий для поездки президента Таджикистана Эмомали Рахмона в Кабул.

После прибытия представителя Масъуда в Душанбе, его беседы с Сайдамиром Зухуровым, между ним и Масъудом наладили прямой телефонный разговор:

- Дорогой Сайдамир! Нам с вами необходимо организовать встречу господина Эмомали Рахмона с господином Нури. Я, как следует, подготовился к этой встрече. Приняты все меры безопасности. Мне жалко таджикских беженцев. Поспешите с возвращением беженцев в Таджикистан. Обстановка в самом Афганистане неспокойная. Впредь будет еще хуже. …

Приготовления к проведению встречи и переговоров между лидером Объединенной таджикской оппозиции и президентом Таджикистана Эмомали Рахмоном длились несколько дней. Наконец, по прошествии некоторого времени Евгений Примаков и Эмомали Рахмон прибыли в Кабул. Радости Масъуда не было предела.

Масъуд знал, что талибы способны на любую подлость. Остановившись тайком от талибов в гостинице «Континенталь», находящейся в юго-восточной части Кабула, Масъуд взял под свой личный контроль безопасность дворца шаха, аэродром и все пути, ведущие к месту проведения переговоров.

Переговоры начались. У Масъуда, наблюдавшего за ходом переговоров, особую симпатию вызвал облик двух личностей – Эмомали Рахмона и Сайдамира Зухурова. Масъуда поразила корректность, учтивость, вежливость, спокойствие Сайдамира Зухурова при любых ситуациях. В лице Эмомали Рахмона он обнаружил черты настоящего таджика, мудрого, дальновидного руководителя-политика. Масъуд понял, что именно Эмомали Рахмон способен решить все проблемы своего народа, и, конечно, при помощи этого человека беженцы обязательно, очень скоро вернутся к себе на родину. И постепенно, наблюдая за ходом своих мыслей, Масъуд открыл для себя, что он мечтает увидеть на царском троне Афганистана такого же руководителя, способного спасти, вывести свой народ из хаоса войны и бесправия, анархии и произвола к светлому дню мира и радости, благоденствия и процветания всей страны.

Масъуд был благодарен судьбе, что именно ему суждено было выступить инициатором встречи и переговоров двух личностей, решавших судьбу будущего Таджикистана. Наблюдая за ходом переговоров, Масъуд пришел к убеждению, что таджики очень скоро поймут друг друга и придут к миру, сведя на нет угрозу развала государства таджиков.

- Господин Зухуров! – обратился Масъуд к Сайдамиру Зухурову при беседе. – Вы сами своими глазами видели, как мы живем. Это не жизнь, а всего лишь жалкое существование, на которое обрекла нас долгая затяжная война. Дай Оллох, чтобы ваша страна не видела такой войны!

- Знаю. – согласился с Масъудом Сайдамир Зухуров. – Наш руководитель Эмомали Рахмон – человек благороднейшей души, с добрыми помыслами. Он – дальновидный и мудрый политик. Убежден, они с господином Сайидом Абдулло Нури очень скоро поймут друг друга. У нас в Таджикистане обязательно воцарится мир. Благодарю вас, что, несмотря на все свои трудности, создали все необходимые условия, чтобы эта встреча, эти переговоры состоялись. Мы вам премного благодарны за такое благородство!

- Оллох даст, после того, как съезжу в северные провинции страны, организую и вторую встречу господина Эмомали Рахмона с господином Сайидом Абдулло Нури. – обещал Масъуд. – Обстановка у нас сейчас очень сложная. Талибы у власти. Некоторые поручения по поводу будущих переговоров я уже дал. Оллох поможет, следующая встреча состоится в Хустдехе. Там намного безопаснее, чем здесь.

- Если постараемся, чтобы мы быстрее пришли к миру и согласию, это будет полезно и нам, и вам. – поддерживая Масъуда, заметил Сайдамир Зухуров.

- Ты, брат, настоящий мужчина! Война осточертела мне! Когда говорят о мире, на душе у меня становится как-то легко, просторнее. Да будет проклята эта война, и само это слово! Мечтаю, чтобы мы все жили нормальной человеческой жизнью, со всеми ее человеческими заботами и хлопотами. Да, я живу этой мечтой и надеюсь на это светлое завтра! …